Гадание
по Владимиру Сорокину
К 70-летию Владимира Сорокина можно уверенно сказать: сегодня мы живем в мире, который он придумал и который еще не так давно казался нам совершенно безумным. В 1990-х и даже в начале нулевых была иллюзия, что нашу реальность описывает другой автор — Виктор Пелевин, но в будущее (увы!) удалось заглянуть не ему. Сорокин, занырнувший одновременно в глубины коллективной речи, советской пропаганды и классической русской литературы, обнаружил во всех этих языковых пластах колоссальный потенциал насилия, которое в итоге и развернулось во всей своей полноте. Но мы все же верим, что даже у самых мрачных пророков можно найти уголки умиротворения, — и желаем вам при гадании на текстах Владимира Сорокина попасть именно туда.
текст:
олег зинцов
ФОТО:
GETTY IMAGES
нажмите на книгу,
чтобы погадать
«Норма», часть 1,
1979-1983
Коля проглотил новую порцию:
— Странный вкус какой-то...
— Не странный, а нормальный. Жуй!
Коля отделил другой кусочек, снял губами с ложки, прожевал:
— Странно, а... когда ешь, запаха не чувствуешь...
— Так я тебе о чем толкую, голова!
— засмеялся Федор Иванович. — Потом
привыкнешь, вообще замечать
перестанешь.
Коля стал орудовать ложкой посмелее.
Вера Сергеевна заглянула из комнаты,
вошла и, улыбаясь, встала у косяка:
— Ну, как?
Коля ответно улыбнулся ей:
— Вот, мам, съел.
гадать еще раз ↱
«Месяц в Дахау»,
1994
С утра порка и Господи не надо только до крови и вы кричите чтоб я рассказал опять о Достоевском о покаянии Раскольникова и я не надо по яичкам только я плакал и три стека и Господи а ты Гретхен меня не жалеешь а Маргарита кричит в ухо и я рассказываю а потом я на полу и больно а ты каблучками на грудь и я рассказываю о покаянии и о Сонечке Мармеладовой а ты смотришь сверху а Курт и Штеффен тебя трогают внизу и дышать нельзя и каблуки острые а они трогают и ты пунцовая Гретхен а Маргарита кричит мне громче громче громче свинья потом опять порка по пяткам и ты спрашиваешь о Сонечке и снова бьешь а Курт и Штеффен тебя гладят и пьют пиво.
«Очередь», 1983
— А не знаете, по сколько дают?
— Черт их знает... Даже и не спрашивал. Не знаете, по сколько дают?
— Сегодня не знаю. Я слышала, вчера по два давали.
— По два?
— Ага. Сначала по четыре, а потом по два.
— Мало как! Так и стоять смысла нет...
— А вы займите две очереди. Тут приезжие по три занимают.
— По три?
— Ага.
— Так это целый день стоять!
— Да что вы. Тут быстро отпускают.
— Чего-то не верится. Мы вон с того места не сдвинулись...
— Это там подошли, которые отходили.
«Норма», часть 4,
1979–1983
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
ааааааааааааааааааааааааааааааааааа
аааааааааааааа
«Роман», 1985–1989
Пахнет земляникой, прелью и лесными цветами. Птицы перекликаются в зеленой выси. Жужжит толстый шмель на бело-розовом цветке клевера. Ни глазу, ни душе не требуется привыкать к кладбищенскому ландшафту, — здесь все как будто существует для молчаливого созерцателя, все рассчитано на него, дабы помочь ему обрести душевный покой, прояснить мысли, возвысить чувства. Долго сидит он, думая о вечном и преходящем, истинном и ложном, конечном и бесконечном. А над кладбищенскими березами тем временем неторопливо проплывают облака, собираясь вдали, у синей стены бора, в грозовую тучу.
«Роман», 1985–1989
Роман вздрогнул. Роман пошевелил. Роман качнул. Роман пошевелил. Роман застонал. Роман пошевелил. Роман застонал. Роман пошевелил. Роман дернулся. Роман пошевелил. Роман качнул. Роман пошевелил. Роман застонал. Роман дернулся. Роман пошевелил. Роман дернулся. Роман качнул. Роман дернулся. Роман качнул. Роман пошевелил. Роман дернулся. Роман застонал. Роман пошевелил. Роман вздрогнул. Роман дернулся. Роман пошевелил. Роман дернулся. Роман умер.
«Банкет»,
из сборника
«Пир», 2000
Десерт «Живое золото».
4000 г живых вшей, 500 г золотой пыли.
Вшей положить в золотую чашу в виде листа лотоса. В течение часа осторожно посыпать их золотой пылью. Ни в коем случае не перемешивать, иначе вши могут погибнуть. Внести чашу в зал в конце банкета под увертюру к опере Рихарда Вагнера «Золото Рейна». Раздать участникам банкета золотые ложки. Зажечь смоляные факелы, потушив электрический свет. Есть молча.
«Тридцатая любовь Марины», 1982–1984
Следует усовершенствовать нормативные документы по вопросам материального поощрения изобретателей и содействующих им работников, установить строгий контроль за правильным расходованием средств, ассигнуемых на эти цели. Изобретатели вносят ценный вклад в научно-технический прогресс. Пусть же плоды их дерзаний и творчества лучше служат дальнейшему повышению экономического и оборонного могущества социалистического Отечества, росту благосостояния советских людей.
«Лед», 2002
— Куды уж точней... — Горбовец размахнулся. — От-зо-вися!
Грудина треснула. Лед посыпался на пол. Из-под прорванной кожи скупо брызнула кровь. Парень бессильно повис на веревках. Голубые глаза закатились. Черные ресницы затрепетали.
Трое слушали. В груди парня раздалось слабое прерывистое ворчание.
— Есть! — дернулся Уранов.
— Господи, воля твоя! — Горбовец отбросил молот.
— Так и думала! — Рутман радостно засмеялась. Дула на пальцы.
Трое приникли к груди парня.
— Говори сердцем! Говори сердцем! Говори сердцем! — громко произнес Уранов.
Dostoevsky-trip,
1997
Продавец: Третий раз. Тебе этого не достаточно? Хочешь попробовать в четвертый? Только тогда у нас клиентов не останется.
Химик: Достаточно. (Закуривает.) Как говорит мой шеф, экспериментальная фаза завершена. Теперь можно с уверенностью констатировать, что Достоевский в чистом виде действует смертельно.
Продавец: И что делать?
Химик: Надо разбавлять.
Продавец: Чем?
Химик (задумывается): Ну... попробуем Стивеном Кингом.
«Теллурия», 2013
Горите же, приговоренные и обреченные. Дымитесь, темные мысли старых сомнений человечества! Свет Совершенного Государства да испепелит вас! Плачьте и кричите, лукавые и самолюбивые, корчитесь от ожогов, прячьтесь в пыльных жилищах своих. Вы обречены на испепеление. Вы — прошлое. Мы — настоящее и будущее.
«Голубое сало»,
1999
— Я хочу, чтобы Богомолов высек графа Дмитрия Александровича! Высек у нас на глазах! — прокричал Черноряжский.
— Сейчас и здесь!
— Что? — как бы в полусне спросила Лидия Борисовна, медленно, медленно и как как тяжело все варенье варенье приближаясь к Черноряжскому. — Как вы изволили выразиться? Высечь?
— Высечь! Высечь! Непременно высечь! Здесь! Перед всеми!
— Это грибное, — неожиданно для себя и для окружающих произнес Костомаров.
«Русские народные пословицы и поговорки»,
2020
Икота долгой не бывает.
Икота понесла от пота.
От икоты и блевоты не зарекайся!
Пристала икота — прыгай через блевоту!
«Капитал», 2006
ТОБУЗОВ. Надо уметь раздавить в себе прошлое. Надо радоваться сожженным мостам, радоваться, что не нужно больше оглядываться, не нужно лгать и бояться. Идти спокойно и уверенно. Без страха. Идти свободно. Идти вперед.
ЮЛЯ. Господи, как хорошо! Легкое дыхание, свежий ветер! Воздух весенний, воздух любимый, воздух свежий мой! Ты здесь! Ты с нами! Ты над нами! Так хорошо! Господи, как же хорошо!
ПОПОВ. Наш капитал огромен.
ВСЕ. Как никогда!
«Сердца четырех»,
1991
Граненые стержни вошли в их головы, плечи, животы и ноги. Завращались резцы, опустились пневмобатареи, потек жидкий фреон, головки прессов накрыли станины. Через 28 минут спрессованные в кубики и замороженные сердца четырех провалились в роллер, где были маркированы по принципу игральных костей. Через 3 минуты роллер выбросил их на ледяное поле, залитое жидкой матерью. Сердца четырех остановились:
6, 2, 5, 5.
