Отрывок из книги «Девушка из Дании» Дэвида Эберсхофа

«Девушка из Дании» основана на истории художников Греты и Эйнары Вегенеров, живших в Копенгагене в 1920-х. Грета рисует портреты знаменитостей, а Эйнар — миниатюрные пейзажи. Однажды Грета просит мужа позировать ей для портрета оперной певицы и выдает ему пару женских туфель. С этого момента начинается история Лили Эльбе — одной из первых трансгендерных женщин, совершивших переход. В 2015 году книга была экранизирована Томом Хупером, а исполнители главных ролей Эдди Редмэйн и алисия Викандер получили номинации на «Оскар». Сейчас книга выходит в издательстве Popcorn Books. С разрешения издательства публикуем отрывок из нее

Теперь, более десяти лет спустя, сырой весной 1925 года Грете казалось, что она знает некую тайну мужа. В первые две недели после сеанса живописи с переодеванием в платье Анны ни Эйнар, ни Грета об этом не упоминали. Каждый стоял у своего мольберта, предусмотрительно стараясь не мешать другому. Портрет Анны был закончен, и Грета искала следующий заказ. Раз или два, за ужином или поздно вечером, когда оба читали, Грета отчего-то думала про платье и едва не называла мужа Лили, но вовремя сдерживалась. Лишь однажды, не расслышав его вопроса, она переспросила: «Что-что, Лили?» — и поспешно извинилась. Супруги засмеялись, Грета поцеловала Эйнара в лоб. Больше она об этом не вспоминала, словно Лили была всего-навсего персонажем пьесы, которую они видели в «Фолькетеатрет».

Как-то вечером, сидя в кресле, Грета читала в «Политикен»* о социал-либералах. Лампа под абажуром создавала уютный круг света. Эйнар подошел к жене, опустился к ее ногам и положил голову ей на колени. Ощущая теплую тяжесть на бедрах, Грета продолжала читать. Она гладила Эйнара по волосам, поминутно отрывая руку, чтобы перевернуть страницу. Дочитав статью, Грета сложила газету, собираясь перейти к разгадыванию кроссворда, и достала из кармана халата карандаш.

— Я все думаю о ней, — признался Эйнар.

— О ком?

— О малютке Лили.

— Тогда почему же мы ее больше не видим? — сказала Грета, не поднимая головы от кроссворда. Палец, испачканный газетной краской, потер оспинку на подбородке.

Грета порой говорила бездумно — ее постоянно обуревали дух противоречия и жажда решительных действий. За годы брака она много раз предлагала равно нелепые вещи: «Давай переедем в Пасадену и будем выращивать апельсины? Давай откроем на дому частную лечебницу для проституток с Истедгаде?** Давай переедем в какое-нибудь тихое место, например в Неваду, где нас никто не будет знать?» Много чего говорится в огромной пещере, именуемой брачным союзом, но, к счастью, большинство слов просто зависают под ее сводами — маленькие, черненькие и безобидные, как летучие мыши, спящие вниз головой. По крайней мере, так считала Грета; что по этому поводу думал Эйнар, она не знала.

Однажды она попробовала изобразить спящую летучую мышь — двойную черную кожистую мембрану, обернутую вокруг мохнатого тельца, — но у нее не вышло. Не хватало мастерства, чтобы выписать длинные тонкие фаланги с коготком на большом пальце и серую полупрозрачность расправленных крыльев. Грета не набила руку на рисовании животных. Эйнар, который иногда включал в свои пейзажи воробья, хрюшку или даже Эдварда IV, обещал научить ее, но как только они приступали к уроку, обязательно что-нибудь происходило: то с улицы раздавалось дзыннь! прачкиных тарелочек, то приносили телеграмму из Калифорнии, то Эйнару звонил один из покровителей — как правило, титулованных седовласых старцев, живших в домах с узкими зелеными ставнями, неизменно закрытыми на крючок.

Несколько дней спустя Грета возвращалась домой после встречи с владельцем галереи, который в итоге не пожелал выставлять ее холсты. Галерист, привлекательный мужчина с родинкой на шее, похожей на капельку шоколада, не то чтобы отказал Грете, но по тому, как он побарабанил кончиками пальцев по подбородку, ей стало ясно, что ее работами он не впечатлен.

— У вас только портреты? — осведомился он. Ему, как и всему остальному Копенгагену, было известно, что она замужем за Эйнаром Вегенером. Грета понимала, что по этой самой причине галерист ожидает от нее оригинальных пейзажей. — Вам не приходило в голову, что ваши картины... — он помедлил, подбирая выражение, — излишне экспансивны?

Внутри у Греты все вскипело, под платьем — с лацканами, как на смокинге, — разлился жар. Излишне экспансивны? Как вообще что-то может быть излишне экспансивным? Она выхватила портфолио из рук галериста, круто развернулась и вышла. Раскрасневшаяся и взмокшая, Грета поднялась по лестнице на верхний этаж Вдовьего дома.

Открыв дверь, она увидела на стуле с веревочным сиденьем девушку. Поначалу Грета ее не узнала: девушка сидела лицом к окну с книгой в руках, у нее на коленях свернулся Эдвард IV. Она была одета в голубое платье со съемным белым воротничком, шею над верхним позвонком облегала одна из золотых цепочек Греты. От девушки — так все-таки знала ее Грета или нет? — пахло молоком и мятой.

Моряк на нижнем этаже осыпал жену бранью, и всякий раз, когда сквозь дощатый настил доносилось слово «шлюха», шея незнакомки алела, а потом вновь приобретала обычный цвет. «Luder!»*** — ревел моряк, повторяя и повторяя это слово, и пунцовое пятно на шее девушки вспыхивало и гасло.

— Лили? — наконец окликнула ее Грета.

— Замечательная книга. — Лили показала ей «Историю Калифорнии», которую отец Греты вложил в посылку с консервированными лимонами в сиропе, бутылочками «Натурального экстракта из Пасадены» и собранными в холщовый мешок серебристыми шишечками эвкалипта для распаривания кожи лица.

— Не хочу тебе мешать, — сказала Грета.

Лили что-то едва слышно пробормотала. Эдвард IV навострил уши и лениво заворчал. Дверь в квартиру была распахнута, Грета так и стояла в пальто. Лили вернулась к чтению, а Грета устремила взгляд на ее бледную шею, видневшуюся в лепестках воротничка. Каких действий ожидает от нее Эйнар? Для него важно, рассудила сама с собой Грета, чтобы она ему подыграла, — что, в общем-то, не в ее характере. Она стояла сразу за порогом, пальцами стискивая дверную ручку, в то время как Лили спокойно сидела на стуле в потоке солнечного света и не обращала внимания на Грету, надеявшуюся, что та встанет, подойдет к ней и возьмет за руки. Этого, однако, не случилось, и до Греты постепенно дошло, что лучше всего оставить Лили в одиночестве, поэтому она закрыла за собой дверь, в темноте спустилась по ступенькам и вышла на улицу, где встретила кантонскую прачку и отослала ее прочь.

Позже, когда Грета вернулась домой, Эйнар трудился над картиной. Он переоделся в брюки из клетчатого твида и рубашку, рукава которой закатал до локтя. Голова в воротничке над крупным узлом галстука казалась какой-то маленькой. Круглые щеки разрумянились, пухлые губы, сложенные бантиком, обсасывали кончик ореховой ручки кисти.

— Дело движется, — бодро объявил он. — Я наконец-то смешал правильные цвета для снега на болоте. Посмотришь?

Эйнар писал такие миниатюрные пейзажи, что холсты умещались в руках. Эта его картина была мрачной: вересковое болото в зимних сумерках; темная топкая земля отличалась от неба лишь благодаря полоске грязноватого снега.

— Это болото в Синем Зубе? — спросила Грета. В последнее время она устала от пейзажей Эйнара. Она вообще не понимала, как можно постоянно повторяться, вечером закончить одно болото, а утром приняться за другое такое же.

На столе лежала буханка ржаного хлеба. Эйнар сходил за продуктами — на него это было не похоже. Кроме того, там же стояла миска с охлажденными креветками, и нарезанная говядина на блюде, и в придачу баночка маринованного жемчужного лука, напомнившего Грете бусины, которые они с Карлайлом в детстве нанизывали на нитку, пока он не мог играть на улице из-за сильной хромоты.

— Лили приходила? — задала вопрос она, чувствуя, что так нужно, иначе Эйнар промолчит.

— Провела здесь час, может, меньше. Чувствуешь ее запах? Ее духи?

Эйнар промывал кисти в банке; вода была беловатой, точно разбавленное молоко, которое Грете приходилось покупать, когда она только вернулась в Данию после войны.

Грета не знала, что сказать, не знала, каких слов ждет от нее муж.

— Она придет снова?

— Только если захочешь, — произнес Эйнар, не оборачиваясь.

Плечи у него были узкими, как у мальчика. Эйнар был до того субтильным, что Грете порой казалось, будто она может обвить его руками дважды. Грета смотрела, как двигается его правое плечо — Эйнар стряхивал воду с кистей, — и что-то подтолкнуло ее к нему, заставило встать сзади, взять за руки и шепнуть, чтобы не шевелился. Все, чего она хотела, — позволить ему отдаться своим желаниям, и в то же время она испытывала непреодолимую потребность держать его в объятьях и подсказывать, как быть с Лили. Так они и стояли посреди квартиры в мансарде Вдовьего дома: за окнами сгущался вечерний сумрак, Грета крепко обнимала Эйнара сзади, а он опустил по бокам застывшие руки. После долгого молчания Грету вдруг осенило, и она наконец промолвила:

— Пускай Лили сама решает. Она вправе делать все, что ей заблагорассудится.

* «Политикен» (дат. Politiken, «Политика») — датская ежедневная газета, выходит с 1 октября 1884 года. Изначально поддерживала Датскую социал-либеральную партию.

** Истедгаде — улица в центре Копенгагена, где процветала проституция и другие виды секс-индустрии.

*** Шлюха, курва (дат. груб.).