Анна Трапкова и Алексей Новоселов

Во время арт-недели в сентябре, почти одновременно с ярмарками Cosmoscow и blazar, в Музее Москвы открылась седьмая Московская биеннале молодого искусства — с большой инсталляцией практически во весь музейный двор. Проекты художников Алины Глазун, Игоря Самолета, Ромы Богданова и Алисы Омельянцевой украсили четыре фасада музея. О том, как основной проект биеннале предвосхитил новую реальность, о влиянии искусства на музейных работников и о жажде хороших новостей специально для The Blueprint поговорили комиссар биеннале Алексей Новоселов и директор Музея Москвы Анна Трапкова.

Алексей Новоселов: Заметила, как все реагируют на фасады Музея Москвы?

Анна Трапкова: Я сталкиваюсь с тремя типами реакций — это, можно сказать, весь спектр мнений и отношений к городу и к искусству. Консерваторы задают вопрос «Зачем они это сделали?». Вторая группа отзывов создает общий позитивный фон «как классно, весело, как инстаграмоемко, красиво». И есть третий тип реакции — мнение о том, что это всего лишь оформительство, за этом не стоит никакой глубины мысли или социальной повестки.

Новоселов: Я пока слышу вопросы «Как вам это удалось?». Мы прошли непростой проект, связанный с согласованием с городом — и это многие понимают. Так что здорово, что город открыт к такого рода проектам, хотя их происходит недостаточно, особенно масштабных. Public art уже выходит в зоны парков, это более привычные для зрителя места, а вот таких примеров, как у нас — межинституциональных, работающих с памятником архитектуры, — в Москве и России мало. Это стоит развивать.

Игорь Самолет. Я смотрю на тебя, ты смотришь на меня

Трапкова: Да, нам удалась публичная инсталляция большего масштаба, которая, что очень важно сегодня, сделана русскими художниками.

Новоселов: А еще важно, что это четыре независимых художника, и их работы сейчас сложились в один ансамбль. По такому принципу мы стараемся работать со всеми проектами, которых в рамках и параллельной, и образовательной программы набирается немало. Одних выставок, если брать вместе с параллельной программой, мы готовим около 40.

Трапкова: Благодаря этим инсталляциям мне стало окончательно понятно, что Провиантские склады — это удивительно красивый памятник архитектуры. И прекрасная площадь между историческими зданиями, уникальная для Москвы. По сути — это военный плац, и наша задача как музея — переосмыслить эту площадь и максимально открыть ее городу. И сделать это можно в том числе благодаря подобным интервенциям. Интересно, что такие интервенции на фасады музеев не могли не затронуть музейных работников.

Новоселов: А расскажи, как ты стала участником одной из инсталляций! Мне кажется, это очень интересный опыт.

Трапкова: Среди конкурсных проектов была работа Ромы Богданова, такие театральные, тяжелые шторы, которые занавешивают окна и должны блокировать сигнал сотовой связи. Мне этот проект очень понравился, а ты специально подчеркнул, что как раз мое окно будет не занавешено.

Новоселов: Я переживал. Как мы можем изолировать директора?

Трапкова: Мне всегда казалось, что искусство требует страдания, катарсиса или по меньшей мере вовлечения. И если не занавешивать окно директора, то все лишается какого бы то ни было смысла. А потом я испугалась, что должна буду прожить полгода с занавешенным окном в темноте при люминесцентном свете, который я ненавижу. Я осторожно пригласила Рому Богданова в кабинет — художник же должен видеть, как он влияет на жизнь людей. В итоге мы повесили у меня на окно очень легкие прозрачные занавески. И сейчас каждый, кто заходит в кабинет, испытывает совершенно особое переживание — как будто на море, потому что занавески бесконечно колышутся и создается вот это ощущение морского бриза. А когда идет дождь, они намокают и начинают колыхаться более драматично. А потом мы вступили с художником в сговор — мы просто решили, что каждую ночь, когда я ухожу с работы, я не выключаю свет для того, чтобы...

Новоселов: Обожаю эту вашу договоренность! Это так трогательно, мне кажется, и интимно. Единственный свет этого фасада горит в твоем кабинете.

Трапкова: Да, да, да. И все это тоже напоминает какие-то московские истории про негасимый свет в окнах. До музея в этом кабинете сидел начальник военной части, и есть в этом жесте что-то глубоко историческое.

Трапкова: Самое приятное в биеннале, что тонкие и непроговоренные вещи с самого начала срабатывали. Как-то мы встретились с тобой — просто написали друг другу, что нужно встретиться и поговорить. Пришли, сели за один стол, и сразу стало понятно, что мы хотим сделать один и тот же проект в одном и том же месте. Музей Москвы уже принимал в своих стенах Биеннале молодого искусства шесть лет назад, и важно было, чтобы основной проект в этом году стал для музея неким вызовом, событием, а не был повторением того, что уже было раньше. Изначально мы сделали ставку на sight-specific-проекты — как на фасадах, так и в стенах музея. Основным техническим заданием для кураторов и художников стали в первую очередь сами музейные пространства.

Рома Богданов. «Экран». 2020

Новоселов: Когда художник отправлял заявку, он уже имел доступ к базовому материалу (фотографиям, планировкам, можно было запросить подробную информацию о музее). А конкурс был огромный: в нем принимали участие художники из 64 стран. То есть изначально мы помогали художникам ориентироваться в Музее Москвы, он был таким героем, основой их заявки, их идей.

Мы провели конкурс до начала пандемии — это в какой-то степени помогло нам, и для меня было очень важно, чтобы этот конкурс не пересматривался. Сейчас мы предлагаем кураторам скорректировать проекты с учетом новых возможностей — не в плане концепции, а в плане именно репрезентации, способов их представить и показать. В том числе это связано и с тем, что кураторские проекты вместе со сроками биеннале мы перенесли и в новое пространство — во второй корпус Музея Москвы. В какой-то момент казалось, что полностью поменялась картинка мира за окном, все перечеркнулось, случился blackout. Ты думаешь: «А насколько эти проекты могут соответствовать реальности?» И оказалось, что многие авторы предвосхитили ситуацию, которая сейчас есть. Анализ существования человека в информационном мире — очень сильно заостренная тема. Это чувствуется даже в каких-то мелких деталях. В работах для фасадов Музея Москвы в итоге можно отметить стремление к какому-то живому и оптимистическому настрою — это тоже очень правильная реакция на тот сентябрь, в который мы сейчас заходим, на некую вспышку активности. Не знаю, просто все как-то идет очень гармонично.

Трапкова: Я бы хотела дополнить, что вот этот позитив, который проявляется в фасадных проектах, как мне кажется, говорит о том, насколько востребованы сегодня хорошие новости. Мне, кажется, что базовый успех этого проекта и ярмарок Cosmoscow и blazar доказывает, что публика за месяцы коронавируса очень соскучилась по хорошим новостям и с большим энтузиазмом на них реагирует.

Да, у нас появилось много новых художников, вырос рынок коллекционеров — но есть очевидное желание какого-то легкого и понятного праздника, возможность купить предметы искусства за цену, составляющую лишь часть ежемесячной зарплаты, а не превышающую ее в несколько раз. Я ходила на blazar каждый день и видела толпы молодых людей с упакованными предметами искусства на Зубовском бульваре в ожидании такси. Атмосфера ажитации очень впечатляет.

Новоселов: Задача биеннале как институции — почувствовать изменения сегодняшнего дня и создать условия для работы с ними.

Все привыкли ждать от биеннале большую выставку, у всех ассоциативно есть такой стереотип. Мне хочется это максимально разрушать и уходить от такого стереотипа. Биеннале — это огромное количество процессов, открытая платформа, которая должна создавать механизмы для поддержки и развития молодого искусства. Почему, например, мы сотрудничаем с коммерческой ярмаркой blazar? Потому что художники не находятся в вакууме, они не могут работать только с институциями, с музеями. Понятно, что художник должен зарабатывать на свою жизнь своей профессией. Это абсолютно нормально. Задача некоммерческих институций и инициатив в том числе в том, чтобы помогать художникам находить эти связи, давать им возможность идти дальше за счет каких-то коммерческих начинаний и так далее. Мне кажется, что попытка разделения уже давно не работает и не должна работать. Нужно широко смотреть на все эти возможности и объединять их настолько, насколько это возможно.

Трапкова: Леша, ты классно говоришь про давнюю мечту большого проекта для России и восприятие любой биеннале как отражения этого большого проекта. При этом вся история сотрудничества Биеннале молодого искусства, Cosmoscow, ярмарки blazar и Музея Москвы — это доказательство того, что институциональную художественную систему развивают не «большие проекты», а реальное сотрудничество художественных институтов.

В предыдущие годы мы все дрожали над некоммерческой сущностью музея, который ну никак, даже близко не может соприкасаться с арт-рынком. Сегодня же, когда у нас мало времени и ресурсов и непонятно, что будет дальше, очень важно, чтобы мы объединили усилия всех акторов для укрепления и поддержки художественной системы, и очень круто, что сотрудничество музея, биеннале, Cosmoscow и blazar создало такой вау-эффект, который мы наблюдали в прошлые выходные.

Время отдельных кураторов закончилось, пришло время кураторских команд. Наступило время коопераций. Мы давно перешли к коллективному кураторству, а сейчас, как мне кажется, естественным путем пришли к институциональному сотрудничеству.

Новоселов: Даже на спецпроекте, который будет внутри основного проекта в ноябре (его мы делаем вместе с фестивалем экспериментального кино MIEFF), кураторы формируют кинопрограмму, где работы созданы коллективами.

Трапкова: Сегодня еще объявили программу фестивалей Brusfest и «Территория». Постановкой «Дыхание» Дины Хуссейн и Анны Гарофеевой, которую поддерживают оба этих фестиваля, откроется биеннале. Теперь получается настоящая междисциплинарность. Необходимо объединяться и поддерживать друг друга, в этом философия сегодняшнего момента.

Новоселов: Почему бы и нет? Все на равных.

Трапкова: И все немного разные.

Алина Глазун, Без названия(Все немного разные)