Истории влюбленных, переживших Холокост

27 января — международный день памяти жертв Холокоста, а 28 января в Еврейском музее и центре толерантности откроется выставка «(Не) время для любви. Истории влюбленных, переживших Холокост». Она основана на материалах дневников, мемуаров и биографических романов, опубликованных в течение последних двух десятилетий бывшими узниками концлагерей, еврейскими партизанами и подпольщиками, их детьми, внуками и приглашенными биографами. The Blueprint попросил куратора выставки Екатерину Крылову рассказать о ее героях — и выбрать отрывки из их писем и дневников.

Рони Ланда, «Lilium Candidum (Лилия белая)», 2017

Уильям Фойл, «Образ Холокоста III», 2015

Многочисленные книжные и кинематографические релизы о любви и сопротивлении в годы Холокоста — относительно современный феномен, который можно расценивать по-разному: как симптом ухода живых свидетелей трагедии, ответ на кризис романтических отношений в эпоху эмоционально затратной работы, проявление в литературе мотивов «новой искренности» как альтернативы постмодернистской иронии и цинизму. Принимая во внимание многообразие контекстов, провоцирующих волну публикаций о романтическом опыте жертв Холокоста, мы обращаемся к теме любви прежде всего в поиске новых ракурсов для дискуссии о травме и нового языка для репрезентации индивидуальной памяти.

«(Не) время для любви» — попытка исследовать роль современного музея в развитии культуры памяти на фоне всеобщей доступности фотографических и документальных архивов и развития сети профильных музеев-мемориалов.

В продолжение выставки «Анна Франк. Дневники Холокоста» проект экспериментирует с формами обращения к прошлому в поиске ответов на вопросы, поставленные историком и культурологом Алейдой Ассман. Как превратить коллективное вспоминание в спонтанный и сакральный акт? Как сделать память объемной и живой, не прибегая к манипуляции эмоциональным состоянием зрителя? Включаясь в эту дискуссию, музей ставит перед собой новые задачи: придать ценность разнообразию исторических свидетельств на фоне повторяемости мощных визуальных эмблем трагедии; побудить посетителей заново осмыслить субъективный опыт жертв, преодолев плотный слой бесконечно тиражируемых символических образов; трансформировать мемориальный ритуал посещения выставок о Холокосте в опыт критического сопереживания.

Хаим Сокол, Без названия, из серии «Ландшафты», 2018

Новый проект в серии документальных выставок Еврейского музея в посвященной жертвам Холокоста напоминает, что во многом именно геноцид европейских евреев стал событием, которое повернуло историков лицом к индивидуальным воспоминаниям — в частности, свидетельским показаниям и дневникам. На выставке «(Не) время для любви» одиннадцать личных историй развиваются в окружении объектов культурной памяти. Опыт влюбленных вступает в диалог с искусством в ситуации предельной пространственной близости. Обращаясь к особенностям репрезентации травматического опыта в работах художников разных поколений, куратор проекта объединила работы свидетелей Холокоста — бывших узников гетто и концлагерей Илки Гедо и Эстер Шёнфельд, работы детей и внуков жертв Холокоста — Кристиана Болтански, Сигалит Ландау, Миры Майлор, а также работы современных художников, исследующих травматический опыт после Шоа — акты геноцида, террористические атаки, истязания военнопленных. В состав экспозиции вошли работы Мирослава Балки, Михаль Ровнер, Хаима Сокола, Таль Шохат, Нелли Агасси, Ли Яной, Моша Каши, Рами Атера, Рони Ланды.

Мош Каши, «Фиолетовый лес», 2014 

В рамках проекта «(Не) время для любви» музей отказывается от фото- и кинохроник Холокоста, театрализации памяти и других аффективных музейных технологий, помещая в центр внимания тексты — индивидуальные воспоминания жертв Холокоста и рассказы их потомков. Экспозиционные решения подчеркивают естественную фрагментарность, эфемерность и подвижность индивидуальной памяти, дестабилизируют универсальность моральных оценок, выводят на первый план повседневный опыт и присущую ему неоднозначность. Выбор документальных свидетельств и работ художников для выставки «(Не) время для любви» призван расширить круг медиальных образов, связанных с идеологической памятью о Холокосте и в то же время с трафаретными представлениями о романтических отношениях во время войны.

Рони Ланда, «Яблоки», 2016

Кристиан Болтански, «Animitas (Blanc)», 2017

ЭДИТ

Мы с мамой зарабатывали на жизнь шитьем. Конечно, речь не шла о работе модисток, но мы чинили и перекраивали старую одежду, перешивали ее под новые времена. Заказов было много, потому что наши соседи по еврейскому кварталу продолжали худеть.

Вена, Австрия, 1938 г.

Как-то вечером мы пробрались в квартиру Пепи. Он заранее купил презервативы и спрятал их от своей матери (она везде и всюду совала свой нос) в коробке с надписью «Непроявленная пленка! Держать в темноте!». Но когда мы начали раздеваться, в парадной раздались крики мужчин. Нацисты стучали в дверь какого-то несчастного австрийца, его жена повторяла: «Нет! Нет! Не забирайте его! Он ни в чем не виноват!». Чуть позже мы услышали тяжелые шаги солдат, которые тащили свою жертву к выходу. Страх убил нашу страсть. В тот вечер нам не удалось ее возродить. Пепи проводил меня назад в гетто.

Вена, Австрия, 1938 г.

Мы с Вернером должны были получить копию «Майн Кампф» — подарок Гитлера всем новобрачным, — но как раз на этой неделе запасы книг в Бранденбурге закончились.

Эдит и Вернер поженились, Бранденбург, Германия октябрь 1943 г.

— Моя жена, Грета, была послушной! Она готовила! Убирала дом! Гладила! Шила! Я был для нее царь и бог! Хочу, чтобы она вернулась!

— Она не вернется! — закричала я. — Грета умерла! Она появилась из-за нацистов и была ложью, как пропаганда по радио! Нацистов больше нет, и ее тоже! Я Эдит! Эдит! Я — это я! У тебя больше не будет робкой, испуганной, послушной рабыни! Теперь у тебя настоящая жена!

Вернер вернулся из сибирских лагерей, Бранденбург, Германия, 1947 г.

Таль Шохат, Гранат, 2010

ХАННЕЛОРА

Ойген говорил без обиняков:

— Ты опоздала. Твой брат несколько часов назад отправлен в Майданек. Ты же понимаешь, что это значит?

— Майданек! — воскликнула я. — Боже мой, что я маме скажу?

— Он бы не оказался в том транспорте, если бы ты нос от меня не воротила. Такая хорошенькая девушка, как ты, должна пользоваться своей внешностью. Каждый раз, когда я подходил к тебе, ты на меня и внимания не обращала. А я мог бы спасти твоего брата.

Ханнелора и полицейский Юденрата Ойген Хайман, Люблинское гетто, Польша, 1942 г.

Неожиданно мое внимание привлек мужчина, стоящий в нескольких метрах от меня. На нем была польская военная форма, копна каштановых волос выбивалась из шапки. По его форме было понятно, что он военнопленный. Нашивка показывала, что еврей. Наши взгляды встретились лишь на мгновение, но я успела заметить, какие красивые и грустные у него глаза.

Прибытие в лагерь Будзынь (филиал концлагеря Майданек), Польша, 1942 г.

Нелли Агасси, Sea You, 2018

— Кажется, я влюбилась.

— В того польского солдата?

— Мы виделись сегодня вечером в подсобке за кухней. Он принес мне хлеба и кофе. И не того горького пойла, которое нам дают, а настоящий сладкий кофе. В кои-то веки я сыта.

— Как ты можешь говорить про любовь, когда вокруг такое? — не выдержала Фелла. — В таких местах, как Будзынь, не влюбляются.

— Поздно, Фелла, дорогая, любовь не планируют, она просто случается.

Будзынь, Польша, 1942 г.

Мирослав Балка, «197 x 17 x 13», 1990

Фелла была сама не своя. Добравшись до самых верхних нар, она расплакалась. «Я влюбилась в немецкого солдата, а он влюблен в меня, — призналась она. — Что мне делать?» Солдата отправили обратно на Восточный фронт в Россию, Феллу забили до смерти.

Ханнелора и ее подруга Фелла, Будзынь, Польша, 1943 г.

— Закрой глаза, у меня для тебя сюрприз, — дразнил ее Дик. В тот вечер он был в приподнятом настроении.

— Хочу подсказку!

— Ну, посмотрим. Впервые его видели в райском саду.

— Райский сад был в начале времен. Откуда мне знать, какое отношение он имеет к твоему сюрпризу! Ну скажи мне, что там!

— Обещай, что не откроешь глаза. Теперь протяни руку над проволокой.

Когда я обнаружила, что он положил мне в руку яблоко, я повела себя как ребенок, заполучивший конфету.

— Откуда это у тебя?

— Из райского сада.

«Лагерь Шиндлера», Бринлиц, Чехословакия, 1944 г.

ЖЕНЯ

Жене больше не хотелось смотреть на свое лицо. Она так исхудала, что казалась себе двенадцатилетним мальчиком, а не женщиной, вышедшей из подросткового возраста. К тому моменту практически у всех молодых женщин прекратились менструации. Хотя они пытались относиться к этому с юмором, говоря, что это единственная хорошая сторона жизни в гетто, многие втайне переживали, что с их телами могло произойти нечто серьезное и непоправимое.

Вильнюсское гетто, Литва, начало 1943 г.

«Ты выйдешь за меня?» — спросил Лейзер, а потом задумался, откуда появились эти слова, он не был уверен, что они были в его голове перед тем, как вырвались наружу. Он стал сомневаться. Разве могла идти речь о свадьбе в гетто? Да и остались ли здесь раввины? Он в любой момент может умереть, тогда она останется вдовой. Из-за любви к нему она может попасть в какую-нибудь переделку и погибнуть. Он не мог так поступить. Свадьба — событие для лучших времен. «Да, выйду», — ответила Женя.

Вильнюсское гетто, Литва, 1943 г.

Таль Шохат, Другие дни, квадриптих, 2017

ЛАЛЕ

— Можно тебя поцеловать? — спросил Лале.

— Неужели тебе хочется? Я уже столько времени не чистила зубы.

— И я, минус на минус дает плюс.

Концлагерь Аушвиц-Биркенау (Освенцим), Польша 1943 г.

Лале смотрит на молодых женщин... Их привели в этот лагерь юными девушками, а теперь, хотя ни одной из них еще не исполнилось двадцати одного, они сломленные, измученные женщины. Он знает, что они никогда не станут теми, кем им было предназначено стать.

Концлагерь Аушвиц-Биркенау (Освенцим), Польша, осень 1944 г.

ШМУЭЛЬ

В ту ночь, последнюю ночь Шмуэля в лагере, он привел Инге в небольшой сад диких роз, расположенный за пекарней. Он был обнесен высоким забором с железными коваными воротами, запертыми на замок. Прежде чем Инге успела остановить Шмуэля, он залез на ворота и спрыгнул в сад.

— Не надо! Тебя накажут!

Он на секунду остановился и оглянулся.

— Куда уж больше? Утром меня депортируют.

Он принялся перебирать розовые кусты в поисках самого совершенного цветка.

Терезиенштадт, Чехословакия, сентябрь 1944 г.

Инге понятия не имела, что станет с Шмуэлем. Тогда она не знала, что, покинув Терезиенштадт, поезд несколько дней шел без остановок. Наконец он остановился, распахнулись двери вагона для перевозки скота.

— Где мы? — спросил Шмуэль.

— Биркенау. Освенцим.

— Есть здесь кто-нибудь из Терезиенштадта?

— Были.

— Были? А сейчас где?

— На небесах, — был ответ.

Концлагерь Аушвиц-Биркенау (Освенцим), Польша, октябрь 1944.

Его обнаженное тело, которого он так давно не видел полностью, изменилось. Теперь под мертвенно-бледной кожей были только кости, а ноги опухли до щиколоток. Мускулов больше не было. Тазовые кости выпирали, их острые углы местами были покрыты тонкой корочкой. Он понимал, что выглядит отвратительно, его мутило от вида собственного тела. От прикосновений с кожи Шмуэля сыпались белые хлопья. От этого ему казалось, что его останки превращаются в пыль.

Унтериглинг, Германия, апрель 1945 г.