Народ против Егора Беликова

Фарида Рустамова

20 января журналистка Ольга Житпелева рассказала в фейсбуке о психологическом и физическом насилии со стороны ее бывшего партнера, кинокритика и в то время старшего редактора GQ Егора Беликова. Беликов признался во всем в ответном посте — но вслед за Ольгой заговорили другие женщины, чьи отношения с ним обернулись абьюзом. К обсуждению этих историй и их тяжелых подробностей лавинообразно присоединяется все больше поддерживающих (и не очень), с Беликовым прекратили работать сотрудничавшие с ним СМИ, в публичном поле зазвучала мысль, что в Россию пришла «культура отмены», а сам Беликов 4 февраля появился в ютьюб-шоу Ксении Собчак, где ему уделили добрую часть эфира. По просьбе The Blueprint журналистка Фарида Рустамова — одна из женщин, рассказавших в 2018 году о домогательствах депутата Леонида Слуцкого, — рассуждает о том, изменилось ли что-то за прошедшие с тех пор три года.

ак получилось, что я мало что знала про кинокритика Егора Беликова до скандала вокруг него. Мне, кажется, было знакомо его имя, но вообще я больше предпочитаю смотреть кино, чем читать о нем. Поэтому у меня не было какого-то сложившегося образа Беликова в голове, и, узнав о его поведении, я не испытала разочарования. Прочитав рассказы девушек, пострадавших от его действий, я расстроилась, но сильно не удивилась — разве что истории с закладками, за которыми он просил ходить одну из подруг, потому что он, видите ли, не мог рисковать своим имиджем (что?!). Меньше всего хочу морализаторствовать, но даже если бы я узнала только про это, я бы в плохом смысле восхитилась такой степенью нарциссизма и самим способом манипулировать людьми.

Настолько же нелепо и поразительно звучит оправдание Беликова в ютюб-шоу Ксении Собчак. По его словам, он, «сам того не зная», избил Ольгу Житпелеву, которая первой выступила с обвинением в его адрес, потому что «в тот момент был без линз». Немного напомнило лепет принца Эндрю, друга Джеффри Эпштейна, осужденного за организацию проституции и торговлю людьми. Тот сказал, что у него не могло быть секса с несовершеннолетней девушкой, потому что он не потеет (обвинившая его девушка вспоминала, что он сильно потел. — Прим. The Blueprint). 

Сам выбор, кому дать интервью, тоже интересный: Беликов решил поговорить с Собчак, известной тем, что презирает «новую этику» и культуру отмены. В разговоре с ней он отверг все обвинения, кроме избиения Житпелевой, которая к своему посту приложила фотографии со следами побоев. А интервью решил дать, чтобы в том числе пожаловаться на то, что с ним перестали сотрудничать СМИ: Беликов заявил, что для него «фактически введен запрет на профессию». Довольно забавно (нет) слышать это словосочетание от него в контексте разгрома всех независимых общественно-политических медиа в России и преследований их журналистов.

Манипуляцией мне казался и молниеносный ответ Беликова на рассказ первой девушки — Ольги Житпелевой, — в котором он сообщил, что всего через два часа после публикации ее поста он осознал, что он ужасный человек, ему надо лечиться и что он перевел деньги фонду «Сестры». Это, наверное, лучше, чем молчать или отрицать, хотя вариант плюс к этому лично, а не только публично попросить прощения у девушки и помочь ей хотя бы материально выглядит логичнее. Создалось впечатление, что он таким образом хотел предотвратить новые рассказы от других жертв его поведения. Но не помогло.

В некоторых комментариях к постам пострадавших девушек я увидела позицию, что, мол, у всех бывает, надо быть сильной, пережить это и двигаться дальше. Как ни странно, я согласна. Но, во-первых, чтобы стать сильной, пережить насилие и жить свою жизнь без того влияния, которое оказывает насилие, нужна психологическая, медицинская и другая помощь, много помощи, а еще деньги. Я знаю, о чем говорю, и речь не об истории с депутатом Слуцким, к которой я еще вернусь. А во-вторых, «у всех бывает» — нет, не у всех. Это не нормально. Кроме того, это не значит, что, раз такое случается, нужно молчать и переживать все в одиночестве или в своем кругу.

Я не открою Америку, если скажу, что люди публично рассказывают о пережитом насилии, чтобы не только привлечь агрессора к ответственности, которую зачастую на него не налагает ни закон, ни государство, но и остановить возможное будущее насилие в отношении других людей, а еще сделать его общественно неприемлемым. Из-за того, что в основном у нас в общественном сознании, как в тюрьме, переживший насилие человек считается опущенным и уже не совсем человеком, людям очень сложно открыто говорить о своем опыте.

Это не всегда очевидно, но, поверьте мне и простите за банальное сравнение, это очень похоже на выход в космос. Например, я, конечно, предвидела, что на меня выльется много дерьма после рассказа о поведении депутата Слуцкого, но когда это происходит в реальности, ощущения эти, скажем так, трудно забыть. Даже человеку такой публичной профессии, как журналист, ситуацию, когда центром громких событий становишься ты сама, пережить непросто, особенно если объект разоблачения — человек, обладающий властью и большими деньгами. Если честно, я до сих пор иногда боюсь, что однажды он мне отомстит. И в такие моменты я с горечью думаю о жертвах гораздо большего насилия, у которых нет моей привилегии в виде публичности и которым насильник может отомстить без шума и пыли.

В 2019 году я репостнула в фейсбуке свое воспоминание про историю со Слуцким и написала что-то типа «прошел год, ничего не изменилось». Да, на его карьеру и привилегии разоблачение его гнусного поведения не повлияло. Я тогда не решилась действовать дальше из-за страха за своих близких. Но мои друзья и коллеги под этим постом написали мне, что их самих, их друзей, знакомых и коллег, которым они это рассказали, эта история как минимум заставила задуматься.

И тогда я вспомнила о той огромной поддержке, которую я получила от своих близких, друзей и коллег тогда, когда я только вышла с этим в паблик после Даши Жук и Кати Котрикадзе. Около двух десятков людей в личном общении рассказали мне о своем опыте. Не только друзья и знакомые говорили мне, что поражены и возмущены, но даже чиновники. Они же говорили, что вряд ли у нас глобально что-то изменится и люди, облеченные властью, в обозримом будущем будут так или иначе отвечать за свои поступки (наблюдение, подходящее к любой проблеме в России).

Да, можно думать, что у нас не получилось своего #MeToo, и жалеть об этом. Недавно я слушала мастер-класс одного очень известного американского журналиста-расследователя, на котором он сказал, что расследователям не стоит работать в ожидании немедленного и всеобъемлющего импакта и ради него. В реальности ты никогда не знаешь, на что твоя история повлияет, как и в каком масштабе. Сверхзадачу журналистов он сформулировал так: они (мы) нужны, чтобы постоянно удерживать и расширять границы того, что общество может и должно знать. Думаю, что это применимо и к разоблачениям агрессоров, совершающих насилие над другими.

Конечно, лучше бы вместо культуры отмены во всем мире существовали правовые механизмы привлечения к ответственности разной степени тяжести. Но нам в России далеко и до того, и до другого. Когда в государстве нет никаких нормально работающих институтов, откуда взяться институту репутации? Здесь невольно думаешь и о том, что ситуация бесправия порождает много невысказанной агрессии. Она не берется из ниоткуда, не исчезает в никуда и может выплескиваться в самом неожиданном виде — и это особенно пугает в нашей стране, где, кажется, бесправны примерно все, кроме больших чиновников и их окружения.

В этом смысле всем было бы выгодно, чтобы у пострадавших была возможность добиться справедливости. Именно поэтому у нас пока нет широкого общественного движения против насилия, и новые истории о домогательствах и насилии по-прежнему остаются уделом круга публичных и творческих профессий. Но все же это лучше, чем выученная беспомощность.

Т

ФАРИДА РУСТАМОВА • есть тема

ФАРИДА РУСТАМОВА • есть тема