Людмила Норсоян о мире вещей и пути к себе

ЖИТЬ ДЛЯ СЕБЯ — НЕ ЭГОИЗМ. ТАК СЧИТАЕТ ЛЮДМИЛА НОРСОЯН, В ПРОШЛОМ ВЛАДЕЛИЦА СОБСТВЕННОГО БРЕНДА. ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР ОТДЕЛА СПЕЦПРОЕКТОВ THE BLUEPRINT ЮЛИЯ ВЫДОЛОБ ПОГОВОРИЛА С ДИЗАЙНЕРОМ О ТОМ, ЧЕМ ОНА ЗАНЯТА СЕГОДНЯ: ЕЕ НОВОЙ КНИГЕ, ОТНОШЕНИЯХ С ОДЕЖДОЙ И ПОДДЕРЖКЕ ОНКОБОЛЬНЫХ.

фото : 
илья вартанян

интервью:
юлия выдолоб

прическа и макияж: фариза родригес

продюсер:
света павлова

арт-директор:
сергей пацюк 

Дизайнер Людмила Норсоян, биохимик по образованию, три года назад закрыла собственный бренд. Сейчас Норсоян преподает, заканчивает книгу — рукопись с рабочим названием «Суперпозиция индустрии моды», по словам писательницы, является признанием в любви индустрии и людям в ней и рассказом о том, как она устроена сейчас и что ее ждет в будущем. Людмила уже несколько лет борется с раком — и переписывается с теми, кто заболел. Ее продолжающийся проект — «Ангелы жизни» — посвящен всем, кто столкнулся с онкологическим заболеванием: он состоит из платьев-символов, созданных с применением разных тканей и технологий. Увлечения Норсоян разнообразны: технологичные ткани, виртуальная одежда, промышленность, перепроизводство, преподавание и молодые дизайнеры, среди которых Людмила успевает следить за десятками имен. Юлия Выдолоб поговорила с ней о перенасыщенности одеждой, мечтах о моде, виртуальном гардеробе, борьбе с раком и любви к себе.

Как меняются ваши отношения с одеждой?

Отношения с одеждой на каждом этапе жизни разные. Приехав в Москву примерно 40 лет назад, в метро, в трамвае на Садовом кольце я разглядывала всех с завистью и думала: «Мне б такое платьишко». И, поскольку я девочка полудеревенская, мои глаза выбирали все самое нарядное, аляпистое. А потом я столкнулась с выражением, приписываемым Микеланджело: «Чтобы сделать гениальную скульптуру, надо взять глыбу мрамора и отсечь все лишнее». И я начала самовоспитание в одежде. Мысленно отсекала ажурчики, кружева, оборочки и карманчики. И потом, даже если я делала для показов коллекций что-то сумасшедшее, то для себя предпочитала простые и чистые, строгие и скромные силуэты.

А потом случился момент, который рано или поздно случается с человеком из индустрии моды. Насыщенность одеждой всякого рода. Возможность протянуть руки и если не купить, то примерить одежду любого толка и уровня, дизайна — приводит к тому, что ты одеваешься в черное. В никакое черное.

А потом вы отдали весь свой гардероб на благотворительность.

Это был этап, когда я вступила в борьбу за жизнь. Если раньше мне безумно нравилось и создавать, и производить, и покупать одежду — любую, то в тот момент сработал стоп-сигнал. Мне стало неинтересно ни производить, ни потреблять одежду. Ну и конечно, стало меняться тело, и мне понадобился новый гардероб. Все черные вещи, весь леформовский гардероб, Maison Margiela, Dries Van Noten и другие ушли в Charity Shop. И, я надеюсь, эти вещи принесли кому-то радость и пользу. А у меня с тех пор появились аккуратные и сложные отношения с одеждой. У меня очень мало одежды. И мне этого достаточно. При этом в моем гардеробе живут вещи, достаточно скромные по отношению к дизайну и достаточно интересные. Про каждую вещь можно что-то рассказать. Одежда стала моим альтер эго.

А раньше одежда не выражала вас?

Я же в моду пришла с черного хода. И мода так и не стала моей страстью и любовью. Мне 57 лет. Я человек, который в детстве ездил на телегах, плавал на лодках и копал огород. Я до 4 лет жила в горах Грузии в крестьянской семье. Мой армянский дед был свинопасом, а грузинский дед был базарным сторожем. А в 4 года меня увезли в Бугуруслан — это степь, это около Байконура. Детство — это мы: какое было детство — такими будем и мы. Мне повезло. Меня воспитывали старухи-татарки, православные, староверки, баптистки. Я зимой спала на печке и слушала, как воют вьюга и волки. Со своими друзьями зимою в сугробах выкапывала замерзших птиц и приносила домой, потому что у нас зимы были минус 40, минус 50, вокруг нас были стога сена и глыбы каменной соли, а весной были разливы реки. Я видела цивилизацию в развитии.

Моей мечтой было изучать механизмы бессмертия клетки — я же биохимик по образованию. Я мечтала о Нобелевской премии. Но Нобелевскую премию за меня получает кто-то другой. Я пришла в одежду, зацепилась в ней, росла внутри индустрии моды и вместе с ней. Я наблюдала индустрию моды. Но, боюсь, так и осталась наблюдателем. Симпатизирующим, заинтересованным, но — наблюдателем.

Расскажите про школу. Почему появилась потребность учить других?

Я очень счастливый человек. Когда я была ребенком, я мечтала о трех вещах: летать в космос, писать книги и быть учителем. Так или иначе, но все три мечты я выполнила. Я дружу и работаю с космонавтами. Мой рисунок на космическом скафандре побывал в космосе. Мои мессенджеры переполнены сообщениями от студентов. И это счастье учителя.

Школа появилась в моей жизни логично. На момент ее появления почти 20 сезонов подряд без перерыва я показывала трикотаж на MBFW Russia. И понимала, что дальше только самоповторение и самоцитирование: не интересно. Бренд я еще не остановила, но показы на неделе моды — да. В моде, тряпочках как таковых я сказала все, что могла. Дальше шли технологии, а они не зрелищны на подиумах. Про них нужно рассказывать. И поэтому возникла школа. У меня был опыт лекций в разных странах по всему миру, я по всей России консультировала разные бренды. Это были драгоценные знания, которые из меня просто перли. Мне смертельно хотелось дальше ими делиться. Так и возникла школа. И речь идет не только о передаче знаний, но и об обмене опытом, жизненным и мировоззренческим. Студентов волнуют не только и не столько знания, сколько философия моды, модного бизнеса и современного. Я много лет писала статьи, а сейчас [ношусь] со своей книгой, как цыган с торбой.

Какие изменения вы сейчас вносите в книгу?

Я написала книгу и сдала ее на редактуру ровно год назад. С тех пор наросли фантастические изменения, которые с событиями весны просто триггернули, полетели с космической скоростью. Осень–зима–весна стали прорывом для целого поколения наших motion-дизайнеров. Это люди из регионов. Это поколение инстаграма, для которых не важно, где они.

Вы очень увлечены цифровой модой.

Я ею увлечена потому, что я понимаю, что мы начинаем жить в двух ипостасях: виртуальной и реальной. Происходит полное дублирование нашей физической жизни в виртуальной реальности. Мода — одна из ключевых сторон нашей реальности, и поэтому она никак не может избежать переноса в цифровой мир. Но она не просто переносится. У поколения, родившегося в нулевые годы, другое отношение не только к моде, миру, но и иное отношение к собственной телесности, внешности. Их собственное тело и внешность становятся объектами дизайна. А в цифровом мире с этим можно максимально безболезненно поиграть. И мода находится на стыке любых искусств. Она как нельзя лучше отвечает желанию работать с собственной внешностью. Не зря же мы постоянно (пока на детском уровне) играем в игры: как ты будешь выглядеть во столько-то лет, как ты выглядела бы в XVI веке. Это движение в новый мир. Этот мир, где всю рутинную физическую и даже интеллектуальную работу со все большим и большим успехом за нас делают механизмы и нейронка. И поэтому те семь с лишним миллиардов человек на планете, которые в предыдущих поколениях занимались физическим трудом, все больше сейчас уходят в экономику, сферу услуг, творческие и геймерские индустрии. Речь идет об удержании внимания. А цифровой мир и цифровая мода в нем — как раз прекрасная история про удержание внимания и удержание творческого и физического потенциала человека. Физическую одежду мы тоже будем носить, у нее будут свои функции: защиты от агрессивной внешней среды, радости социализации, общения. А цифровая одежда будет для наших цифровых альтер эго: там мы будем развлекаться по полной программе.

Карантин погрузил нас в цифровой мир еще больше. Многие после него стали покупать наряды, перья, каблуки. Вы ощутили на себе похожий эффект?

Я привыкла к самоизоляции, потому что, по сути, я в ней живу уже четвертый год. Про наряды — мы очень много обсуждали это и с дизайнерами, брендами, промышленниками. Произошла очень интересная эволюция. Исторически мода делилась на элегантную, профодежду, спортивную, вечернюю, для дам в возрасте — она делилась социально. Дальше она начала делиться в ценовой категории: люкс, масс-маркет и так далее. Сегодня мы живем в системе одежды физической и одежды цифровой. Есть ощущение, что одежда физическая начинает делиться по новым параметрам: одежда для вылазки в город, защищающая, презентативная одежда для дома и одежда для особых физических случаев.

За время карантина многие стали более эмпатичны друг к другу. Вы это ощутили?

В первый же день [после выхода из карантина] я прошлась по Патрикам по-соседски и увидела: то столпотворение, которое доставило неудобство жителям, о котором писала пресса, — оно было очень трогательное и понятное. Оно напомнило мне зверьков, которые выходят на солнце и радуются весеннему дню. Это физиологическое желание очутиться среди себе подобных, живых. Но пандемия просто проявила тенденцию последних лет. Я ее наблюдаю и на собственных детях, и на своих студентах, и на окружении. На авансцену вышли новые поколения, которые возвращают человечность и мораль, утраченные старшим поколением в погоне за материальным благополучием и комфортной жизнью в мегаполисах. Даже в мою насквозь циничную индустрию моды, которая маркетинговыми фразами отделывается от любой боли мира, пришло понятие морали. То, что мы называем сейчас социальной ответственностью. Чем юнее, тем человечнее, эмоциональнее и душевнее. Это поколения, которые видят друг друга. Не функцию, а именно человека. Пандемия стала своеобразной плотиной, которая прорвалась и явила миру накопившиеся тенденции. Говорят, что пандемия изменила нас. Не изменила, а проявила. У нас на пороге нечто вроде нового общественного договора. И если моему поколению эта формула неизвестна, потому что оно слишком было озабочено выживанием и накоплением материальных благ, то поколение моих детей готово к этому, в них есть потенциал человечности. Человечество не ухудшается и не улучшается. Всегда была человечность, даже в пещерные времена. Времена всегда одинаково нелегкие. Вопрос, что случается с человечеством в целом, какой вектор оно избирает на данном историческом этапе. Предыдущие 20–30 лет нашим вектором было накопление материальных благ, и эйфория от, казалось бы, бездонной неисчерпаемости мира вокруг нас, ощущения вседозволенности и всепозволенности в мире. Новое поколение выбирает другой вектор: прислушиваться к окружающему миру, а дальше и спасение окружающего мира, потому что некую точку невозврата мы, конечно, прошли.

Как вы общаетесь с теми, кто тоже заболел? Ведь кажется, что, когда самой плохо, нужно быть в режиме энергосбережения, а вы делитесь энергией.

Если бы со мною не случилось онкологии, в моей жизни не было бы очень многого фантастического, невероятного. Рак стал для меня отправной точкой новой восхитительной жизни. Мне объявили, что у меня рак, в мой день рождения. Фраза доктора врезалась мне в память: «Ой, что же делать, вы же до осени не доживете, у вас уже все вот так вот. Ой, у вас сегодня день рождения — поздравляю!» И это одной фразой! И у меня не было ни секунды размышлений. Первой моей мыслью было: «Нужно собраться и придумать, как это объяснить, потому что друзья, дети, коллеги, знакомые, незнакомые, соцсети, студенты, команда и так далее». И я две недели подбирала, что сказать. И тут случилось чудо. За две недели соцсети и индустрия моды собрали мне средства, словно по какой-то небесной бухгалтерии. Почти копейка в копейку мне хватило на операцию и первые курсы химии. Как вы помните, я тогда публично поклялась, что я буду делать все, чтобы все оправдать и жизнью, и работой. И я стараюсь. Для меня это очень важно. Уже через несколько дней после операции я по скайпу читала лекцию.

Да, это выматывает. Но это и дает силы. До сих пор я, как и обещала, публикую хроники. Каждый раз я обдумываю, что сказать, чтобы не нагнетать. И мне отвечают женщины, в первую очередь из регионов. Я-то счастливый человек, у меня была поддержка, а они, наоборот, скрывают свой диагноз. От семьи, на работе, от общества в страхе стать десоциализированными, изгоями общества. И они мне пишут, чтобы кто-то им сказал, что все будет хорошо, чтобы поговорить с кем-то, кто не ахает и не кричит. Во-первых, я это рассматриваю как свою обязанность, свою работу. Мы годами переписываемся. Кто-то уходит из жизни, кому-то получается помочь с докторами. Да, все это забирает энергию, но это и дает энергию. Это невозможно описать, но я ощущаю эту энергию людей, которые думают обо мне, потому что я им даю энергию. Вечное кольцо взаимоподдержки.

Как найти это кольцо энергии и ее взаимной передачи? Сейчас большая проблема дисбаланса у людей.

Мы все недолюбленные. Мы выросли в обществе, где последние десятилетия человек подменялся функцией — социальной, имущественной и профессиональной. И за этим мы утратили сами себя, утратили человека. Я бы пожелала вернуться к себе. Жить для себя — не эгоизм. Это чистейший альтруизм, потому что ты наконец перестаешь гнаться за призрачной птицей одобрения, которое мы сами себе придумали. Тот фальшивый общественный договор, в котором ты обязан быть успешным, предприимчивым, красивым и обладать материальными признаками состоятельности, пусть взятыми взаймы у самого себя.

Но когда ты взаймы берешь у самого себя — ты свою жизнь берешь взаймы у самого себя и не живешь. А потом ты наконец замечаешь, что жизнь пролетела. У меня над балконом нависает старая липа, весь балкон в цветах. Мы с котом пьем чай по утрам. Под балконом растут каштаны и рябины, которые мы всем подъездом посадили. Откуда-то тихо шум Садового и Тверской. Орут птицы, как подорванные. 15 минут на балконе с чаем дают мне ощущение, что все мое самое драгоценное в жизни со мной. В этой жизни надо собирать не вещи, а людей. Я очень люблю людей, и оказалось, что люди любят меня.