Отрывки из книги Je Ne Suis Pas Parisienne

Этой осенью во Франции вышла книга Je Ne Suis Pas Parisienne — ответ на многочисленные публикации о загадочных парижанках и парижском шике. Ее автор, модная журналистка, контрибьютор Vogue, The Guardian и Le Monde Алиса Пфайффер живет в Париже, но не считает себя «парижанкой» — и без обиняков разоблачает всевозможные мифы о жительницах французкой столицы. Специально для The Blueprint Анастасия Ландер перевела несколько отрывков из книги, которую пока не выпустили даже на английском.

Алиса Пфайффер родилась во Франции в еврейской семье и провела детство в Великобритании. В юности она вернулась в Париж, где в полной мере прочувствовала элитарность французского общества и столкнулась лицом к лицу с успешно тиражируемым мифом об идеальной женщине — великолепной парижанке, носительнице изысканного стиля, обладательнице идеального (худого) тела, повелительнице мужчин и укротительнице детей. В одном из интервью Пфайффер признается, что, сотрудничая с американскими глянцевыми журналами, она то и дело ловила на себе несколько разочарованные взгляды заокеанских коллег — так не похожа она была на каноническую парижанку, приметы которой весь мир выучил назубок: багет, берет, красная помада, худоба, живописно нечесаные волосы, сигарета и шлейф любовников. Пфайффер так осточертело это капиталистическое мифотворчество, что она написала ответ бесконечным книгам о том, как стать хоть немного похожей на парижанку. У нее получился сборник мини-портретов тех, кого вечно молодая, белая, худая, привилегированная парижанка шустро обходит на повороте, задевая острой шпилькой: тут и уроженки французского юга, и женщины арабского и еврейского происхождения, и лесбиянки, и полные, и бедные.

Стр. 12

Парижанка - существо легендарное...

Кто она? Кто эта женщина, о которой все говорят, но которую никогда не встречала ни одна жительница Парижа? «Парижанка — существо легендарное. Как единорог. Никто ее не видел, и все ее знают», — писал Жан-Луи Бори, явно столь же растерянный, как и я.

При этом я не ставлю себе целью разрушить архетип, а, скорее, хочу изучить завуалированный портрет всех прочих француженок, чьи социальные страты, выбор профессии, конфессия, цвет кожи были проигнорированы, стигматизированы, дискриминированы; хочу всмотреться в тех, кого недостаточно внимательно слушали, которым запретили быть ролевыми моделями, которым попросту не разрешили называться парижанками или француженками, хотя это право у них было.

Жительницы Марселя, Лиона, Реймса, коммуны Малакофф, говорящие с акцентом, предпочитающие «шоколадненькую» «булочке с шоколадом», незадачливо выдающие себя оборотом «я с Парижа». Их манера говорить безоговорочно проклята. Их спальный район невозможно покинуть, не приложив сверхчеловеческих усилий и не вписавшись по пути в принятые обществом буржуазные стереотипы, как продемонстрировали нам министры Рашида Дати или Наджат Валло-Белькасем. Там, где англичанка аплодировала бы женщине — go getter, женщине — working class hero, храброй self-made woman, Париж видит «выскочку», «карьеристку», женщину из породы «нуворишей». Классовая сегрегация редко признается, но лежит в основе создания и достижения пресловутой наигранной элегантности.

Парижанку нельзя изучать вне интерсекциональной логики. Сияла бы столь ярко эта воображаемая женщина, если бы не было вокруг нее многочисленных некрасивых подруг, столь же женственных, но спрятавшихся за кулисы, забившихся в щели, вычеркнутых из официального дискурса? «Сложно объяснить, кто такая парижанка. С другой стороны, легко понять, какова женщина, парижанкой не являющаяся», — писал уже в 1939 году в «Парижском пешеходе» Леон-Поль Фарг.

Алиса Пфайффер

Стр. 37

Между пороком и добродетелью

Инфантильность в сочетании с гиперсексуальностью, вечная двусмысленная игра в доступную-недоступную — вот формула успеха героинь французского кино: Изабель Аджани в «Убийственном лете» Жана Беккера, Людивин Санье в «Бассейне» Франсуа Озона и Марина Вакт в «Молодой и прекрасной» играют разболтанных Лолит. Буржуазных женщин с разнузданной сексуальностью. Свободная и робкая, сдержанная и эмансипированная, властная, но хрупкая, парижанка очень сильна — но всегда слабее своего месье.

Стр. 40

Стильная интеллектуальность

«Читать — очень классно, это идеальный аксессуар!» Потребность в интеллектуальном шике повсеместно читается в парижской моде. «Настоящий шик» — когда из кармана высовывается книга. Я узнаю об этом от одной модной блогерши, которая объясняет, что нашла серию социологических трудов «идеального размера» — они очень правильно виднеются из кармана ее тренча. И она не одинока. «Мой любимый аксессуар? Последний Гонкур. В идеале — вышедший в серии NRF — обожаю их обложки», — делится со мной пиарщица кутюрной марки. Чего она боится? «Показаться безмозглой, необразованной».

Вскоре эта мысль проникает в махину люкса. В конце одного из дефиле Парижской недели один дизайнер признается мне, что при работе над коллекцией он представлял себе «Делеза, который вырос в Ля-Курнев», а другого вдохновляла «рейверша с экзистенциальными муками. Но вся на шике».

Thierry Laget 

Proust, prix Goncourt

Стр. 43

Синдром самозванки

[...] Демонстрация превосходства также становится возможной из-за понимания глубинных правил поведения и достигает апогея в использовании языка и демонстрации манер. Делая ошибку за ошибкой, я узнаю, что употребление оборота «на самом деле» может исключить вас из круга парижан. Подбирать хлебом соус с тарелки, кидать лед в бокал вина — за это могут и в тюрьму посадить. Подобные криптокоды буржуазии, кажется, пронизывают все вокруг. Галеристка Агата, чистокровная парижанка, рассказывает мне, что в мире современного искусства доминируют мужчины. Патроны и коллекционеры, не спросясь, давали ей уйму советов о том, как строить карьеру. Благодаря ей я прохожу ускоренный курс молодого бойца квартала Сен-Жермен-де-Пре. На вечернем мероприятии канапе подают не для того, чтобы их ели, это арт-объект и вещь в себе. «Можно надкусить, но всегда нужно заранее поесть. Если на мероприятии ешь с аппетитом, то выглядишь нахлебницей». Когда пьешь шампанское, «держи бокал за чашу, а не за ножку: содержимое быстрее нагревается, так делают специально, чтобы подчеркнуть, что шампанское льется рекой» (это старинный аристократический снобский трюк, говорит мне она). Курить можно, но аккуратно, «никаких „Голуаз“ или „Мальборо“, будешь выглядеть как дальнобойщица: лучше „Вог“, тонкие и с ментолом» (никогда я не чувствовала себя такой бунтаркой, как при заказе обычной колы с настоящим сахаром. Что-о-о, настоящие калории?!).

Стр. 62–66

Исторически чрезмерная женственность

Кто же такая cagole — распутная южанка? Она живет на другом краю страны, между Ниццей, Каннами и Марселем, и, конечно, противостоит парижанке, но кроме этого находится в оппозиции с томными красотками Французской Ривьеры, которых воплощала юная Брижит Бардо, напевая Coquillages et crustacés, изнемогая в «...И Бог создал женщину». В те годы Бардо еще не обуржуазилась и шокировала своей неприкрытой сексуальностью, дерзостью и наготой.

Определяемая как «распущенная молодая женщина, вульгарная и неумная», распутная южанка-cagole — это не собирательный образ космополитичной женственности, а видение, возникшее из мечтаний о теле, выточенном пляжем и морем. Она жаждет быть замеченной, носит броские шмотки в стиле Лоаны и густой водостойкий макияж, который выдерживает и потоки слез, и ручьи пота от слишком интенсивных танцев. [...]

Но мода обожает ненавидеть и ненавидит обожать. В моде разрешается любить спорные феномены лишь тогда, когда их с большим вкусом внедряет какой-нибудь дизайнер, подводя под них культурную базу. В документальном кино Cagole Forever 2017 года режиссер Себастьян Хаддук пытается разгадать секрет очарования этих всеми презираемых девушек, которых тем не менее так много в Париже и в мире моды. Он анализирует привычки жительниц Марселя и воплощаемую ими невозможную в Париже свободу. Таким образом, он невольно обнажает страхи и мучения парижанок, перечисляет ограничения, которые регулируют подчинение француженок единому своду правил. Подобно кривому зеркалу, он описывает южанку как женщину в стиле «слишком»: «Слишком блондинка, слишком брюнетка или слишком рыжая, разноцветная, увешанная цацками до кончиков ногтей, слишком декольтированная, загорелая, громогласная, татуированная, слишком оживленная, слишком все что угодно... Южанка — это женщина в превосходной степени, которая напоминает окружающим, что чрезмерности никогда не бывает слишком много». Чрезмерность при этом всегда измеряется по отношению к идеальной срединной линии, которую определяет парижанка. Надо понимать, что южанка — это ходячая ошибка, а не иной облик Франции. Тут не жалеют фанаток нейл-арта, поддельных лубутенов, жертв переслащенных коктейлей, что подают в местных ночных клубах.

[...] Половина Парижа презирает дочь амьенского кондитера Брижит Макрон за короткие юбки, круглогодичный загар, яркие цвета одежды и оптимизм. Financial Times рисует не самый лестный портрет жены президента: «Она похожа на развратную южанку-cagole (ее британский аналог — девушка из Эссекса, Essex girl) перманентным загаром, волосами цвета „пероксидный блонд“ и дизайнерскими сумками». Анн Синклер, в свою очередь, изумляется чрезмерному вниманию к внешнему виду: «Брижит Макрон [...] была слишком нарядно одета, а ее шпильки смотрелись бы уместнее на неделе моды, а не на парадном плацу в ходе прощания с ушедшим лидером левых», — пишет она о похоронах Мишеля Рокара. Мадам Макрон упрекают в слишком очевидной разнице между тем, какой она просыпается по утрам и какой предстает в своей официальной роли: она слишком накрашенная, слишком напудренная. В общем, ей не прощают отказа от парижского nude, от фальшивой натуральности. Загар, спорт, блонд — она хочет того же, чего и Лоана, и это стыдно для Парижа.

Эммануэль и Брижит Макрон

Стр. 75

Тайные диеты

[...] Конечно, парижанки набирают вес, не существует волшебной наследственности, которая гарантировала бы худобу. Но под влиянием культуры effortless стройность должна достигаться «без усилий», ценой тщательно скрываемых диет и тренировок. Переехав в Париж, я обнаруживаю, что в мире моды, где культ худобы наиболее заметен, в ходу тайные стратегии: передвижения на городских велосипедах, бокал вина и три орешка вместо ужина. «Я курю вместо еды», «сигаретка-снотворное-баиньки» — вот самые популярные диеты. В отличие от США девушки не устраивают коллективных пробежек. Однажды в пресс-туре я застаю за утренней пробежкой модную редактрису. Она потрясена, до смерти пристыжена, в ее глазах читается мольба хранить этот секрет.

[...] Я узнаю, что в мире моды есть словарь, стигматизирующий всех девушек, хоть слегка не похожих на скелет. О себе я узнаю, что общество называет мое сложение «обманчивой худобой». Обманчивой. Я обманываю. Я лгунья, а мое тело — «разочарование». Мне не хватает силы воли: «Минус пять кило — и ты была бы идеальна». Вот что я слышу в контексте соблазнительности.

«Скажем так: у тебя неоптимальный вес», — говорит мне коллега, когда спрашиваю ее мнения о посадке джинсов, а не о своей фигуре. «Проблема в том, что у вас есть грудь, сейчас это совсем не модно», — объясняет продавщица, когда в разгар моды на брит-поп я примеряю объемную рубашку на пуговицах.

С таким бинарным идеалом приходится сталкиваться девушкам: худые с одной стороны, а с другой — все остальные, неприемлемые, не вписывающиеся в стандарт. В промежутке между 48-м и 58-м размерами становишься грешницей, свергнувшей диктатуру диеты. Откуда такой всепоглощающий ужас перед женской плотью?

Стр. 91–94

Классовая борьба тел

[...] При одинаковых затратах мы видим две потребительские корзины: с одной стороны — тележка, наполненная чипсами, готовыми блинами, нутеллой, шоколадным муссом, макаронами, кока-колой, маслом для жарки, рублеными бифштексами 30%-ной жирности. Все это куплено с феноменальными скидками и заполнит кухонные шкафы среднестатистической семьи. С другой стороны, корзина буржуазной женщины: в ней лимузенский антрекот, лосось, брокколи, нерафинированное оливковое масло, йогурты из козьего молока нулевой жирности, минеральная вода — этого хватит на один, максимум два ужина на двоих, а если повезет, то получится накормить и девчушку, которая с трех лет посажена на диету. В обоих случаях мать семейства (всегда и во всем виновата она!) действует из лучших побуждений: та, что толкает тележку с дешевыми товарами, рассчитывает достойно накормить семью. В конце концов, польза от «обогащенных витаминами» продуктов так подробно расписана на ярких упаковках. Как в этом усомниться? Второй плевать на здоровье, если соблюдаются каноны худобы. Первая потребительница считается грешницей из-за своей невежественности, явной легковерности и в особенности бедности, в которой она виновата лично — равно как и в своем лишнем весе. Вторая демонстрирует добродетельность: правильный выбор питания (согласно предписаниям женских изданий), сопротивление головокружительному разнообразию продуктов со скидками, то есть ежедневная победа над простонародными капиталистическими соблазнами. И снова буржуазия торжествует, побеждая, образовывая, наказывая простой народ.

Обложка книги Je Ne Suis Pas Parisienne

Стр. 102

Колониальный идеал

Французская модная журналистика и ее институционализированный расизм неотделимы от доминирующего требования: белокожесть — это аристократический идеал, это признак люкса, принадлежности к высшему миру, это абсолютная цель.

Америка и Британия производят и продают линии макияжа с оттенками, адаптированными ко всем цветам кожи; во всех районах и во всех ценовых категориях доступны парикмахеры, умеющие обращаться с курчавыми волосами. Франция в последнюю очередь адаптируется к смешанности своего населения. Покупка французских люксовых товаров символизирует принадлежность к давно исчезнувшему обществу — и эта практика только укрепляет одновременно роялистский и колониальный идеал. Белоснежка, the fairest of them all (самая белокожая и прекрасная), девушка с белой кожей, тонкими чертами лица в этой системе ценностей воплощает и норму, и идеал. И все прочие репрезентации только усиливают доминирующий тип красоты, укрепляя ее на пьедестале.

Стр. 108–109

Три миллиона женщин за кадром

«Одну черную, а не двух, у нас не показ народов мира». «Мы не делаем дефиле африканок». Так за кулисами показов высказывается директор большого модного дома. Он выражает недовольство режиссеру, которая хотела открыть дефиле выходом дюжины небелых девушек. Никто не смеет перечить боссу, но за его спиной все в ужасе таращат глаза. Он живое подтверждение того, что мир классического люкса неотделим от белого господства. [...]

«У стажерки слишком длинное имя, поэтому мы ее зовем просто Лала», — утомленно говорит мне замдиректора модельного агентства.

Роль маргинальной чернокожей красавицы — всего лишь предлог для утверждения превосходства белых женщин. Она создает визуальный контраст, добавляет экзотики, служит негативом, фоном доминирующих, господствующих канонов физической привлекательности. В большинстве случаев девушки-полукровки, которым удается вытащить счастливый билет, обладают светлой кожей и тонкими чертами лица, отвечая западным эстетическим критериям. Исключение, пожалуй, составляет модель 1990-х Алек Уэк, которую, впрочем, по словам активистки афрофеминизма Рохаи Диалло, «никогда не снимают как обычную модель, ее представляют как экзотическое пространство посреди нормализованной белизны». [...]

Французский люкс становится гарантом мира, похожего на огромное сафари, — с доминирующей патриархальной, эйджистской, расистской точкой зрения. Чтобы держать лицо, используется один и тот же аргумент: если мы поставим черную женщину на обложку, журнал не купят. Белая женщина отождествляет себя с лицом, которое напоминает ей о ней самой в первую очередь цветом кожи — что, если не брать в расчет совершенно фальшивую проекцию, одним махом игнорирует примерно три миллиона черных француженок, которые, читая прессу, вынуждены заниматься прямо противоположным — регулярным самоотождествлением с образом, который никак с ними не соотносится.

Алек Уэк

Стр. 131

«Шахерезада-замарашка»

Не секрет, что временами мода любит заигрывать с тем, на что общество показывает пальцем: то и дело на подиумах возникают женщины в хиджабах, сказочные гаремы, принцесса Жасмин нового поколения, саронги, паранджи, — при этом восточные женщины и думать не могут о том, чтобы стать целевой аудиторией таких показов. Но они способствуют усилению эстетической и культурной доминанты Парижа. [...]

Так, в моде француженка арабского происхождения воплощает фантазию о женщине-антиподе француженки-колонизаторши. Последняя усмиряет все, что бьет через край из арабки, и становится ее высшим идеалом. Иная, символизирующая подчинение и поражение, становится контрапунктом, вечной легитимизацией доминирующей эстетики — эстетики истинной парижанки, воплотившейся в период скандала с эскортницей Зайей в Карле Бруни. Карла Бруни становится вечным символом эмансипации благодаря культурным кодам, которые только она одна и знает, поскольку она сама их создает.

Стр. 140

Парижанка не стареет (а парижанин предпочитает молоденьких)

[...] Если француженка не стареет, то мечты парижанина о молодых не ослабевают. В поп-культуре тому масса примеров: с 2018 года пресса обсуждает новую пару — Венсана Касселя (52 года), бывшего мужа Моники Беллуччи (54 года), и его жену Тину Кунаки, модель 1997 года рождения.

На фоне этого шокирующего гендерного дисбаланса парижанка обещает нам, что всегда будет привлекательной, обожаемой мужем и сидящим в шкафу любовником. Как говорится в половине написанных для иностранных читательниц инструкций к парижанке, ее сексуальная жизнь и феноменальная внешность тесно связаны, и первая является доказательством и причиной второй.

Венсан Кассель и Тина Кунаки на показе Etam в Париже

Стр. 146

Кейс Comptoir des Cotonniers

«Я бы со своей дочкой в школе не дружила, у нее огромная жопа»

Выбор одежды разного стиля и для разных возрастов у парижанки не шире, чем возможность быть в разном весе, поэтому она выработала некий транспоколенческий шик, в рамках которого взрослые переодеваются в подростков и наоборот. Матери и дочери составляют единую и цельную идентичность.

В рамках стратегии марки Comptoir des Cotonniers представительницы двух поколений позируют вместе, и с первого взгляда их не различишь. Лицами марки были Шарлотта Генсбур и ее дочка-тинейджерка. В еще одной кампании фигурировали снятые со спины две женщины, а на свитерах красовалась надпись «Мадам или Мадемуазель?» Страх выглядеть «молодящейся» для одной или «теткой» для другой явно меньше страха быть отвергнутой своим социальным классом. Судя по всему, в Париже классовые условности гораздо сильнее жанровых. Взаимообмен информацией, познание нового базируются не на наблюдении за другими женщинами, а на сохранении стиля, традиций и модных правил внутри собственной семьи. Для британской молодежи марка, которая предлагает быть похожей на собственную мать, представляла бы невероятную угрозу. К тому же англичанкам свойственно иронизировать над матерями и бабушками, которые упорно носят косухи и молодежные худи — She’s 1664 («Ей 1664»), говорят в таких случаях. Это как с пивом: со спины 16, в лицо 64.

Во Франции фантазия о родовой идентичности связана как с биологией, так и с возрастом. Ванесса Паради, вечная женщина-ребенок, никогда не откажется ни от своего стиля, ни от гримасок эпохи Joe le taxi. Ее женственность, как и у многих парижанок, укоренена в подражании тому апогею красоты, которого она достигла в юности и который она чудесным образом сохраняет. Такое восприятие себя по отношению к своему потомству свойственно не только селебрити — это универсальное отношение парижанок к себе. В 2013 году один эпизод прошел незамеченным во Франции и заставил Великобританию подыхать со смеху. В Париже 52-летняя мать была задержана при попытке сдать выпускные экзамены за дочку. Она надела кеды, джинсы с низкой талией, густо накрасилась и была уверена, что сойдет за 19-летнюю.

Шарлотта Генсбур с дочерью в рекламе Comptoir des Cotonniers

Стр. 154–165

Прекрасная иудейка

Фигура еврейской женщины, ведущей свою родословную от библейских женских архетипов, постоянно присутствует в сознании французов, балансируя между фантазмом и фобией, восхищая и отталкивая. Миф о прекрасной иудейке рождается в XIX веке в период колонизации Северной Африки. Эта женщина восточной (иногда) внешности пользуется чуть лучшим положением в обществе, поскольку она той же породы, что и Иисус Христос, и ее диаспора чуть меньше укоренена в арабском мире.

Эта женщина сомнительной репутации ведет маргинальное существование где-то между воображаемым Востоком и гетто, в ней укоренена альтернативная экзотика, выражаемая копной черных кудрей и чувственностью современной Эсфирь. В конце концов, эта библейская красавица — соблазнительная куртизанка, а уже потом непокорная воительница. Вдали от мифического Востока она — вечная чужестранка без роду, без племени, она везде воплощает инаковость, она ни наша, ни ваша, ни белая, ни цветная — как минимум до обострения нацистского антисемитизма. [...]

Социальный рост евреев стигматизирован — в отличие от США они вечно останутся нуворишами. Таков был мой дед, еврей из молдавских трущоб и коммерсант довольно сомнительного свойства, такова была моя бабушка, расчетливая охотница за деньгами в глазах как французских буржуа, так и британских аристократов, поскольку она переехала из Парижа в Лондон в нееврейский квартал и вся увешивалась цацками. Они никогда не будут считаться настоящими британцами, их дочери никогда не будут частью Rule Britannia (как бы моя мать ни обожала Downton Abbey).

И по сей день марки Sandro и Maje, о которых говорят, что они родом из еврейского квартала Сантье, экспортируются в Штаты как парижские. Не будь этого успешного экспорта, они бы оставались известны во Франции как еврейские марки одежды, которую шьют в потогонках на улице Абукир. «Смотри-ка, жидовочка лезет в парадную дверь», — как-то услышала я на дефиле, которое провела одна из этих марок в ходе Парижской недели прет-а-порте. Как и Зайя Дехар, иммигрантки из бывших колоний, будь они еврейки или мусульманки, всегда будут отличаться второсортным происхождением.

Стр. 169

Дальнобойщица или роскошная лесбиянка

«Французский твист», 1995

Редкие представительницы ЛКГБТКИА+ мало что меняют во французском обществе — оно по-прежнему довольствуется гомосексуальными образами, созданными гетеронормальной аудиторией для гетеронормальной аудитории, лишь укрепляющими невидимую норму.

Можно вспомнить фильм «Проклятый газон» с Жозиан Баласко в роли Мари-Джо: с сигаретой во рту, за рулем грузовика она соблазняет добропорядочную домохозяйку. Но еще есть и теннисистка Амели Моресмо — над ней смеялись, ее оскорбляли, в шоу Guignols de l’info ее персонаж был представлен ультрамаскулинной куклой.

Стендаперы Эли Семун и Франк Дюбоск ставят скетч о паре «дальнобойщиц», который так и называется — «Лесбиянки». Дуэт изображает женщин в мужской одежде и с маскулинными стрижками и выдает шуточки в стиле «Я торгую ковролином в Saint-Maclou».

Эти лесбофобные карикатуры передают все то же сообщение. «Победы» всех этих женщин — на любовном ли или спортивном фронте — не связаны с их талантом, они зависят от степени их мужественности, то есть от степени их мимикрии под мужчин, под власть имущих. И если образ «бутч» все еще актуален для истории лесбийства, поскольку он ставит под вопрос гендерную бинарность, вышеописанные персонажи говорят об обратном: лесбиянка — это не идентичность, это неудавшаяся женственность, фрустрированный и грустный эрзац мужчины.

Стр. 177

Среднестатистической мадам нет в природе

В процессе написания этой книги я изучала клишированные образы поп-культуры, в которых воплощены истории систематического угнетения и инвизибилизации, придания невидимости. Я смотрела на феномены, которые подчеркивают катастрофические пустоты в диверсификации портрета нации.

В ходе исследования я чуть не забыла другую женщину — ее чуть меньше атакуют, но она так же фиктивна, как парижанка, и так же важна для поддержания этого сказочного образа. Нас уверяют, что эта женщина мечтает быть похожей на парижанку, и она недалека от цели, но не судьба ей эту цель достигнуть. Я назвала ее нормальной француженкой. Кто же эта женщина родом из социологических отчетов, которую маркетинг называет среднестатистической мадам, усредненной потребительницей? Та, для которой созданы женская пресса, общество потребления и развлечения? Для которой создается каждая рекламная кампания, каждый образ — чтобы служить для нее проекцией и ответом на идеально сформулированные потребности. Естественно, такой усредненной женщины не существует, как не существует и концепции нормальности, и параметров, которые случайно выбраны для ее описания.

Что мы знаем о ней? Ей 40,3 года, она вышла замуж в 28,6 года, у нее 1,7 ребенка, она проживет до 85,4 года. Ее рост 1,625 метра, она весит 62,4 килограмма, ее объем груди — 93,1 сантиметра, у нее 37-й размер ноги, она правша, католичка, но не ходит к мессе. Каждый год она отправляет 1056 эсэмэсок, проводит онлайн 883 часа, у нее 130 друзей на фейсбуке и 6,2 в жизни.

Концепцию «усредненных французов» придумал в 1924 году политик Эдуар Анрио для ведения статистики. Образ усредненной француженки — это смесь тем, которые больше говорят об эпохе, нежели об опрашиваемой, это выборка, не включающая этнически окрашенное население, так как это запрещено законом. То есть француженка не имеет ни цвета, ни интерсекциональной глубины — она главным образом французского происхождения. Несмотря на то что этот портрет фальшив, француженка играет важную роль в поддержании имиджа уникальной парижанки. Она не принадлежит ни к элите, ни к меньшинствам, она другая и поэтому занимает некую странную позицию, как бы держит зеркало перед парижанкой, с завистью любуется ей, в то же время поворачиваясь спиной к угнетенным. Она мечтает быть парижанкой, и вся капиталистическая махина обещает ей: еще буквально несколько покупок — и все получится.