Что такое культурная апроприация

Культурная апроприация — относительно новое для России понятие; меж тем это выражение мы слышим все чаще. То Dior снимет Джонни Деппа в головном уборе коренных американцев, то Хлои Кардашьян нарядится в никаб, то Рианна появится в китайском Harper’s Bazaar в традиционном местном наряде. Все это вызывает шквал критики в СМИ и соцсетях. Где тут надругательство над культурой, где невежество, а где свобода самовыражения — зачастую определить очень сложно, но мы попробовали.

18 сентября канадский премьер Джастин Трюдо оказался в эпицентре скандала: журналисты нашли его фотографию 20-летней давности с вечеринки, на которой будущий политик нарядился Аладдином — и загримировался «под темнокожего». После этого СМИ нашли еще одно фото и видео с разных событий, где Трюдо тоже использовал блэкфейс; за месяц до выборов в канадский парламент репутация его партии оказалась под серьезной угрозой.

Обвинения в культурной апроприации — частое дело в последнее время: в эксплуатации чужой культуры регулярно упрекают крупные бренды и отдельных знаменитостей. По просьбе The Blueprint Карина Сембе постаралась разобраться в тонкостях вопроса — и расспросила о проблеме доктора философии и директора программы афроамериканистики Бостонского университета Луиса Чуде-Сокеи и заместителя главного редактора Marie Claire Italy и критика моды Антонио Манчинелли.

Откуда взялось понятие культурной апроприации?

Это социологическая концепция, которая появилась в научной среде в 80-х годах прошлого века — благодаря постколониальным дискуссиям об экспансии Запада. По мнению социологов, когда члены одной культуры используют элементы другой, это можно рассматривать как неправомерное присвоение. Проще говоря, нарядиться в сари или устроить тематическую «мексиканскую» вечеринку, не будучи индианкой или мексиканцем, — это культурная апроприация. Сам термин и означает «присвоение», но в народ пошел англоязычный вариант: тема стала расхожей благодаря неиссякаемым спорам в СМИ и соцсетях.

На самом деле эта проблема остро встала куда раньше: еще в начале XX века в США, во время всплеска афроамериканской культуры. Политика сегрегации, карикатурный образ афроамериканца в газетах, постановки с участием белых актеров в гриме (тот самый блэкфейс) — все это подтолкнуло афроамериканских модернистов к тому, чтобы представлять свою культуру «от первого лица». Они даже попытались «переприсвоить» сам блэкфейс: например, легендарный артист Берт Уильямс выступал с разукрашенным черным лицом. По мнению Луиса Чуде-Сокеи, широкую «цветную» общественность скорее веселили блэкфейс-менестрели, но интеллектуальная элита видела в этом проявление расизма. Спустя столетие борьбы за права человека мы еще менее нейтрально воспринимаем блэкфейс в коллекциях крупнейших модных домов и постановки с участием белых актеров, загримированных под людей с другим цветом кожи.

Эдди Кантор

В наши дни борьба против культурной апроприации вышла за пределы научных и искусствоведческих дискуссий — ее в основном ведут активные пользователи соцсетей. Луис Чуде-Сокеи полагает, что это во многом поколенческое явление. «Вопрос культурной апроприации возник не вчера, но стал особой проблемой именно для молодого поколения. Непонятно — то ли потому, что им кажется, будто подобных дискуссий раньше не было (в таком случае мое поколение теоретиков и активистов не выполнило задачу). То ли мы эту задачу „перевыполнили“, и молодежи в наследство досталось слишком много терминов и концепций, а вот некоторые нюансы и сложности ускользнули. Например, то, что стремление четко определить каждую культуру и отделить их друг от друга — иллюзия».

«Дети в доспехах», 1939

Испокон веков народы заимствовали друг у друга элементы уклада. Как отличить обычный культурный обмен от апроприации?

Основательница Института права в области моды Сьюзен Скафиди отмечает, что апроприацию от культурного обмена можно отличить по двум признакам: наличию власти и поверхностной эстетизации. «Жертвой», как правило, становится та культура, которая в данный момент или исторически была угнетена в социальном, политическом или экономическом плане — либо находилась в конфликте с культурой, в которой происходит присвоение. Обычно речь о колонизации, рабстве или оккупации. Еще один признак культурной апроприации — использование предметов, ритуалов или традиций, которые имеют религиозное или другое символическое значение для носителей культуры. Например, венец из перьев у коренных народов Америки или татуировки маори. Когда человек из другой культуры заимствует эти традиции ради развлечения или прибыли, происходит что-то вроде «оскорбления чувств верующих» — пересечение некой сакральной границы.

У таких «неравных отношений» действительно долгая история. На протяжении пяти веков экспансии европейцы носили восточные одежды и плясали под «экзотические» мотивы, не всегда задумываясь, что люди в колониях подвергались угнетению и, в сущности, производили эту одежду в условиях оккупации. Белые художники по всему миру использовали моду на «туземные» мотивы и примитивизм — от нарядов и декора до музыки и поэзии. Среди них и Поль Гоген с его страстью к молодым полинезийкам, и обеспеченный бразильский денди-модернист Освалд де Андраде, прославлявший мифический образ дикаря-каннибала.

Chef Maori, 1998

Поль Гоген, «у моря»

Поль Гоген, «Таитянки на пляже»

Сегодня в контексте культурной апроприации многие предметы классического искусства переосмысливают с точки зрения этики. Антонио Манчинелли считает, что это естественные и, более того, положительные изменения: «Мы живем во времена движения Me Too и активной борьбы за права женщин и ЛГБТ. Разумеется, возросла чувствительность к вопросам, указывающим на неравенство, и общество должно к этому адаптироваться». Появляется все больше законодательных инициатив, ограничивающих коммерческое использование традиционных символов. Например, после того как Каролина Эррера представила коллекцию с мексиканскими узорами, члены правительства Мексики внесли законопроект, направленный на защиту национального достояния от плагиата. Подобную политику лоббируют и различные ассоциации коренных народов США (их особый статус закреплен в конституции).

Carolina Herrera Resort 2020

Тем не менее все проявления культуры не узаконишь. Является ли апроприацией гастрономический фьюжен, как, скажем, перуано-японская кухня, ремиксы народных песнопений вроде виртуозных работ Muslimgauze или духовные и физические практики, как, например, йога? Луис Чуде-Сокеи считает, что провести четкую грань между заимствованием и апроприацией иногда крайне сложно, ведь «равный» культурный обмен — это иллюзия. «Разные культуры, группы и личности в корне неравны — во многих отношениях, — считает Чуде-Сокеи. — Их взаимоотношения, порой малоприятные и нездоровые, рождали что-то радикальное и меняющее культуру. Единственное определение для культурной апроприации — это сама культура».

То есть апроприация — это не только про цвет кожи и традиции?

Верно. В первую очередь речь о социальном самоопределении. Иногда культурно укорененные элементы стиля и образа жизни — это способ громко заявить о своем коллективном Я. Так возникла масса культурных явлений — от стиля «Черных пантер» до движений брейк-данса и стиля танца вог. По мнению Луиса Чуде-Сокеи, члены субкультур от панка до раста сами осознанно занимались всевозможной апроприацией. Крейг О’Хара в книге «Философия панка» пишет: «С любой субкультурой случается „культурное растворение“: она превращается либо в „отоваренный“ мейнстрим, который штампуется корпоративными гигантами на конвейере, либо в ритуальный и поверхностный гедонизм». О’Хара отмечает, что маргинальные группы (небелые, негетеросексуалы, неевропейцы) исторически оказались в позиции субкультур, так что коммерциализация их образа — ожидаемый этап.

«Дикий стиль», 1982

ДРЭГ-КОРОЛЕВЫ НА ЛГБТ-параде, 2019

Конфликт, связанный с культурной апроприацией, может произойти и внутри одного комьюнити. Например, когда субкультура хип-хопа только формировалась, их главными противниками были афроамериканцы среднего и высшего класса. По их мнению, громкая и развязная молодежь дискредитировала их в глазах белых. Постепенно хип-хоп стал родным для широких масс афроамериканцев — и был буквально ими «присвоен», и теперь в апроприации этого стиля обвиняют уже белых. Все вокруг слушают рэп, корейцы всерьез увлеклись стилем гетто, а белые девушки пытаются выглядеть как темнокожие: пользуются автозагаром, делают характерные прически, макияж и даже пластику. В этом постоянно обвиняют Ким Кардашьян: известна ее любовь к загару и стилю гетто. После того как Ким заплела африканские косички и в качестве источника вдохновения назвала белую модель, ей пришлось оправдываться и объяснять, что она знает и уважает происхождение прически. В общем, налицо бесконечная циркуляция хип-хоп-тренда, которая и раньше, и сейчас имеет мало общего с «равенством» внутри черного комьюнити и вне него.

Разговоры о культурной апроприации ведутся по поводу самых разных признаков идентичности, даже гендера. Например, часть феминистского сообщества полагает, что дрэг-квинс проявляют мизогинию, «присваивая» себе женскую идентичность — эстетизируют женственность, но при этом в любой момент могут снять маску и пользоваться мужскими привилегиями.

Ким Кардашьян

Но россияне не брали в рабство африканцев и не колонизировали Мексику! Нам тоже нельзя заимствовать обычаи других народов?

Лучше не стоит — потому что это, скорее всего, не понравится всем. В рамках теории культурной апроприации не так важно то, кто кого колонизировал, как то, в каком положении находится идентичность, которую попытались «присвоить». Хотя по ряду показателей Россия и в целом Восточная Европа — тоже страны третьего мира, мы все живем в одном глобальном информационном пространстве. У нас есть свои проблемы национальных и этнических меньшинств, которые часто замалчиваются. Речь идет и о системной дискриминации, и о бытовой: многие россияне с готовностью ходят в грузинские и азербайджанские кафе, но предпочитают сдавать квартиры «строго славянам». Поэтому, когда российская модель и инфлюенсер Анастасия Решетова выложила селфи в хиджабе и чадре, это возмутило и национал-патриотов, и мусульман.

Тема хиджаба сама по себе непростая: для одних женщин это признак идентичности и символ свободы, а для других — ограничение. Даже внутри мусульманского сообщества нет единого мнения по этому поводу. Зато далекие от ислама подписчики Решетовой разделились на две группы: одна (побольше) вступилась за скрепы — мол, негоже православной чадру примерять, — другая (поменьше) осудила за апроприацию. В итоге тема обсуждалась «большинством», а мусульманских женщин никто особенно не спросил.

Чуде-Сокеи объясняет, что это уже закономерность. «Наиболее чувствительными к вопросам культурной апроприации часто оказываются белые, — говорит он. — Меньшинства поколениями заявляли о расизме, но их в основном игнорировали. А в последние двадцать лет белые вдруг открыли для себя, что расизм существует. А еще что его можно использовать, чтобы морально и политически возвыситься над другими белыми». По мнению Чуде-Сокеи, это чистый элитизм, а борьба против апроприации стала политическим инструментом, которым вооружаются не только ущемленные люди.

Если носителей культуры не оскорбляет заимствование, значит, и проблемы нет?

Не совсем так. С одной стороны, странно решать за других, как им думать и на что обижаться. «Некоторые социальные группы, которые, как нам кажется, должны быть оскорблены, зачастую вовсе не оскорблены. Зато оскорблены те, кто считают себя лидерами и стражами морали», — объясняет Чуде-Сокеи. Например, недавно афроамериканский сценарист Уолтер Мосли покинул сценарную группу сериала «Звездный путь: Дискавери» после того, как коллеги затравили его за использование в речи «слова на букву Н». Мосли был поражен тем, что его принялись порицать за попытку переосмыслить прозвище, при помощи которого его предкам веками указывали на их место.

С другой стороны, заигрывание с культурой меньшинств может воспроизводить стереотипы — то есть ограниченный и предвзятый взгляд, который всегда лежит в основе социального неравенства. Под влиянием стереотипов мы зачастую ошибочно приписываем социальной группе набор каких-то признаков и в итоге предвзято воспринимаем и саму группу, и отдельных ее представителей. Например, афро, дреды или косички у темнокожих многие до сих пор считают «экзотикой», признаком низкого социального статуса или неряшливости. Как следствие в некоторых компаниях эти прически официально считаются нарушением дресс-кода, хотя для многих это не абстрактная дань культуре предков, а единственный способ справиться с текстурой волос. Те же дреды и косички у белых девушек на фестивале Коачелла воспринимаются без предрассудков — как стиль бохо или модная изюминка.

Уолтер Мосли

Луис Чуде-Сокеи убежден, что культура никому не принадлежит — и нет никакого критерия, который помог бы определить, кто является ее более полноправным представителем. Поэтому решить «за всех» раз и навсегда невозможно. «То, что культуру может представлять отдельная личность или социальный слой, в корне проблематичное убеждение, — объясняет Чуде-Сокеи. — Скажем, «черная культура» как конструкт в США представлена одними явлениями и практиками, на Ямайке — другими, в Нигерии — тоже иначе. И вдруг темнокожие представители среднего класса или преимущественно мужское гетеронормативное рэп-комьюнити решают, что могут говорить от лица всей «черной культуры».

образы на фестивале «Коачелла»

А поп-звездам тоже нельзя наряжаться в костюмы разных народов? Они ведь артисты, это сценический образ.

Кэти Пэрри в клипе «Dark Horse»

По мнению Чуде-Сокеи, пытаться контролировать поп-культуру в принципе бессмысленно — особенно когда она превращается в товар. Так, Кэти Пэрри в клипах и на концертах то японка, то египетская царица — и только успевает просить прощения. Но музыка всегда была всеядной в плане источников вдохновения, и зачастую «равным обменом» и не пахло. Например, во времена сегрегации в США на танцы под музыку черных музыкантов не пускали афроамериканцев, а мотивы или целые композиции тех же музыкантов в итоге буквально присвоили белые рок-звезды. При этом, по словам Чуде-Сокеи, черная музыка всегда была нацелена на массовое потребление — не только темнокожими: «Целью джазовых музыкантов было добиться высоких продаж. Конечно, это повлекло за собой плагиат, воровство и эксплуатацию».

КЭТИ ПЭРРИ на MTV VMAs, 2011

В краже «черного флоу» в музыке обвиняют и Ариану Гранде, и даже Бейонсе. По мнению ее критиков, поп-дива эксплуатирует «низовую» черную культуру и ее проблемные стороны, от насилия до низкого уровня жизни. При этом ее сестра Соланж зарабатывает на тех же явлениях, только поданных в менее коммерческой обертке, и это не вызывает нареканий. Обоснованны ли все эти обвинения и в культуре ли дело — большой вопрос. «Если проблема в капитализме, то и говорите про капитализм, а не про то, что Бейонсе недостаточно черная, а Соланж — в самый раз, — предлагает профессор. — Только большинство из нас не владеют тонкостями экономических и политических процессов, потому проще вести речь о культуре, стиле и привычках».

Некоторые поп-исполнители осознанно пытаются уйти от поверхностного заимствования. Например, этим летом у Мадонны вышел видеоклип на песню Batuka с отсылками к истории рабства на Кабо-Верде. Когда-то католическая церковь запретила рабыням играть на барабанах, так как это считалось бунтарством. В виде жеста эмансипации Мадонна совместила госпел с перкуссией и вокалом в исполнении местных женщин. Кто-то скажет, что это попахивает покровительством, но, по мнению Антонио Манчинелли, это «отличный пример сотрудничества людей из разных культур и важная политическая миссия, которую сегодня могут взять на себя артисты».

Мадонна в клипе «Batuka»

Соланж на фестивале Коачелла, 2014

Модная индустрия — тоже сплошная апроприация? Дизайнеры всегда вдохновлялись всем вокруг, в том числе другими культурами.

Ив Сен-Лоран и Мариан Макэвой в саду Мажеорель, 1975

История моды и правда полна неоднозначных случаев заимствования. Например, Ив Сен-Лоран был совершенно искренне очарован Марокко: после путешествий привнес в свою коллекцию марокканские мотивы, купил в Марракеше три дома и любил нарядиться в традиционную одежду. При этом дизайном марокканского имения занимался американский архитектор, и неизвестно, участвовали ли местные мастера в разработке коллекций его дома моды. Сен-Лоран был человек своего времени, но сейчас такое поведение назвали бы ориентализмом. Антонио Манчинелли считает, что обществу пора двигаться вперед: «Тогда „потребление“ других культур дизайнерами считалось нормальным, но постепенно мы открываем глаза на этические тонкости этих процессов, и индустрии моды нужно адаптироваться». Однако он отмечает, что за политкорректностью в основном следят в США: «В Америке сейчас особенно чувствительны к апроприации и активно бойкотируют бренды, которые в ней уличены. В Европе же считается абсурдным ограничивать свободу дизайнеров и художников».

Yves Saint Laurent, 1989

Valentino, весна-лето 2016

Европейские люксовые бренды действительно то и дело попадают под раздачу за беспощадный оммаж: то Valentino устроит показ коллекции с «племенными» африканскими мотивами почти без участия темнокожих моделей, то Gucci отхватит от коалиции сикхов за апроприацию традиционного тюрбана (в той коллекции вообще по всем прошлись — от китайской архитектуры до мусульманских женщин). Антонио Манчинелли считает, что эта коллекция была ошибкой: «Дизайнер Алессандро Микеле не понял, что религиозный символ — не аксессуар. На мой взгляд, талантливый художник найдет способ вдохновляться, не воруя и не оскорбляя ничью веру или самоопределение».

Yves Saint Laurent haute couture, 1989

Gucci, осень-зима 2018

Недавно из-за возмущения публики Dior пришлось свернуть рекламную кампанию парфюма Sauvage с Джонни Деппом в роли коренного американца. По словам Манчинелли, причина в том, что в домах моды работают люди старой закалки: «Думать, что они осознанно спекулируют на скандале или хотя бы осознают масштаб самого явления апроприации, — это переоценивать их дальновидность. Я думаю, „большие боссы“ просто не чувствительны к духу времени и не понимают, что колониальные сказки про экзотику уже не продаются. Я никогда не куплю парфюм Sauvage не потому, что я весь такой политкорректный, а потому что их концепция просто смехотворная».

В то же время появляется все больше новых устойчивых брендов, которые осознанно подходят не только к экологическим, но и культурным вопросам. Владелица марки обуви и аксессуаров Brother Vellies Аврора Джеймс в интервью Popsugar объясняла, что в случае коллекций с «этнической» нагрузкой важно глубоко изучить традиции и историю фасонов и материалов, наладить производство у местных мастеров и позаботиться об этичном месседже кампании. Антонио Манчинелли согласен с таким подходом: «Если дизайнеры начнут вникать в то, откуда берется та или иная ткань, узор или фасон и знакомить потребителя с новой культурой, такой обмен будет взаимовыгодным».

Аврора Джеймс

рекламная кампания Sauvage

с Джонни Деппом

И как наверняка распознать апроприацию? Если нет четких критериев, что толку во всех дискуссиях?

Универсального теста на апроприацию нет, это сложный общественный диалог, который, судя по всему, еще долго будет продолжаться. В каждом конкретном случае культурного обмена есть ряд факторов, которые вступают во взаимодействие: социальное положение обеих сторон, идентичность, контекст. Луис Чуде-Сокеи убежден, что попытки «отсортировать» явления культуры и установить правила о том, что оскорбительно, а что нет, обречены на провал: «Общество постоянно трансформируется, и оно куда многослойнее, чем иногда кажется».

Съемка Даши Жуковой для Buro 24/7, 2014

Плюс диалога об апроприации — пусть он иногда и доходит до абсурда — в том, что так мы обращаем внимание на сложные механизмы социального взаимодействия. Когда пять лет назад Даша Жукова сфотографировалась в кресле в форме темнокожей БДСМ-модели в день памяти Мартина Лютера Кинга, это привлекло внимание и к истории самого арт-объекта, и к этике использования произведений искусства в быту. Телеиндустрия тоже взяла тему в оборот. И абсурдность культурной апроприации, и ее прямая связь с расизмом показаны в комедийном сериале Netflix Dear White People про будни студентов американского университета — а еще часто затрагивается в нашумевшем Insecure производства HBO.

Антонио Манчинелли полагает, что мода, музыка и искусство — это отличные площадки для политического высказывания: «Так почему бы не использовать их, чтобы прививать осознанность и уважение к другим культурам?» Луис Чуде-Сокеи идет дальше и предлагает задуматься о глобальных проблемах — расизме, сексизме и неравном распределении власти.

Каким бы ни было отношение к самому явлению культурного присвоения, эксперты едины в том, что апроприацию и самые разные реакции на нее можно воспринимать как симптом общественного дисбаланса — и толчок к тому, чтобы разобраться с его глубинными причинами.

сериалы insecure и dear white people