Звезда балета: Уго Маршан

27-летний французский танцовщик Уго Маршан — один из самых ярких в своем поколении. Начав с кордебалета в Opéra national de Paris 2011-м, спустя четыре года он стал там солистом, еще через год — первым солистом, а в 2017-м получил высшее звание «Этуаль». А с ним и ведущие партии в репертуаре. 3 февраля в издательстве Arthaud у него вышла автобиографическая книга Danser («Танцевать»). Мария Сидельникова встретилась с Уго в Париже и выяснила, что за сверхуспехом порой стоят годы недовольства собой.

СЪЕМКА ДЛЯ MAN IN TOWN, ФОТО: EDOARDO DE RUGGIERO

В золотой клетке Парижской оперы Уго Маршану тесно: он снимается в рекламных кампаниях, помогает благотворительным организациям и мечтает сделать балет доступным и популярным. Даже сейчас, когда Парижская опера, как и все французские театры, музеи и концертные залы, закрыта, Маршан все равно на виду и на слуху. И, кажется, ничего не скрывает — рассказывая в своей книге о ранах телесных и сердечных, о бичевании тела и эго, о победах, сомнениях и обидах, о родителях, наставниках и конкурентах, о партиях — случившихся и нет. Журналистка и соавтор «Танцевать» Каролин де Бодина не только записала эмоциональные признания артиста, но и задокументировала сцены театральной кухни Оперы без оглядки на дипломатический протокол. Поэтому книга читается одновременно и как роман воспитания, и как хроника новейшей истории Парижской оперы, и как манифест нового балетного поколения.

Фото: James Bort

Как вы попали в балет? Вы ведь в детстве увлекались цирком.

Я действительно занимался гимнастикой и цирком в детстве, чтобы выпустить пар. Я был очень энергичным, спортивным ребенком. Но в девять лет что-то щелкнуло, и я понял, что мне нужен только балет. Поступил в родном Нанте в Консеваторию, в 13 меня приняли в балетную Школу при Парижской опере, а в 17 взяли в труппу. Я долго спорил со своим телом, пытался его переделать. Я высокий, у меня накачанные мышцы, атлетическое телосложение. По физическим данным я совсем не подхожу под балетные стандарты Оперы, но и в кордебалете не мог оставаться из-за роста.

После того как вас назначили этуалью, больше не переживаете?

Да, это было своего рода признанием: раз меня сделали этуалью Парижской оперы, значит, мои данные считают в этом доме красивыми. В 20–25 лет ты все равно еще не до конца сформировался физически, пытаешься изменить тело. Но сегодня мне кажется, что я уже окончательно сформировался и тело свое принял. Скажу больше — мне нравится олицетворять это несоответствие балетным стандартам в Парижской опере.

В отличие от других искусств — живописи или музыки — в балете нет ни холста, ни партитуры. Ты можешь править только свое собственное тело

В балетном мире сейчас много спорят о переосмыслении стандартов. Классический балет изменится?

В балете должно быть разнообразие. Стандарты классического танца несколько устарели. Я устал смотреть на одинаковых артистов с выверенными до миллиметра пропорциями, все как один. Красиво быть другим: большим, маленьким, мускулистым, худощавым, азиатом, темнокожим. Мне бы очень хотелось увидеть в Парижской опере этуаль с другим цветом кожи. Пока этого, к сожалению, нет. В отличие от других театров мира. Посмотрите, какие разные американские балетные артисты! Я не говорю, что мне нравится, как все они танцуют, нет, но внешне это выглядит здорово. Знаю, что в России нормы балетной красоты непоколебимы, и я восхищаюсь русской школой. У нас во Франции, мне кажется, ситуация постепенно меняется, взгляд на тело эволюционировал. И я надеюсь и верю, что Опера пойдет по пути большего разнообразия и свободы.

Кто вам нравится из русских? Вы за кем-то следите?

Конечно, я смотрю, как работают другие артисты. Если говорить о русских, то меня завораживает красота танца и элегантность линий Ульяны Лопаткиной, Ольги Смирновой, Семена Чудина. Они уникальные артисты. В New York City Ballet это Тайлер Пек и Мария Ковроски. А в Парижской опере меня очень вдохновляет Матиас Эйман. Когда, например, работал над «Сюитой танцев» Джерома Роббинса, смотрел и его исполнение, и много других записей. С Николя Ле Ришем, с Михаилом Барышниковым, для которого Роббинс ее ставил, с Манюэлем Легри. Но потом запретил себе смотреть. И с этого момента спектакль стал моим.

СЪЕМКА ДЛЯ MAN IN TOWN, ФОТО: EDOARDO DE RUGGIERO

Что это значит? О чем вы ее («Сюиту» — прим. The Blueprint) танцуете?

Я рассказываю музыку, а музыка рассказывает то, что люди хотят увидеть. «Сюита» Баха — это абсолютная красота в музыке, и моя задача вывести ее на свет. Хореографически в ней много танцевальных воспоминаний, цитат, много от мюзикла, много юмористических моментов. Виолончель доминирует над артистом, вводит его почти что в транс. Ты пьян от этой музыки, истощен танцем. В нем — все твои эмоции. Словами не объяснишь. Да и не надо, потому что, как только мы беремся объяснять танец словами, из него тут же уходит что-то важное.

Но иногда без объяснений никак. Например,в последнем балете Кристал Пайт для Парижской оперы Body and Soul у вас очень эффектное соло. Я так понимаю, за ним стоит какая-то личная история.

Это правда, работа над этим балетом совпала со сложным периодом в моей личной жизни. И я благодарен Кристал Пайт, что она меня выбрала и дала возможность высказать все мое разочарование, всю мою боль и грусть. Это было своего рода терапией. Что касается структуры спектакля, то для меня Body and Soul — это метафора человечества. Первая часть про потерю другого. Вторая — более танцевальная и менее театральная, но в ней продолжается тема взаимоотношений: с человеком, с природой. Звучит тема разрушения нашей экосистемы, загрязнения океана, уничтожения птиц. Когда я танцевал во втором акте свое небольшое соло, у меня было ощущение, что я как птица в мазуте, отчаянно пытаюсь выбраться из этого ужаса. Третий акт с сумасшедшими костюмами кардинально отличается от первых двух. В нем мы все стали бесполыми существами — нет больше ни мужчин, ни женщин, все одинаковые, нет никаких социальных кодов. Мы единая масса, единый организм.

Фото: Joel Saget

Я не Билли Эллиот и еще меньше — Нуреев. Я не один против всех, и я не делаю из себя легенду. Я обычный парень, как все

Вы сказали, что танец для вас терапия. С чем он помогает справиться?

Танец позволяет осознавать и принимать свое эмоциональное состояние, позволяет раскрыться. Понять и проговорить телом какие-то интимные чувства, в которых в обычной жизни ты не решаешься признаться самому себе, даже стыдишься их. Но через танец можешь о них говорить. То есть, с одной стороны, танец для меня — очень тяжелая физическая работа, которая необходима моему телу и которую я очень люблю. С другой — возможность быть в гармонии со своими эмоциями, через тело мне ими легче управлять. В танце и спорт, и искусство, и эмоции. Он правда может помочь в трудной ситуации. Например, я до пандемии проводил занятия для детей беженцев, которые только-только приехали в Париж. Я не хочу заниматься политикой, поддерживать те или иные законы, все это пустое. Моя гражданская позиция — помогать через искусство.

Вы еще много снимаетесь для брендов от Giorgio Armani и Dolce & Gabbana до Louis Vuitton. Это чисто коммерческая история или вас тянет в моду?

Выходить из кокона Оперы полезно. Предложения о съемках я начал получать, еще будучи «первым танцовщиком», потом решил найти агента. Мода — это тоже искусство, и модные дома интересуются балетными артистами, потому что у нас не просто красивые тела, мы умеем держать позу, умеем двигаться. В дефиле ни разу не участвовал, хотя было бы любопытно.

К тому же крупная рекламная кампания работает не только на мой имидж, но и на имидж Парижской оперы. Тот же ролик Louis Vuitton, например, увидят миллионы людей, многие из них, может, и на балете никогда не были. Они посмотрят и скажут — кто этот парень? Где он танцует? И в итоге придут в Оперу. Выигрывают все. Балетный мир ведь очень маленький.

съемка для Madame Figaro, Фото: Eric Nehr

Отбросив глянцевую картинку, кто такой артист балета? Кем является этуаль? Возможно, это кто-то, кто становится все более и более эгоцентричным, кто учится жить и существовать практически в полном самоотречении, в полной изоляции. Человек, одержимый своей собственной персоной

СЪЕМКА ДЛЯ NUMÉRO HOMME #35, ФОТО: JACOB SUTTON

Рекламный ролик Louis Vuitton

То есть вы такой популяризатор балета.

Я прихожу в ярость, когда слышу «Парижская опера — это не для всех, это для элиты». Да нет же! Опера — для всех, пусть приходит молодежь, пусть делают селфи, пусть у театра будет классное, молодое лицо без снобизма и слоя пыли. Уже многое меняется в этом направлении, медленно, но меняется.

Ну хорошо, а что делать с сюжетами классических балетов? Понятны ли их коллизии новому поколению?

Классический балет, конечно, несколько старомоден: все сюжеты написаны в XIX веке, и сегодня многое неактуально. Поэтому главная задача молодого артиста — сделать персонажа понятным современному зрителю. С другой стороны, та же «Жизель», например, очень актуальный балет. Он и про социальное неравенство, и про легкость манипуляций. Но вместе с тем это балет трагический. И чувства, и ситуации, описанные в нем, мы переживаем каждый день. Первая сцена второго акта, когда Альберт приносит на могилу цветы. Сколько таких могил и цветов было с марта, когда в мире началась пандемия. В общем, в каждом образе есть много оттенков, из которых мы, танцовщики, можем выбирать. Конечно, если я поведу персонажа не в ту сторону, мне подскажут, направят. Но если решу сделать его более романтичным или более хладнокровным, это можно.

 Для тела, которое раздирают гормоны, которое постоянно меняется, дисциплина, призванная обуздать юношеский бунт, постоянные замечания и поправки, эта извечная оценка «ты всегда недостаточно хорош» — это рубец на сердце, метка на коже, выжженное клеймо на эго

Своего Альберта вы сделали совсем не инфантильным аристократом, заигравшимся с наивной крестьянкой.

Это правда. Его часто представляют слащавым, бесхарактерным, этаким оболтусом. Я же его вижу совсем другим. Он дерзкий, азартный, в нем кипит молодая кровь, он хочет переспать с Жизелью и не намерен отказываться от своих желаний. Для него это игра. Он — хищник, она — добыча. Понятно, что он не несет ответственности за свои действия, он слишком молод и не видит, к чему они могут привести, не понимает, сколько горя он принесет Жизели. Но когда случается трагедия, Альберт все осознает. «Жизель» — это история взросления, путешествие-инициация. Ты начинаешь спектакль мальчишкой, а заканчиваешь взрослым, опытным мужчиной. В жизни такое путешествие занимает годы, у меня же есть возможность совершить его за два часа!

Про планы на нынешний сезон, наверное, спрашивать бессмысленно.

В нынешнем сезоне строить планы — только подпитывать чувство тревоги. Начнешь планировать, и все сто раз поменяется, а ты уже размечтался. Конечно, мне хотелось бы станцевать «Ромео и Джульетту» Нуреева, «Юношу и смерть» Ролана Пети. Но кто знает, что будет через полгода? Никто.

Давайте тогда о дальних перспективах. Чем бы вам хотелось заниматься, когда вы закончите балетную карьеру на сцене?

Если говорить про далекое будущее, то я хочу танцевать как можно дольше и потом продолжать свой путь в артистическом мире. Возможно, попробовать играть в театре или в кино или занять руководящий пост в министерстве культуры или в театре...

…пост худрука балета Парижской оперы?

Почему бы и нет? Посмотрим.