«Что-то бодлеровское»

ТЕКСТ:
ОЛЬГА КАБАНОВА

ФОТО:
АРХИВЫ ПРЕСС-СЛУЖБ

В Музее русского импрессионизма открылась большая выставка «Группа „13“. В переулках эпохи». Часто в работах художников можно увидеть, проследить их жизнь, но только не в картинах и графике героев этой экспозиции. Лирические городские пейзажи, портреты и автопортреты, в основном веселые и ироничные, написанные легко и как бы небрежно, ничего нам не расскажут о том, как проживали русский ХХ век их авторы. Ольга Кабанова напоминает, какие судьбы скрываются за представленными на выставке работами.

Владимир Милашевский. «Юрий Юркин, Николай Кузьмин, Татьяна Маврина, Ольга Гильдебрандт, Владимир Милашевский», 1937

Владимир Милашевский. «На пристани», 1950-е

«В группы не собираться»

Тринадцать — опасное число, но художники, решившие выставить в 1929 году в московском Доме печати свои рисунки, долго не думали — собрали на выставку тринадцать участников да так ее и назвали: «Выставка рисунков группы „13“». Получили о ней самые лестные печатные отзывы, особенно были похвалены в газете «Гудок», с которой в качестве иллюстраторов сотрудничали трое из тринадцати: Владимир Милашевский, Даниил Даран и Николай Кузьмин. На следующий год они решили сделать еще одну выставку, но не сложилось, а третью, в 1930-м, критики разгромили с невероятным злобным пафосом, обвинив художников во всех политических грехах разом. Обзывали юродивыми и кулаками, работающими «на буржуазного западного потребителя» — типичная критика в форме доноса.

Группа распалась через три года после того, как собралась, поскольку постановлением ЦК ВКП (б) 23 апреля 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций» было предписано в группы не собираться.

«В настоящее время, когда успели уже вырасти кадры пролетарской литературы и искусства, выдвинулись новые писатели и художники с заводов, фабрик, колхозов, рамки существующих пролетарских литературно-художественных организаций и др. становятся уже узкими и тормозят серьезный размах литературного и художественного творчества. Это обстоятельство создает опасность превращения этих организаций из средства наибольшей мобилизации действительно советских писателей и художников вокруг задач социалистического строительства в средство культивирования кружковой замкнутости, отрыва [иногда] от политических задач современности и от значительных групп писателей и художников, сочувствующих социалистическому строительству и готовых его поддержать».

Что же, участники группы «13», как все вместе, так и каждый сам по себе, действительно существовали в отрыве от «политических задач современности», они занимались искусством, оглядываясь прежде всего на французских художников. И выставка концептуально подсвечивает эти рифмы — между рисунками и живописью участников «13» точечно развешаны их «ориентиры»: купальщицы Милашевского соседствуют с купальщицей Эдгара Дега, стремительная графика Татьяны Мавриной как будто пытается обогнать антибский поезд Рауля Дюфи — такую же легкую зарисовку с натуры. При этом хорошо видно, что художники «13» выдерживают сравнение с европейцами, не копируют, а скорее иронично подмигивают, как та же Маврина в «Подражании Ренуару» или «Вольной версии картины Пабло Пикассо „Женщина с петухом“».

Среди художников группы было принято рисовать друг друга, и Маврина делала это с особой охотой, любовью к портретируемым и озорством. Подругу Антонину Софронову написала с сигаретой в руке, Ольгу Гильдебрандт — обнаженной с веером. А Даниила Дарана с семьей — в бане. Вообще, она любила делать ню и, когда не было денег на натурщицу, сама ею для себя становилась.

«Обнаженку» она на всякий случай прятала. Но чувственность спрятать не могла. «У Мавриной — бледность, бездарность, наглый и неприкрытый буржуазный эротизм, гнилой буржуазный эстетизм», — возмущался анонимный автор статьи в журнале «За пролетарское искусство» № 6 за 1931 год.

Художники «13» словно бы не замечали сгущавшейся реальности новой эпохи, предпочитая, как сформулировано в названии выставки, ее «переулки», частное, а не общее, интимное, а не коллективное. За что и получили клеймо формалистов, и это был приговор не только свободному творчеству.

Обвиненные

Борис Рыбченков. «Пейзаж с красным домом», 1933

Борис Рыбченков, участник двух выставок «13», вспоминал: «Мои работы тех лет (начала 1930-х), даже самые лучшие, вызывали раздражение и гнев среднего ранга критики. Били наотмашь. В одной из московских газет обзорная статья о выставках заканчивалась фразой: «В картине Б. Рыбченкова „Утро на Садовой“ просматривается силуэт Сухаревки. Вот она, философия художника! За что его кормят советским хлебом? Это контрреволюция!». В 1935 году Рыбченков резко изменил манеру письма — вместо нежных, постимпрессионистских городских пейзажей производил правоверные соцреалистические картины: «Не так-то просто удержаться на высоте, если изо дня в день тебя захлестывает мутная волна оглупленного социологизма, вульгарной брани за искажение советского образа жизни, обвинений в „преступном“ импрессионизме». Только к концу длинной жизни, почти ослепший, он вернулся к своей прежней легкости. И на выставке можно увидеть эти работы.

Валентина Юстицкого, дворянина по происхождению и увлекающегося художника-экспериментатора, арестовали в 1937-м за «антисоветскую агитацию». Почти десять лет он провел в лагерях, работал на лесоповале, на конюшне, в бане, ткал ковры. После освобождения приехал в Саратов, где до отъезда в Москву преподавал, был профессором саратовских Свободных художественных мастерских. Но после ссылки смог устроиться только преподавателем заводской изостудии, но и оттуда был уволен как неблагонадежный по доносу местных художников.

Валентин Юстицкий. «Пейзаж с цирком и фигурами», 1920-е

Александр Древин, примкнувший к группе «13», в 1938-м был расстрелян. Арестовали его как участника латышского общества «Прометей», которое материально поддерживало художника, поскольку к тому времени Древин с женой Надеждой Удальцовой жили впроголодь — ни заказов, ни выставок, ни возможности преподавать для обвиненных в формализме не было. Сохранились стенограммы его допросов, где Древин признавался в контрреволюционной сущности своего искусства и ориентации на «западных фашистских художников типа Брака и других».

Выжившие

Татьяна Маврина и Николай Кузьмин — самые знаменитые и самые благополучные из всех художников, связанных с группой «13».

О первой выставке группы Маврина вспоминала с радостью и удовольствием:

«В 1929 году мне повстречались интересные люди, именно люди, а не художественное знамя, кредо, платформа, течение, направление. (Всего этого в те годы было много.) Это были графики из Дома печати в Москве. Были они старше меня, современники тех поэтов и писателей, которыми я зачитывалась до Вхутемаса. Организаторский пыл этих художников, умные мысли; темпы рисования с натуры — быстрые, любой набросок может стать рядом с картиной — была бы рука! Все соответствовало моему характеру. Льстило и их внимание к нам, „молодежи“ тогда. Понравилось и название предполагаемой выставки графики в Доме печати — „13“. Что-то бодлеровское. Интересно и даже восторженно-хорошо — „13“ — чертова дюжина. Несчастливое роковое число, все его боятся, а тут на афише — „13“, на каталоге — „13“, в статьях — „13“. „13“ — пусть принесет счастье на этот раз!».

Чертова дюжина принесла счастье — по крайней мере, с нее началась длинная история личных и творческих отношений Мавриной и Кузьмина. Он был одним из организаторов группы, она участвовала в выставках. Брак их продлился полвека. Оба прожили долгую жизнь — он 96 лет, а сколько она, точно не скажешь — 93 или 95. При случае, как вспоминал знакомый Мавриной, она убавляла себе пару лет. Оба получили звание заслуженного художника РСФСР, хотя и в очень преклонном возрасте. На выставке, разбитой на тематические блоки, они, конечно, рядом, и можно проследить взаимное влияние и совместную эволюцию. Экспозиция вообще устроена так, что и впрямь напоминает переулки — встретившись однажды в общей точке, ее герои разбегаются по своим маршрутам, у большинства трагически коротким, у кого-то — с крутыми поворотами, у Мавриной и Кузьмина — слившимися в единый путь, по которому они сумели пройти не в ногу с советским временем.

Николай Кузьмин. «Садовое кольцо», 1939

Кузьмин в мемуарах писал, что «в течение ряда лет „13“ неизменно была мишенью для критических снайперов. Результат — издательства „воздерживались“ давать нам заказы, а если и давали, то с опаской и оговорками насчет необходимости „перестроиться“». После этого Кузьмин впал в депрессию, и именно в это время начался его роман с Татьяной.

Перестраиваться они не стали, Кузьмин иллюстрировал книги и в 1937-м за иллюстрации к «Евгению Онегину» получил золотую медаль на выставке в Париже. Книжной графикой он занимался всю жизнь, современники и критики отмечали интеллектуальность его работ, глубокое понимание смысла произведений.

Маврина же, кажется, вообще не умела печалиться, и никакой критический разнос не мешал ей заниматься тем, чем она хотела, зарабатывая на жизнь книжной иллюстрацией.

«Ее редкая декоративность, этот оригинальный вкус в соцветиях — не остаток ли игры в куклы, обшивание их? Ее темы — темы ребенка, смотрящего любопытными глазами на мир, и мудреца, знающего, что выше и глубже этой быстротекущей жизни нет ничего на свете», — писал Владимир Милашевский в каталожной статье первой выставки «13». Эта характеристика осталась верной и спустя десятилетия.

С возрастом Маврина полюбила писать пейзажи старых городов, московские церкви и иллюстрировать сказки. Кузьмин же стал публиковать книги, его «Кольца Соломона» — отличная мемуарная проза, веселые воспоминания о бедном крестьянском детстве.

Всю совместную жизнь они проводили лето в Подмосковье, писали там букеты. Маврина записывала в дневнике: «К. написал бело-голубой букет, я исключительной красоты картинку с тучей и бабочками», «Мальвы. К. делает ерунду, подражая японцам. Я назвала его „творушка“». Кузьмин тоже и о том же в своем дневнике: «Т. писала ромашки, ничего не вышло. Я сперва сделал букет на красном фоне. Потом этот же букет в стиле раннего футуризма. Т. очень нравится, мне тоже. Я гордый».

Еще они с увлечением коллекционировали, главное — иконы. А еще много всего: старинную мебель, городецкие расписные прялки, просто странные и интересные вещи. У них были общие вкусы, общие интересы и воспоминая, которые они тоже написали.

Татьяна Маврина. «Сухарева башня», 1927

О своей картине «Цветущая нива» 1938 года Маврина вспоминала, что была вдохновлена видом обожженного солнцем поля:

«Общее впечатление — праздничное, хотя изображено время засухи. От засухи сгорела рожь, одни васильки! До сих пор еще памятны малиновым жаром обведенные облака. Так я их и написала, но акцента „на бедствии“ — не сделала, и сейчас не делаю».