Виктория Мирошниченко о съемках в «Дылде», героизме и любви

фото:

АНАСТАСИЯ РЯБЦОВА

В российский прокат выходит «Дылда» Кантемира Балагова — драма о двух женщинах, переживших Вторую мировую, их чувствах и послевоенном Ленинграде. На Каннском кинофестивале этого года фильм взял приз за режиссуру в программе «Особый взгляд», закрепив за Кантемиром Балаговым статус лучшего молодого российского кинематографиста. Кинокритик Наиля Гольман поговорила с исполнительницей главной роли в «Дылде» — открытием этого года, актрисой Викторией Мирошниченко. А Анастасия Рябцова ее сфотографировала.

Комбинезон STROGO vintage

Про учебу в ГИТИСе

Я учусь на четвертом курсе ГИТИСа. Сейчас у нас на курсе каждый режиссер сделал свой выпускной спектакль — по Достоевскому, Гоголю, «Войне и миру» (не по Толстому — это хореографическая постановка!), «Женитьбе», рассказам Кортасара и «Бесам». «Бесы» — самые тяжелые, спектакль длится пять часов, и поначалу это, конечно, было трудно. Но потом все привыкли, а недавно мы посчитали и поняли, что в общей сложности сыграли уже сто часов. И наверное, из всего моего театрального опыта этот спектакль — единственная вещь, которая меня хоть как-то подготовила к съемкам в кино, где все дольше и труднее физически, чем на театральной сцене. Такой небольшой тренажер на выносливость. Тренируешься на нем как следует каждый день, а потом идешь в бой совсем в другую реальность.

«Дылда» — мои первые киносъемки. Это не первый раз, когда я пошла на пробы, но вообще я на них почти не ходила. Потому что ГИТИС — такое место, где ты с утра и до позднего вечера. В основном ты всегда тут. Вот сейчас у нас спектакли, например, и на них уходит все свободное время. Так что я мало интересовалась пробами, потому что просто не думала, что смогу сниматься. И цели попасть [в кино] у меня на самом деле не было. А потом в конце прошлого курса наш мастер сказал: заведите агента, начинайте искать. И я пошла на пробы к Кантемиру. Мы порепетировали один раз, и потом мне позвонили, что я принята.

Про съемки в «Дылде»

Съемки и правда — особенно поначалу — ощущались как поход в бой. У меня такая метафора была в голове: я и мой театральный курс, мы плывем на лодке, вместе с нами наши мастера, они говорят, когда грести, куда поворачивать. Если начинается буря, они командуют: без паники, вести себя всем сейчас вот так. Веревки берете, вот сюда привязываете, молодцы. А тут нас с Василисой (Перелыгиной, исполнительницей второй женской роли в «Дылде». — Прим. The Blueprint) вдвоем посадили в лодку, куда плыть вроде показали, у нас есть какие-то теоретические знания о том, как это делается, и мы даже готовились к такому. Но по факту — вообще сначала не поняли, как действовать. Со временем, конечно, разобрались, а к самому-самому концу съемок мы так уже хорошо понимали Кантемира, друг друга и задачи, которые перед нами стояли, что можно было еще одни съемки начинать.

Кантемир объясняет роли, он говорит много и подробно, и всегда найдет, как еще рассказать, если у тебя остались вопросы. Спрашивать можно бесконечное количество раз. Он все это время был с нами и невозмутимо шел к тому, что он видел. Если ты, например, тупишь, то он тебя неуклонно подталкивает, а если ты не тупишь, то он тебя приглашает.

На пробах мы читали отрывки из книги Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо» (которая и вдохновила Балагова взяться за материал о постблокадном Ленинграде). Кантемир поправлял, слушал. Потом стали получать по кусочку сцены, репетировать их вместе. Когда мне прислали полный сценарий, отчасти я была уже к нему готова — читала отрывки. Но все равно, прочитав, я почувствовала какой-то ступор. Знаете, не удивление, а скорее как будто на меня свалилось полено. Мне казалось, что это не совсем реальность, я не могла представить, как мы будем это делать. Это были не отрицательные чувства, просто непривычные. Я зависла, я не понимала, что это такое.

Про Ию

Ия, моя героиня — у меня к ней были разные этапы отношения. Сначала меня раздражал этот персонаж. Что она такая беззащитная, что она такая инертная. Меня бесило, что на нее действовало что-то незначительное, я не понимала ее логику. А потом — и так было раз за разом, — приходя в новую сцену или только что отыграв, понимала [ее]. До меня только в процессе игры докатывалось чувство, какая это важная сцена. Только к концу фильма мы уже пришли с персонажем в резонанс. И это меня чему-то научило. Сложно про это говорить, это было недавно, и у меня нет до конца сформулированных ответов на вопрос, чему именно.

Кантемир советовал нам читать рассказы Платонова — ему хотелось отчасти такой атмосферы, этих платоновских людей. Меня еще попросил посмотреть «Рассекая волны», когда готовили роль. Я их до этого видела, но пошла пересматривать. И пока смотрела, думаю, поняла, почему именно надо было посмотреть на эту героиню, Бесс. У нее такое отношение с жизнью, как будто любовь — это ее руки или ноги. Ну, как усы у котов. Любовь — это то, через что она видит мир, вот как мы носом запахи чувствуем.

Когда делаешь спектакль, начинаешь думать в каком-то направлении про определенные качества персонажа, его поступки. У тебя выстраивается линия. И в жизни ты начинаешь тоже фильтровать на эту тему какие-то вещи, ловить подобное, настраиваться и думать в этом направлении. И я подумала с точки зрения Ии про свою жизнь и поняла, что для нее любовь и доверие — это способ воспринимать мир. Не через подвох, не через анализ. Ия для меня — персонаж про любовь, про силу любви. Про такие поступки, которые совершаешь, действуя по чувству. И она сильнее, чем может показаться. Это выражается в ее отношении к Маше.

Про Войну

Пробы начались с того, что я сказала, что не люблю военную тематику. Это мне не близко, и я понятия не имею, что это такое — делать вид, что я понимаю. Было отторжение: большое событие, никак не могу этого понять. И я начала с этого наше знакомство. А Кантемир сказал: а что, ты привыкла делать то, что тебе легко дается? И так меня подцепил на крючок.

Но война — это что-то совсем противоестественное. Например, как смерть. Смерть не совместима с жизнью, это противоестественно. И одна из задумок Кантемира была показать, как неестественно война меняет женское лицо, мирное лицо, искореживает его.

Кантемир все время мне говорил, что надо чувствовать, а не продумывать головой. И был момент, когда я поняла, что война — очень большая, а сцены нужно было снимать вот-вот. А мне, чтобы головой это хоть как-то понять, не то что годы нужны, а, наверное, даже жизни не хватит. И я нашла параллель со своей жизнью, что война продолжается внутри меня. У нас в обычной жизни не то чтобы есть проблема, как выжить или спастись. Но война внутри нас как будто бы немножко все же есть. У кого неврозы, у кого панические атаки. Мы же не после боевых действий вернулись, откуда они внутри человека?

В фильме тоже так: как будто происходит война, и хоть саму войну мы не видим, она видна во всех действиях, ситуациях и поступках. Она продолжается в них. И я решила, что происходит война внутри героев, и попыталась понять, как это созвучно со мной. Вот у меня была привычка ковырять кожу вокруг пальца, и это было внешнее выражение войны внутри меня. По какой-то причине я ковыряю пальцы, по какой-то причине я курю. У всех оно есть внутри.

Про героизм

Я бы хотела сказать по поводу героизма. Что героизм тоже в обычной жизни имеет свое место. Героизм любви какой-то, как делает это Ия. В конце она остается и никуда не уезжает, и они с Машей начинают заново все строить. Героизм любви — это то, что с ней происходит. И это не что-то запредельное: если мы уберем сейчас фильм из этого разговора, я то же самое скажу. Ежедневный героизм любви. В том, что ты пытаешься быть веселым и искренним, не мучиться вопросом, ну зачем же ты тут живешь-то, а просто понимать: вот зачем. Потому что я могу помочь, быть рядом с кем-то и быть созидательной.

про Канны

Когда стало понятно, что мы едем в Канны, мы с Василисой были сначала в полной растерянности. Не знали, в чем быть, что надеть. Нам очень помогли Аня и Катя, которые работают у Роднянского: они оформляли нам визу и просто параллельно начали для нас договариваться с брендами, хотя никогда раньше этого не делали, как и мы. Ведь мы же начинающие, поэтому к нам бренды сами не придут, никто нас просто не знает. Да и мы тоже никого не знаем. В общем, это была суматоха. Майские праздники, рабочих дней мало, мы еле успели записаться на примерку, покрасить волосы. Но повеселились.

А вот в Каннах все уже было четко по расписанию. В девять утра приходили мужчины с чемоданами косметики нас красить и укладывать. Во второй день у нас с утра был показ, перед ним нас собрали на фотоколл, а после этого мы весь день ходили по интервью. Когда вернулись в отель, было всего 15 минут помыть голову, смыть косметику, а дальше нас уже начали собирать на вечернее мероприятие. Даже поесть не успели — надо было бежать в машину.

Машина — самая смешная часть ритуала. От отеля до фестивального дворца всего пять минут, но так принято, что надо ехать в машине и двадцать минут стоять в пробке. Это, конечно, был сплошной карнавал. У нас в отеле был вид на горы, похожие на Голливудские холмы, маленький фонтан. Это совсем небольшой город, все в пешей доступности. Когда мы в первый день шли из ресторана домой, видели Тильду Суинтон. Она тоже куда-то шла домой.

Топ, туфли Dries Van Noten, костюм STROGO vintage

К сожалению, познакомиться ни с кем из западных режиссеров или актеров нам не удалось. Все наши перемещения курировали, да я бы иначе и не знала, куда идти. После показа была вечеринка, вот там был Дудь, с ним успели познакомиться. Я еще по-английски плохо говорю. Так что я решила, что потом вернусь в Канны — владея языком и уже зная, как все устроено. И смогу со всеми там нормально пообщаться.

команда: 

Продюсер: Света Павлова

Фотограф: Анастасия Рябцова

Арт-директор: СЕРГЕЙ ПАЦЮК 

Художник: Катя Молчанова

Стиль: Валерия Пекарская

Прически и макияж: Надежда Маструкова

Редакция благодарит Leform и STROGO vintage за предоставленную для съемки одежду

Подписывайтесь на наш канал в YouTube, будет интересно.