Ирина Драгунская
разговаривает с Константином
Богомоловым

Накануне выхода «Бесов», первого спектакля Константина Богомолова в его «Театре на Малой Бронной» (премьеру которого показали в «Барвиха Luxury Village», а костюмы собрали в ЦУМе) писательница и дизайнер Ирина Драгунская встретилась по просьбе The Blueprint с режиссером и по совместительству своим бывшим однокласником — чтобы обсудить его амбиции, «хороший вкус» и кризис современной цивилизации.

Ирина Драгунская: Костя, мне много раз из-за тебя прилетало.

Константин Богомолов: Почему?

ИД: От меня требовали каких-то отречений: чтобы я тебя осудила. Но я жестко держалась корней. А в качестве первого вопроса хочу спросить тебя вот о чем: Костя, ты вообще в курсе, что всех бесишь?

КБ: Да.

ИД: Тебе это нравится?

КБ: Не могу сказать, что это меня расстраивает.

ИД: Могу понять. Я бы вообще была счастлива всех бесить, потому что это своего рода признание.

КБ: А расскажи мне, что именно во мне выбешивает всех?

ИД: Я думаю, что выбешивает всё.

КБ: Если бесит моя какая-то позиция, то я не понимаю, какой смысл беситься по этому поводу. С позицией можно просто не соглашаться. Мне кажется, бесит человек, который занимает какую-то позицию, если он чувствуется как родной, близкий, если к нему испытываешь неравнодушие, а у него позиция другая, и тогда это бесит. И это значит, что бешенство есть знак сопричастности.

ИД: Ну вот ты любишь китч?

КБ: Это точно так же, как если бы ты меня спросила «А ты любишь сюрреализм?» или «А ты любишь примитивизм?». Что-то люблю, а что-то не люблю. Зависит от конкретной реализации. Бывает китч крутой, бывает фиговый китч. Бывает китч изысканный, бывает китч очень плоский. Я достаточно всеяден. Китч — это одна из любопытных форм существования.

ИД: Ты заметил, что люди вообще очень озабочены хорошим вкусом? Тебя упрекали в том, что ты безвкусен, например?

КБ: В отношении искусства? Это, мне кажется, было всегда. Это такая форма мещанства, хороший вкус в искусстве. Есть вообще «интеллигентское мещанство», мещанство образованного класса. Ты можешь видеть умную, образованную даму, которая озабочена темой хорошего вкуса — в том, что она видит, в театре или в кино. И в эту секунду она является мещанкой. Вкусовой снобизм — это форма ложного аристократизма, аристократизма плебейского.

ИД: Ты с этим борешься, да? Плакаты к «Бесам» должны выбесить человека с так называемым «хорошим вкусом».

КБ: Я об этом даже не задумываюсь, потому что отношусь ко всему как к игре. В этой афише есть хамоватость, и мне она нравится. Я, в принципе, до существенной степени хам.

ИД: В искусстве, ты имеешь в виду?

КБ: Нет, в жизни тоже. Хамство — это не про то, чтобы толкнуть кого-то. Не про то, чтобы схватить за жопу. И не про то, чтобы развалиться в кресле и положить ноги на стол. Хамство — это определенная позиция, «право имею». Но ведь это «право имею» совсем не обязательно должно выражаться в агрессивности действий. Хамство — это не действие, это внутреннее состояние обладания правом на что-либо. В этом отношении хамство не является явлением социальным, оно является скорее явлением личностным, оно не обусловлено ни генетикой, ни воспитанием. Оно обусловлено личностным самосознанием.

ИД: Мне кажется, ты всегда был такой, еще с детства. Я помню, как на нашем уроке литературы мы разбирали пьесу Островского «Гроза». Может быть, ты этого не помнишь, но выступал против Катерины: кричал, что «так ей и надо, что она правильно сделала, что спрыгнула с обрыва», потому что была проститутка, и вообще «что она творила». Все в классе от твоего выступления были в полном трансе — начиная с учительницы и заканчивая всеми нами. Я тебя ненавидела жутко в тот момент. И вообще все были в шоке, как можно такое говорить. Так что, мне кажется, у тебя всегда было самоощущение, что ты можешь высказывать все, что думаешь, а не то, что от тебя хотят.

КБ: Это немножко другое. Скажем так, это постоянное желание не заходить в некий строй. Постоянный побег от пребывания в общем контексте — даже если он будет казаться правильным. И не важно, чего этот контекст касается: эстетики, политики, нравственности. Если в компании из четырех человек возникает три человека, которые говорят одинаково, то я буду говорить в другую сторону и спорить. И не потому, что я так считаю, а потому, что в эту секунду остаться одному против нескольких людей и есть экзистенциально правильный выбор.

В эту секунду у меня включается и творческое, и идейное вдохновение на отстаивание любой позиции, на изощренное и красивое конструирование любых аргументов в поддержку той позиции, которая противоположна позиции большинства. И я подключаюсь к этому вполне себе вдохновенно, могу долгое время исповедовать это. За мной даже могут пойти какие-то люди после этого. Потом, если этих людей станет достаточно большое количество, я резко перебегу на другую сторону улицы.

«Если в компании из четырех человек возникает три человека, которые говорят одинаково, то я буду говорить в другую сторону и спорить. И не потому, что я так считаю, а потому, что в эту секунду остаться одному против нескольких людей и есть экзистенциально правильный выбор»

ИД: Может быть, ты поддерживал Собянина тоже в знак протеста?

КБ: Я поддерживал Собянина потому, что я поддерживал Собянина. Хотя не буду скрывать, что степень агрессии, которая на меня обрушилась в связи с этим от условно фейсбучно-либерального сообщества, существенно укрепляла меня в желании продолжать его поддерживать.

Я думаю, что зона ответственности каждого человека — это его душа, поступки, мысли, его собственные оценки. И, кстати, ежедневный, ежесекундный внутренний выбор в ту или иную сторону — это и есть существенная и важная интеллектуальная, моральная и душевная работа. А если человек в оценке чего-то легко опирается на какие-то общепринятые постулаты, системы и т. д. и т. п., в этот момент он фальшивит, он в этот момент не является честным ни по отношению к себе, ни по отношению к тому, что он пытается оценить и что он пытается судить. Так вот я думаю, что это очень важная и серьезная тема по поводу того, что человек, который каждый день такой внутренний выбор осуществляет, приходит к зоне молчания в оценках. И понимает, что это самая честная зона.

ИД: То есть ты молчишь?

КБ: Я не могу представить, что могу оценивать нравственную позицию того или иного человека. Не только вслух, но даже в голове. У меня, конечно, бывает такое ощущение, что мне по той или иной причине не хочется с кем-то общаться, но сегодня этот человек такой, а завтра — другой. Ты никогда не знаешь его мотивов до конца и всех обстоятельств. От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Ты, оказавшись в этой точке, может, поступил бы так же, а может, еще хуже. Ты сам можешь так поступить или не поступить, но оценивать другого человека — боже упаси. Когда я вижу какой-то поступок человека, у меня не появляется желание сказать «вот же скотина» или «какой потрясающий невероятный святой человек». Я вижу «вот поступок», «вот высказывание», ну, окей.

То, что я делаю в театре, я тоже давно перестал комментировать. Я предпочитаю, чтобы зрелище было чистым веществом и не было окрашено в какие-то цвета — а зритель воспринимал его именно как чистое вещество, оказавшись лицом к лицу с которым, больше наблюдал бы за собой и свою на него реакцию.

ИД: Расскажи мне про Фонд Михоэлса, который частично спонсирует «Бесов». Что это за фонд и кто его основал?

КБ: Его основал я вместе со Светой Доля, когда пришел в театр и понял, что у театра не было денег, чтобы создать новый репертуар. Мы купили много нового видеооборудования и пригласили разных режиссеров. Я встречался с разными людьми из бизнеса, рассказывал им про то, что нужно театру и какие у нас планы по его развитию. Кроме помощи Театру на Малой Бронной у фонда есть задача помогать развитию современного театра как такового.

ИД: То есть ты под свое имя привлекал инвестиции? Искал сам, встречался с людьми?

КБ: Да, под имя и под театр.

ИД: Слушай, ты вот в таком месте, нагруженном прошлым, воспоминаниями, ты свое еврейство ощущаешь? Для тебя это какая-то часть твоей идентичности?

КБ: Я могу сказать точно, что я ощущаю свою русскость — принадлежность этой национальной культуре, этому пространству, этому типу мышления, бытия, этой цивилизации, — и в нее органично включено еврейство. Я вряд ли смог бы существовать в зоне творчества вне русской среды. Это моя среда, мне здесь комфортно. Принадлежность еврейству не является определяющим, но оно является влияющим, усложняющим мою картину миру и мою внутреннюю организацию.

ИД: Ты любишь русский пейзаж? Я имею в виду не как на картине Шишкина, а как живой. Ландшафт.

КБ: У меня нет такого «люблю, не люблю». Это слишком абстрактный вопрос. Что-то люблю, иногда красиво.

«Я могу сказать точно, что я ощущаю свою русскость — принадлежность этой национальной культуре, этому пространству, этому типу мышления, бытия, этой цивилизации, — и в нее органично включено еврейство. Это моя среда, мне здесь комфортно»

ИД: Значит, не любишь.

КБ: Я реально тот человек, у которого нет заготовленных ответов. Все зависит от конкретной картинки, которая будет передо мной. Означает ли это, что я люблю какой-то тип пейзажа или иной? Да нет, конечно.

ИД: Благость на меня с экрана наседает, я уже сама понимаю, что я ничего не знаю и не понимаю.

КБ: Покой и воля.

ИД: Вот, кстати, мой следующий вопрос отчасти вот из твоего «покоя и воли» очень органично проистекает. Сейчас ты опять скажешь, что ты не знаешь, не думал об этом. Скажи, ты себя чувствуешь человеком старым или молодым?

КБ: Молодым.

ИД: А тебя не коробило, когда говорят «ой, он такой молодой, а ему дали театром руководить». По-моему, это самый возраст. Молодой — это когда дали в 20 лет театром руководить.

КБ: Нет, меня не коробило. Я считал, что я давно должен был получить театр.

ИД: А во сколько ты считал, что ты должен был получить театр, как ты хотел? В 35, 30?

КБ: Как минимум годам к 40 я хотел бы получить театр. Не факт, что я бы справился с этим. Это очень непростое дело, если ты реально хочешь что-то менять, а не просто проводить время, опираясь на других людей, которые будут тебя всем необходимым обеспечивать. Трудная история менеджмента требует успокоения характера.

У меня характер слишком детско-мальчишеский, слишком я легко завожусь, темпераментен, слишком легко меня вывести из себя, что, наверное, не очень хорошо._ С другой стороны, в моем способе взаимодействия с миром произошли существенные изменения. Это позволяет держаться правильной грани между человеком, который вспыльчив и нетерпелив, и человеком, который все-таки понимает, что иногда нужно потерпеть и подождать. Какая-то такая грань должна быть между дядей и племянником Адуевыми. И то, и то должно быть._

ИД: Скажи, а пандемия по тебе лично или по театру как-то ударила? Вот эта вот невозможность играть и прочее.

КБ: Ну, естественно, ударила экономически, психически я бы не сказал, что прямо ударила. Это было забавное время, когда много чего удалось сделать. Получилось больше уделить времени тому, чему раньше не получалось.

«Трудная история менеджмента требует успокоения характера.

У меня характер слишком детско-мальчишеский, слишком я легко завожусь, темпераментен, слишком легко меня вывести из себя, что, наверное, не очень хорошо»

ИД: А с учетом планируемой премьеры 20 октября, не боитесь ли вы того, что многие зрители испугаются прийти, и того, что сейчас на всех давят моральной ответственностью формата вот, они играют спектакли, в то время как «зараза так и бродит по пятам»?

КБ: По поводу зрителей — у нас очень хорошо продаются и «Бульба», и «Бесы», люди хотят идти в театр. По поводу ответственности — мы соблюдаем максимум мер предосторожности. Пришлось даже отложить премьеру «Бульбы», так как у нас было несколько ковидных случаев в команде. Мы стараемся ответственно к этому подходить, но без фанатизма. Остановить работу не можем: одно дело, когда всех отправляют на карантин и все сидят дома. Другое дело, когда всем надо работать, но работать с умом.

ИД: Хотела спросить вдогонку вопроса о возрасте. Ты чувствуешь, что время, которое сейчас, не важно, в России или в мире, это — твое время? Что ты живешь в лучшее и самое удачное для себя время, что ты вовремя родился, вырос, взлетел?

КБ: Я не знаю, живу ли я в самое удачное время. У меня нет к окружающему меня времени претензий.

ИД: Ну здрасьте, «нет претензий». Я прочитала твой пресс-релиз к «Бесам», там такие претензии, недетские. Психический кризис цивилизации…

КБ: Ой, ну и хер с ним. Ну, надо же что-то написать. А потом, извини меня, а что плохого в кризисе? Психический кризис цивилизации — это время, когда можно много чего напридумывать всякого интересного. Мне кажется, мы живем в очень интересное время. У меня нет претензий к этому времени с точки зрения его интересности и прочего. Я не отношусь ко времени как к комфортной мебели, кроватке, на которой мне удобно лежать или неудобно.

ИД: Ко времени, значит, ты не относишься как к комфортной кровати. А вообще как ты тогда к комфорту относишься, любишь?

КБ: Равнодушно достаточно. Если ты о бытовом комфорте, вообще не заботит. А психический комфорт мне вообще противопоказан. Я себя ощущаю веселее, интереснее, мобилизованнее во время шторма.