Сериал HBO «Чернобыль» — правда или вымысел?
6 мая — почти ровно в 33-ю годовщину трагедии на Чернобыльской АЭС — на канале HBO вышел амбициозный американо-британский мини-сериал «Чернобыль», главные роли в котором играют Стеллан Скарсгард и Эмили Уотсон. После каждой сериии российские зрители бурно обсуждают в соцсетях, насколько происходящее на экране соответствует действительности. The Blueprint расспросил об этом специалистку по промдизайну (в том числе советскому) и непосредственного участника событий.
«Чернобыль» — во многих отношениях удивительный проект. Впечатляет и то, что на эту тему решили заговорить на Западе. И что его шоураннер Крейг Мазин до этого писал сценарии для «Очень страшного кино» и «Мальчишников». Что режиссером стал бывший клипмейкер и музыкант Йохан Ренк (он же Stakka Bo), автор клипов Мадонны и Дэвида Боуи, а также великого видео The Knife — Pass this on. И то, как гримерам удалось сделать «советские лица» исполнителям важных ролей Стеллану Скарсгарду и Эмили Уотсон (которые до этого играли в паре у фон Триера в «Рассекая волны»). Но главным образом то, насколько происходящее в кадре выглядит достоверным — а не «клюквой», которой часто оборачиваются голливудские высказывания о России и Советском Союзе. Мы попросили директора Московского музея дизайна Александру Санькову посмотреть первые три серии телешоу — и рассказать, удалось ли его создателям не сфальшивить. А она показала сериал своему папе, Николаю Санькову, который в 1986 году поехал добровольцем в Чернобыль на ликвидацию последствий аварии, — и видел все собственными глазами.
АЛЕКСАНДРА САНЬКОВА, ДИРЕКТОР МОСКОВСКОГО МУЗЕЯ ДИЗАЙНА:
Да, Чернобыль — это советский ужас. Хотя я была маленькая, когда произошла авария, но помню, как было страшно и как мой папа поехал ликвидировать последствия взрыва. Все носили там химзащиту, и когда папа вернулся из командировки, то привез с собой резиновый комбинезон, рейтузы и куртку. Помню, мама кричала, чтобы он это все из дома немедленно унес.
В целом сериал неплохой. Советский быт в нем показан серым, аскетичным и довольно приближенным к действительности. Интерьер квартиры рабочего отличается от обстановки квартиры руководителя партийной ячейки города, по-другому выглядит и квартира ученого: мебель, белье и люстры. Такие интерьеры и экстерьеры пятиэтажек из серого кирпича — до сих пор часть нашего окружения. В целом [создатели сериала] старались: и женщины с авоськами, и дерматиновые детские коляски, и панельные микрорайоны с брошенными вещами, байковыми одеялами и бельем на веревках во дворах — все это вполне убедительно.
Одежда людей не вызывает много вопросов, как и предметы в кадре. Очки в роговой оправе у актеров отличные, их без труда можно найти на Avito и в комиссионках. Зеленое сукно на столе, бутылки из голубоватого и зеленого стекла. Вообще то, что у них везде стоят классические бутылки боржоми, советские граненые стаканы, это все выдержано. Только крышки тогда не заворачивались, а открывались открывашкой. Стены, покрашенные до середины зеленой масляной краской, все это мы прекрасно помним, так до сих пор любят красить наши подъезды.
На совещании в бункере в Чернобыле стоят хрустальные пепельницы и стаканы. Крупнейшим производителем хрусталя в СССР был завод в Гусь-Хрустальном, эти стаканы в кадре именно оттуда родом. Граненые стаканы в баре — уже попроще, как и пепельницы из прессованного стекла. Еще в баре стоят водочные бутылки правильной формы, сейчас такие не часто встретишь.
В Минском институте слишком замшело, хотя [есть и типичные] цветы на окнах, китайский термос и зеленая лампа на столе у Хамюк. Наверное, снимали действительно в каком-то НИИ, где с советского времени ничего не изменилось, просто все обветшало. Красивое здание, советский модернизм. Потрясающий интерьер в зале, где проходит встреча с сотрудниками АС. На стене — панно из выгнутых то ли латунных, то ли медных трубок, очень впечатляющее. Как и люстры, структуры декоративного панно напоминают структуры атомов. Вообще в советское время художники и сотрудники Худфонда СССР (коммерческо-производственной структуры Союза художников СССР) очень много работали для научных городков и для городов при предприятиях. Оформляли дома культуры и актовые залы, украшали скульптурами и инсталляциями городские площади и фасады.
Пульт атомной станции — тоже типичный, как у других электро- или гидроэлектростанций. Папа говорит, что посмотреть и взять за образец настоящий такой пульт вряд ли могли — это же режимный закрытый объект. Несмотря на это световая панель и все лампочки-датчики в центре управления, на фоне которой происходит большинство диалогов в этом помещении, очень стильно сделаны.
Форма военная тоже аутентичная — как и машины и техника. В кадре мелькают и узнаваемые бетонные заборы авторства Бориса Лахмана, который в 1970-х был главным архитектором конструкторско-технического бюро «Мосгорстройматериалы» и занимался промдизайном — тогда это называлось «техническая эстетика». «Этот забор — не самое великое, что я сделал. И то, что им завалили буквально всю страну, мне не очень понятно, — вспоминал он в интервью Esquire. — Я до сих пор, когда смотрю советские фильмы да и просто кадры из России, даже в маленьких городках снятые, вижу только свои заборы».
Но если вдаваться в детали, то замечаешь много странного — того, что добавили художники кино. Например, красные проводные телефоны с наборным диском выглядят очень узнаваемо — они были у всех и, по-моему, сто лет служили. Но в кабинетах начальников на самом деле стояли телефоны спецсвязи — с дополнительными клавишами или вообще без диска.
Пленка в больнице тоже выглядит странно. Это напоминает голливудские фильмы ужасов, не думаю, что в советской больнице было что-то подобное. Лампы в больнице тоже неправильные — красные, конторские, а на самом деле на стенах были светильники типа бра. Видно, что художнику сериала нравится выставлять красные предметы легким пунктиром через все кадры. Например, в спортзале в сцене эвакуации людей висит огромное красное знамя — чувствуется, что в кадре нужен был яркий акцент. Лампы в больнице, кстати, похожи на классику жанра британского дизайнера Кеннета Гренджа (который придумал дизайн камеры Kodak, утюга, миксера и даже садовой лейки, которые знакомы и уроженцам СССР. — Прим. The Blueprint).
В вертолете очень интересный интерьер, которого в реальности быть не могло, с обивкой кожзамом или каким-то другим светлым текстилем. Выглядит очень изящно. Знакомый нашей семьи, Олег Алексеевич Костенко, который в те годы работал в аппарате Совета Министров СССР, сказал мне, что тогда спецбортами летали только члены и кандидаты в члены Политбюро, а также по особому разрешению — члены правительства: министры и некоторые другие высокопоставленные лица.
«После аварии в Чернобыль во главе первой группы полетел Щербина — зам. председателя Совета Министров СССР, который занимался энергетикой, включая атомную. Вместе с ним были разные специалисты, в том числе академик Легасов, а также помощник Щербины — Мотовилов Борис Николаевич (он жив до сих пор) и другие специалисты. Никто из руководства ЦК КПСС и министров в этой группе не летал, —вспоминает Костенко. — В Чернобыле члены группы летали над разрушенной АЭС на обычном военном вертолете. В первую очередь решали, что делать, об опасности нахождения вблизи очага мощного излучения не задумывались и, конечно, все сильно облучились. Каких-то специально оборудованных вертолетов в Чернобыле в то время не было, не было в них и никакой спецотделки. Даже министр обороны по служебным делам летал на обычном военном вертолете.»
Еще интересно, что «Иван Грозный» в Третьяковке висит, а тут почему-то оказался в кремлевских интерьерах.
Николай Евгеньевич Саньков, инженер-конструктор, на пенсии:
В 1986 году я работал в институте Оргэнергострой Министерства энергетики СССР и участвовал в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Мое присутствие в Чернобыле — это конец ноября и декабрь 1986 года. В это время пытались как-то сохранить технику, которую использовали при ликвидации катастрофы. Ее было много закуплено, и, естественно, ее пытались каким-то образом перевезти и потом в дальнейшем использовать в народном хозяйстве или в целях Министерства обороны. Так что в это время прорабатывали массу всяких технологий по отмыванию техники, в том числе и от бетона, из которого делали саркофаг.
Да, была паника вначале, и это вполне естественно. Но, конечно, не было такого, как в этом сериале, чтобы все решали два человека — один бюрократ и один ученый. Постоянно шли совещания, были комиссии и рабочие группы. А вот то, что люди ходили смотреть на пожар, с детьми и колясками, что школьники спокойно гуляли после школы — это все правда. Потом, когда уже проходила эвакуация, автобусы поставили у «рыжего леса» (который стал оранжевым от радиации) и долго собирали людей. Водители ждали, сидя на улице, курили и играли в карты. Многие потом умерли от сильного облучения.
Вообще все произошло во время майских праздников, но никто не думал о гражданском населении. Не были отменены демонстрации. К сожалению, людей не сразу стали эвакуировать, это известный факт. Все произошло 26 апреля, а эвакуировать стали только 1–2 мая. В Киеве еще демонстрация была, и все было благостно. Наш шофер в Чернобыле рассказывал, что даже сами жители Припяти особенно никому ничего не объясняли. Ну горит и горит, люди работают. И он сам ходил смотреть на пожар. Реакторы забрасывали, а он стоял на велике и смотрел. Не понимал, что радиация такого уровня очень опасна.
Тем не менее такого, что ученые стоят на улице без масок и ведут переговоры друг с другом, просто не могло быть. Даже в ноябре, когда я там был, на площадках народ находился в респираторах или масках, а совещания проходили в помещениях, которые можно было потом обрабатывать какими-нибудь моющими составами. Очень серьезно боролись с пылью. Собственно, когда все произошло, был май, потом жаркие летние месяцы, и была постоянно проблема с пылеподавлением. А здесь получается, что люди стоят рядом с реактором, кто-то в маске, кто-то нет. На самом деле поражающий эффект старались сократить насколько возможно. Даже все кабины машин были освинцованы. Если оператору машины нужно было что-то видеть, то стояло совсем небольшое стекло 15–20 сантиметров, тоже освинцованное.
Комиссии собирались мгновенно, никто не боролся за честь мундира. Надо было просто понять, что произошло, потому что эти реакторы считались одними из самых безопасных в мире. Тут нарушена логика, поэтому кажется, что об экспериментах на станции было решено на местном уровне. Но я не думаю, что на станции пошли бы на эксперимент, если бы у них не было каких-то санкций сверху. Такие решения принимаются на самом высоком уровне, и в Курчатовском институте все должны были быть в курсе.
[Еще в сериале есть эпизод], когда министр угольной промышленности приезжает на карьер к шахтерам и пытается снять их с работы с какими-то автоматчиками. Не думаю, что такое было возможно, это ведь карьер, а не какая-то лагерная зона, чтобы министра защищали с автоматами. Все подготовительные работы проводят не выходя на площадку. И [встреча с шахтерами] это уже последний этап, в таких случаях собирают начальников смен, и ходить туда министру совершенно ни к чему. К тому же шахтеров собирали практически со всего Союза, тогда же МЧС не было.
Очень странно, что этих людей [в сериале] инструктируют, только привезя в Чернобыль, а не до того. Обычно все задания и пояснительные процедуры происходят до отправки. Да, думаю, они были вынуждены поехать [на ликвидацию катастрофы]. Я не скажу, что это был какой-то порыв, но тем не менее народ подходил к этому делу с ответственностью. То, что там в конце концов им заплатили — так деньгами все не решается. Люди понимали, что надо. Вообще все было добровольно, люди ехали за идею. Хотели помочь. Шахтеры голыми не работали, им выдавали белые хлопковые комплекты одежды. Но они иногда действительно копали туннель вручную, хотя участок был обеспечен отбойными молотками. Лопатами копать такие туннели с такими сроками практически невозможно.
А вот вагонетки выкатывали вручную. А что делать, если туда практически добраться невозможно? Когда делали саркофаг, на больших трейлерах подвозили опалубку размером с кузов грузовика-платформы, ее нужно было просто опустить. Для этого из пулеметов расстреливали шины у машин — использовать домкраты было невозможно. Поэтому все машины так и оставались там в бетоне.
Там столько техники было разнообразной. Я бы [на месте создателей сериала] показал огромное количество автомобильных стоянок в Чернобыле. Там за колючей проволокой были сотни, если не тысячи разных автомобилей, потому что увозить их оттуда было нельзя. Они там отработали, и их бросали. Вообще многие люди еще живы, и можно было поговорить с самими чернобыльцами. А так-то, если не входить в детали, то все красиво бегают — голые и в шапочках.
Подписывайтесь на наш канал в YouTube, будет интересно.
