специальный проект
фото:
женя волков / join the cool
интервью:
Николай Редькин (The Flow)
стиль:
светлана танакина
Линда переодевается в коллекцию Gucci Cruise 2019 и рассказывает про город детства, единомышленников, родителей, учебу в Гнесинке и любимую музыку.
Над чем вы сейчас работаете?
Записываем новый материал. Это песня, называется «Трещины». Также снимаем на нее клип. Большую часть уже сделали, в начале следующего года все покажем.
Каким он будет?
Пока я не знаю, каким он будет. Еще идет работа. Новым.
Если вспомнить вашу музыку десятилетней давности и вашу теперешнюю музыку — в двух словах, чем она отличается?
Всем: формой, подачей, характером, историей, темой, наполнением, энергетикой, ритмом, мелодией, гармонией, состоянием.
Был ли у вас какой-то момент в жизни, когда вы поняли, что будете заниматься только музыкой?
Я родилась в Кентау, в Казахстане. Там все было пропитано какими-то ритмами, сказаниями. Ты живешь внутри одной большой мантры. Первый инструмент, который я услышала года в четыре, гуляя по базарным площадям, была домбра. Это деревянный инструмент с двумя натянутыми очень толстыми струнами. Звук этого инструмента напоминал горловое пение. Эта музыка была как фон для какого-то речитатива, сказания. Как-то, гуляя в очередной раз, я увидела старца, мудрого человека, который привлек мое внимание. И вот он напевал такую однотипную, монотонную мантру. Я это запомнила, это стало жить во мне. Потом по мере взросления это отложилось в моей голове, стало частью меня, мне это было интересно. Я начала интересоваться этим все глубже и глубже. Понимала, что мне легко, когда я слышу знакомые звуки, этот музыкальный язык. Я никогда не думала, что буду всю жизнь заниматься музыкой. Это просто было частью моей жизни. Я не знала, что есть какая-то такая профессия, маленькая была. Но меня всегда это привлекало, тянуло к этому.
Куртка из кожи с принтом в виде грибов, поясная сумка, все — gucci
Каким было ваше детство, что вы запомнили?
В Кентау я жила где-то до четырех лет, потом мы уехали оттуда. Для меня это был волшебный, цветущий город. Раньше туда ссылали людей, не нужных стране. И люди построили там такой оазис. В этих степях, камнях, свинцовых рудниках они строили город. Посадили деревья, вырыли пруды, провели воду. Я любила эти места, они мне родные. До сих пор, когда приезжаю в любое место в Казахстане, чувствую себя как дома, мне там все понятно. Это место силы.
Это место повлияло на то, что в вашей музыке сильно проявился этнический стержень?
Думаю, да, мне это было близко. Я параллельно это чувствовала всегда. В подростковом возрасте я очень увлекалась гравюрами, нашей живописью. Мне очень нравился Врубель, Босх, произведения Гоголя. Это тоже была такая мистическая готика, если ее можно так назвать. И эти формы мне всегда нравились, потому что в них нет горизонтали, это некие вертикальные формы, которые все время стремятся вверх. Этника тоже может быть готической, жесткой. Хотя она более широкая, чем просто готика. Готика — это какая-то экспрессия, сильная эмоция, резкий контраст чего-то. Этника, наоборот, мультипропорциональная. В ней очень много разных структур, она может мутировать в любую сферу, в готическую в том числе.
Мир — это не только белое и темное
Вы говорили про Гоголя и Босха. У них в достаточной степени проявлялась темная энергия. А музыка Линды была в большей степени темной, чем светлой?
Что значит темная, а что значит белая? Белое тоже может быть темным. Белое может быть как прикрытие, это тоже некая философия. Это обратная сторона той жизни, какой привыкли жить люди. Но мир — это не только белое и темное. В нем очень много течений, очень много вариантов, моментов, о которых мы даже не подозреваем. Это гораздо выше нашего астрала, нашего уровня.
Можете вспомнить самый смелый и самый опасный эксперимент?
Что значит эксперимент вообще? Это значит быть вне системы, отталкиваться от своего внутреннего какого-то ощущения, индивидуальности. Не быть в рамках, принятых всеми. Не жить с ярлыком, который на тебя навешивают. Это твоя энергетика, в которую ничто не может проникнуть и заставить тебя опустить руки. Для меня это не эксперимент, а нормальная атмосфера.
Много у вас друзей, с которыми вы познакомились, занимаясь музыкой?
Друзей у меня мало, но есть очень много хороших знакомых, с кем интересно работать и что-либо создавать. Дружба — это как семья. Семейный круг у меня очень узкий. А творческий круг — люди, с которыми мне интересно и хочется что-то делать. Таких людей достаточно много, они разные, есть люди, которым за 70 лет, и которым 15 лет. Мне легко и с теми, и с другими.
Какой музыкой вы вдохновлялись в 90-е и более позднее время? Coil...
Да, очень долго слушала, но не только. Nirvana, David Bowie, The Doors обожала и обожаю. От них прям просто кайфовала. В 93-м году впервые услышала Бьорк и просто влюбилась в этого прекрасного создателя. Не хочу больше называть ее никаким именем, потому что она создатель. И мне она интересна до сих пор. Ее можно приравнять к чему-то высшему, человек с совершенно другой планеты. Естественно, Фредди Меркьюри. Мне очень нравилась Дженис Джоплин. Тоже заслушивалась, мурашки по коже до сих пор от ее характера в музыке, от ее блюзов, подачи. В общем, музыки достаточно много очень разной.
Было ли что-то последнее в музыке, что вы слушали и подумали, что это вас будоражит?
Это не новая группа, но я ее сравнительно недавно начала слушать, поэтому для меня она новая. Это группа Wardruna, я была у них на концерте. Это что-то объемлющее, ты просто закрываешь глаза, и тебя уносит. Мне понравилась относительно новая команда Tommy Gam. Они выглядят странновато, но музыка у них ничего. Они мне нравятся по стилю и ключевым моментам, на которые ставят акценты. Могу открыть свой плей-лист, и вы поймете, что я слушаю, там от классики до рэпа.
Насколько вы участвовали в создании эстетики, которая была у Линды с первых альбомов?
Невозможно это искусственно создать. Все получается, потому что команда, с которой ты это делаешь, знает твои наклонности, как ты воспринимаешь мир. Я была на тот момент человеком депрессивным, но в хорошем смысле. Мне было важно мое крошечное пространство. Мне было сложно открыть ту скорлупу, в которой я находилась. Тогда мне было так комфортнее. Видимо, я была в чем-то не уверена. Мне казалось, что весь мир против меня, что меня никто не может понять. Что я со всем сама справлюсь, я не хотела никому об этом доносить, никому рассказывать. Поэтому была такая сугубая музыка сплошная. Это полностью отражало мое восприятие. Мне было очень комфортно. То, что я слушала в тот момент, гравюры, которыми я увлекалась, сама что-то штриховала, рисовала — эти символы и остались. Это всегда сказывается на любом альбоме. Сейчас, например, я более открыта, что мне больше нравится, мне это помогает жить. Когда ты закрыт, ты не умеешь радоваться, удивляться, пропадает детская искра. Ребенок открыт и всему радуется, всему удивлен. В этом моменте я изменилась.
Не быть в рамках, принятых всеми. Не жить с ярлыком, который на тебя навешивают.
Вы предполагали, что такая музыка, достаточно сложная, станет массовой?
Нет, мы вообще об этом не думали. Мы просто делали, и нам никто не мешал. У нас была творческая свобода. С нами можно было либо соглашаться, либо нет. Поначалу нас не понимали. Мы показывали эту музыку, ходили на радиостанции, приносили сложившиеся видео. Все крутили у виска. Мир и так полон депрессии и негатива, а мы еще больше усугубляли. Но мы находили какие-то варианты, мне помогали мои родители, которые могли помочь материально. Мы делали все сами. Сами выпускали, сами снимали, искали команду. В результате мы сделали, и это было честно. Народ это запомнил, это было сильно, потому что именно так думали все остальные. Мы нашли много единомышленников.
У вас было мало концертов в то время?
Наоборот, много. У нас было 40 концертов в месяц, всегда стадион или какой-нибудь Дворец спорта. Это было сложно. Я не совсем была готова к такому, масса людей внедрялась в мою жизнь. Дистанцию с ними держать было просто невозможно, психологически мне было сложно. Я искала какой-то выход, но именно в музыке я постепенно научилась задвигать эти двери. Есть мой мир, моя музыка, и больше меня ничего не волнует. А там дальше кто со мной, кто не со мной, кому нравится, кому нет.
Было ли что-то кроме музыки, что вам помогало пережить это?
Наверное, любовь к близкому человеку. Что можно поговорить с ним. Это всегда меня освобождало, тем более человек меня понимал и поддерживал. Это меня вдохновляло.
Вы тогда могли выйти на улицу и спокойно прогуляться по центру города?
Нет, это было сложно. Неадекватные люди пытались отстричь волосы, кусок одежды отрезать. С того момента у меня и осталось чувство какого-то личного шифрования. Это накладывает отпечаток, и это не есть хорошо. Не все могут это пережить, многие ломаются очень сильно. Это было вообще за пределами моего понимания, я только окончила школу, и это все началось.
Вы поступили в Гнесинку?
Да, я поступила в Гнесинку, но родители думали, что я поступаю на юридический факультет. Поскольку у нас в семье были одни юристы и хирурги, то я должна была выбрать что-то из этих профессии. Папа был у меня очень строгий, поэтому спорить с ним было бесполезно. Я никогда не спорила, просто делала по-своему. Когда я поступила, папа вернулся из очередной командировки, мы с мамой поехали его встречать в аэропорт, чтобы сообщить ему это пренеприятнейшее известие. Деваться было некуда, потому что меня взяли. И взяли в первоклассную группу. Я попала к удивительному человеку Владимиру Христофоровичу Хачатурову. Это была легенда, мастер музыки, интереснейший человек, во всех направлениях очень продвинутый. На экзамене нужно было спеть три песни, одна из которых не на русском языке, одна народная песня и одна какая-нибудь блюзовая, джазовая. И прочитать свою любимую поэму, какой-то фрагмент произведения. Я читала «Молитву» Марины Цветаевой и Ахматову. Я очень переживала. Честно говоря, невозможно читать и не переживать. У меня дрожали колени на сцене, но, когда я начала читать, мне стало абсолютно все равно. Я очутилась в том месте, где могла писать Цветаева, что она видела, представляла. Я даже слышала какую-то музыку в голове, вообще улетела. Там были и слезы, и я встала на колени. Меня трясло, нужен был какой-то доктор, чтобы привести меня в чувство. В жюри было человек 15–18, и когда это случилось, Владимир Христофорович встал, подошел ко мне и сказал: «Ты моя, записывайся». Я даже не поняла, что произошло, потому что было еще три экзамена впереди. Этот был основным, на котором все решилось.
Вы ходили в учебное заведение в таком же виде, в котором вы тогда были?
Да, я была в образе.
Вы не чувствовали себя белой вороной?
Нет, там много было таких. Это же какая-то определенная субстанция. Я училась в разных классах, так делали специально, чтобы ты развивался. Где-то были люди, с которыми я до сих пор общаюсь, где-то были совершенно противоположные, но мне это тоже нравилось. Это помогало мне раскрыться. Не быть отчужденной от всего. Может, меня это внутренне бесило, но я постепенно понимала, что это нужно. Потому что это тебе дает больший ракурс, расширяет для тебя самой пространство. Учителя боролись с моей упертостью. Раз я выбрала такую профессию, должна была узнать все оттенки. Существуют разные люди. Им надо улыбаться, смотреть в глаза, слушать, что им важно, а не только то, что я хочу сказать.
Нельзя все время улыбаться, надо иногда плакать, переживать.
Отец сразу принял ваш выбор или прошло какое-то время?
Он не препятствовал ни в коем случае, он смеялся, был уверен, что я все равно вернусь в какую-нибудь экономику. У меня было все хорошо с математикой, геометрией, я разбиралась в черчении, такие расчеты в моей голове складывались хорошо. Папа считал это подростковой шалостью, переходным возрастом. Он думал, что мне стукнет лет 18 и я одумаюсь. Но он ошибся. Сейчас он очень любит музыку, стал одним из самых ярых фанатов.
Складывается ощущение, что большая часть вашей карьеры — это про перепридумать себя.
Нет, это не про перепридумать себя, наоборот. Это просто развитие. Тебе уже дана определенная форма, сгусток энергии, который помог тебе родиться, он в тебе. Это часть твоей жизни, просто ты свою жизнь должен расширять новыми знаниями, ростом, интересом ко всему, что тебя окружает. Нельзя просто сидеть и ждать, когда с небес на тебя упадет. Мне важно мое участие в этой жизни.
работа дуни захаровой «untitled» из проекта «вымершие виды», 2015, галерея osnova
Как после работы с большим продюсером вы ушли в статус независимого артиста?
У меня никогда не было продюсера, если ты говоришь о Максиме Фадееве. Мы были командой, нас было 12 человек, и все команда делала. У нас был звукорежиссер, который и сейчас со мной работает, Михаил Кувшинов. Саундами больше он занимался. Максим выстраивал форму, грамотно и правильно. Продюсеров у нас было несколько: продюсер, который делал звук, продюсер, который делал форму, и продюсер, который давал на все это деньги. Тогда я сама тоже была продюсером, потому что я четко вела свою линию, знала, что я хочу. Я писала свои сценарии, по которым потом все выстраивалось. Благодаря всем людям, работающим у нас, получилось то, что мы сделали. Но это не было запрограммировано, что-то сказано, что-то ухвачено, записано, любая эмоция, которая возникала в тот момент. Мы писали, мы делали ее. В результате этих эмоций складывались уже целые истории.
Вам комфортно жить в 2018 году?
Наверное, нет.
Почему?
Я немного не совпадаю с тем, что происходит. С одной стороны, я занимаюсь тем, что хочу, мне никто не мешает. Но навязанные штампы, которые тебе поставили десятки лет назад, сейчас мешают. С этим, наверное, сложно. Человеческая нужда и человеческая близость исчезла. Всем друг на друга наплевать. Появилось равнодушие, все смотрят только в свою сторону. Если им это нужно, они идут на любые условия. Если это их не касается и не касается их целей, то никто даже не посмотрит на тебя. С другой стороны, развиты соцсети, они дают возможность доступа к какой-то информации и обращения к большой аудитории. Я это приветствую. Любой год, мне кажется, дает какой-то опыт, пусть даже негативный. Нельзя все время улыбаться, надо иногда плакать, переживать и так далее.
Вы наверняка сталкивались с тем, что молодые артисты подходят к вам и говорят, что выросли на ваших песнях и очень их любят.
Да, такое бывает. Причем подходят не только молодые люди, но и те, кто намного старше меня. Часто говорят, что в какой-то сложный или важный момент жизни наши песни приносили облегчение и как-то помогали.
Можете вспомнить какой-то случай, когда молодой артист или человек подошел к вам и признался в любви?
Это часто бывает, обычно после концерта. Реальные люди подходят к тебе, которые ждали тебя. Не просто ждали, что ты приехал в их город и все. Они ждали тебя, так же, как и ты их ждешь. Когда люди понимают друг друга даже на расстоянии. Эта энергетика притягивает, объединяется, и тогда твоя мысль становится их мыслью, она становится более сильной. К ней добавляется еще что-то, это растет, растет и превращается во что-то необъяснимое. Этот момент очень важный, когда есть диалог между тобой и твоими единомышленниками, не хочу называть их поклонниками, потому что они такие же, мы вместе творим. Просто я выражаю это через музыку, а они выражают это эмоционально через свои мысли, занимаясь своей профессией. Но вкладывают в это тот же смысл, что и я. Этим мы друг друга укрепляем. И есть диалог между мной и моими слушателями. Это и есть бесконечная любовь, мы можем выражать ее постоянно.
команда
фото:
женя волков
ПЕТРОВКА, 16,
МОСКВА
интервью:
Николай Редькин (The Flow)
ГУМ, КРАСНАЯ
ПЛОЩАДЬ, 3,
МОСКВА
стиль:
светлана танакина
сет-дизайн:
анастасия смирнова
ЦУМ, ПЕТРОВКА, 2,
МОСКВА
прически и макияж:
kate mur
ТЦ Весна,
Новый Арбат, 19, МОСКВА
редактор:
юлия выдолоб
РУБЛЕВО-УСПЕНСКОЕ Ш.,
8-Й КМ, МОСКВА
арт-директор:
сергей пацюк
продюсеры:
саша рожкова, катя павлова
ассистент стилиста:
джаннет османова
ассистент сет-дизайнера:
екатерина ермишина
одежда, обувь и аксессуары на линде — gucci cruise 2019
ассистент продюсера:
Алексей Иванов
Менеджер:
Али Мураткали
Свитшот с принтом Guccify, gucci
11 ДЕКАБРЯ 2018
97502
