Запах
города

текст:

иллюстрации:

дато турашвили

саша забнина

Для сотен тысяч россиян, уехавших из страны в последние месяцы, воздух Тбилиси стал долгожданным воздухом свободы. Писатель и драматург Дато Турашвили вспоминает, как не мог им надышаться сорок лет назад.

Тбилиси нашего детства имел свой запах, даже не один, а несколько — в зависимости от времени года.

Весной это был запах цветущих роз, сирени и миндаля — тогда их было очень много даже в Ваке, в квартале, где я вырос.

А запах был такой сильный и весна была такая сложная в Тбилиси, что природа не на всех действовала положительно.

Помню, как отрицательно повлияла грузинская весна на футболиста московского «Спартака» Федора Черенкова, — перед матчем с тбилисским «Динамо» он стал утверждать, что его одноклубник Юрий Гаврилов украл его бутсы, и потребовал немедленного ареста очень удивленного Гаврилова.

Федор Черенков играл хорошо всегда и везде, но после того случая его никогда не брали с собой в Грузию, если матч был весной, осенью — пожалуйста.

А запах лета был сладким, так как летние окна в Тбилиси были широко открыты, и из открытых окон доносился запах варенья. В тогдашнем Тбилиси еще жили наши светские бабушки, которые после длинных зимних разговоров с удовольствием занимались тем, что будет радовать нас осенью и зимой.

Но из тех открытых окон летом доносились и музыкальные гаммы — прямо как в старых фильмах Отара Иоселиани.

Осень же, конечно, была виноградной даже в центре Тбилиси — там приезжие крестьяне продавали вино и виноград, и винный запах разносился по всему городу.

A я всегда хотел и требовал от своих родителей только велосипед, потому что рядом с нашим домом санки давали напрокат, а я уставал просить своих соседей одолжить мне велосипед хотя бы на десять минут. Папа говорил, что хороший велосипед стоит дорого, а кататься на нехорошем очень опасно — вдруг упаду и сломаю себе шею.

А велосипедом моей мечты был «Орленок» — велосипед, созданный немцами именно для меня (как мне казалось) и оказавшийся в Советском Союзе (путем военной репарации) после Второй мировой войны. Но это все я узнал потом, а тогда я знал только одно — мы были рождены друг для друга.

Я видел этот велосипед во сне так часто, как часто мои родители отказывались мне купить «Орленок», и когда опять наступила весна и мне опять сказали «нет», я подумал — да.

Да, я шел по улице Палиашвили и — может, тбилисская весна в тот год повлияла на меня хуже, чем на Черенкова, — вдруг обнаружил абсолютно новый и абсолютно одинокий «Орленок». Я до сих пор не знаю, почему мне показалось, что велосипед стоял и ждал меня, несмотря на то, что хозяином этого «Орленка» был не я, а тот парень, которого я потом видел в милицейском участке нашего района. Он (потерпевший) не плакал, плакала моя мама, не переставая повторяя фразу «Я не верю, что он это сделал».

А мой папа молча слушал начальника (или почти начальника), который объяснял нам, что мне просто повезло, что я подросток, а то уже сидел бы в тюрьме. А я сидел за столом, где подписал какую-то бумагу, и думал о запахе города, который в тот день не был похож на запах весенних роз, сирени или миндалей, когда я крутил педали того велосипеда как сумасшедший и гонялся по улицам Тбилиси как ненормальный. Даже помню перекрестки и машины, которые еле успевали тормозить, когда я летел, несмотря на красный свет.

И только спустя много лет я догадался, что тот запах, который я чувствовал в тот день и не узнал тогда, был запахом свободы.

Может, поэтому я так хочу вернуться в детство...