Карнавальная жизнь Людмилы Гурченко

Ровно 10 лет назад не стало Людмилы Гурченко — главной советской и российской иконы стиля. Любая роль для нее начиналась с костюма, а собственный наряд — с анализа, интуиции и предчувствия праздника. В кино и на сцене она одевалась «под образ», в повседневной жизни — просто феерично. Кто-то объяснял ее любовь к маньеризму «послевоенным голодом по прекрасному». Но этот голод был знаком миллионам ее соотечественниц, а десятилетиями сублимировать из него настоящий шик — в стране, где долгие годы не знали, что это такое, — получилось лишь у самой Гурченко. Татьяна Якимова прочитала все интервью кинодивы и вывела ДНК ее самобытного и вместе с тем эталонного стиля.

Анализ

Гурченко никогда не считала себя красивой и потому постоянно себя изучала, подчеркивала достоинства, маскировала недостатки, делала ставку на индивидуальность, харизму, сияющий взгляд — и талию, конечно. «Досконально себя изучая, выстраивая, с возрастом я стала гораздо интересней и эффектней. Много ездила за границу, наблюдала за лицами, манерами, нарядами. Впитывала и анализировала. И мне так хотелось рассказать об этом нашим "невыездным" женщинам! А еще лучше — показать. Держа в голове один фасон, умудрялась разнообразить свои наряды, включала интуицию — и в результате появлялась на экране в роли даже красавиц. Знаю, что увидев меня, многие женщины вдруг брались за себя. Я вообще считаю: почаще смотреть свои фотографии, заглядывать в зеркало и анализировать, что тебе идет, а что не идет, нужно всем — не только актрисам». Выработав или, если угодно, — найдя собственный стиль, к моде Гурченко относилась уже довольно снисходительно: «Стиль — явление врожденное, исключительно индивидуальное. А мода — вещь преходящая и немного поверхностная: приобрел модную вещь, и ты уже моден. Таким "оригиналом" может стать кто угодно. Сегодня ты моден со своей новой вещицей, а через полгода подоспела новая коллекция, и ты снова ломаешь голову, как бы не отстать от паровоза!»

Бунтарка

За смелость в одежде ее любили — и нещадно критиковали. В юности — ответственные работники, в зрелости — все, кто почему-то давал себе такое право. «Начиная с первой картины, с 20 лет, я странным образом будоражу воображение публики. Помню, как после "Карнавальной ночи" прислали письмо из комитета комсомола: "Вы там танцуете, и у вас колено видно! Как можно?!" Это было целое событие: колено! Или челка — как признак вульгарности. Я из-за этого долгое время ходила с открытым лбом и платья носила узкие, чтобы не развевались, чтобы "без колена"...

В 80-х осмелела: давала интервью "Союзкультуре" и горячо убеждала, что нашим женщинам нужен журнал мод, ведь у нас столько красавиц, которые просто не знают многого о стиле. Боже, как на меня ополчились! "Советская женщина должна ходить в белых воротничках!"» Воротничков у Гурченко было много, но мириться с диктатом чужой коллективной воли она не была готова. «Когда я находилась в подходящем для экстравагантности образе, страна была "коммунизм плюс электрификация всей страны". Нельзя было ни-че-го. А сегодня можно все! Но обязательно найдется тот, кто скажет, что Гурченко опять что-то не то надела. "Мы в шоке!" Если я не смогу в своем возрасте надевать то, что носят все в наше время (за исключением суперкоротких юбок и вырезов, что пониже спины, которые я и раньше-то не носила), то мне станет скучно и серо. Это то, чего тебе не удалось сделать раньше. Реализация нереализованного. И самоирония: я надеваю какие-то смелые наряды, что-то современное делаю, и все при этом знают, когда вышла "Карнавальная ночь"... А когда я слышу осуждающие оханья и аханья, то говорю: давайте вы будете не охать и ахать, а заниматься собой!» Гурченко шокировала окружающих не столько потому, что опережала время: скорее она просто улавливала наступление новой эпохи раньше остальных. «Это самая большая тайна в жизни — быть современным. Я как-то четко слышу время и четко понимаю, что мое, а что нет».

Вещи

Ее трепетное отношение к одежде не имело ничего общего с «вещизмом». Наряды были ее друзьями. Или — не были. «Если надела платье и оно легло, я сразу понимаю, какой голос и походка должны быть. А если не чувствуешь образ, нет у тебя внутреннего понимания одежды, тогда тяни на себя все, что хочешь, все равно ничего не поможет. Когда я одеваюсь, я точно знаю, какую роль должна сыграть!»

— Людмила Марковна, мы с друзьями тут поспорили: сколько вам лет?

— Мне 27 лет и много-много месяцев. Все, до свидания.

Годы

«Да я вообще о возрасте не думала бы, если бы мне о нем не напоминали».

Дизайнеры

Людмила Марковна дружила со многими художниками по костюмам и модельерами, но выделяла Зайцева и больше всех — Юдашкина. «Что из его вещей ни надену — все подходит. Он как будто подглядел мои сны и фантазии. В каждом его костюме ощущаешь себя персонажем!» Гурченко даже участвовала в его показах и признавалась, что, встреть его лет двадцать назад — пошла бы работать манекенщицей: «Да я себя вообще часто чувствую как модель на подиуме!» С удовольствием советская суперзвезда носила и вещи молодых дизайнеров, например, серебристый палантин Ирины Егозаровой или платья Леонида Гуревича, который в 2012 году на Aurora Fashion Week посвятил ей коллекцию Tribute. Питерские модельеры Бунакова и Хохлов еще в 2008 году сделали Гурченко костюм для проекта «Дивы», который потом и подарили вместе с головным убором, украшенным перьями. В этом костюме (укоротив юбку) Гурченко снималась в фильме «Пестрые сумерки». В самом последнем фильме и самом своем — она выступила режиссером, продюсером, автором музыки, художником по костюмам — это не считая главной роли. А головной убор переделала для последнего клипа (на песню Земфиры «Хочешь»). Даже в сделанные специально для нее дизайнерские вещи Гурченко вносила что-то свое. Но на льстивый вопрос: «Почему бы вам не открыть модную линию?» отвечала: «Для этого нужны наглость и авантюризм... Я не рисую, просто я знаю свой стиль, что мне идет. И главное — никогда не теряю реального представления о себе... В нарядах понимаю, но только в отношении себя самой. А в каждом деле человек должен быть уверен на пятьсот процентов, тогда имеет смысл этим заниматься».

Запахи

Для героинь Гурченко парфюмы были важны не меньше одежды. «Когда я снималась в "Сибириаде", у моей героини были духи "Красная Москва". И немножко мужского одеколона "Шипр". Так я сразу погружалась в то время!» В фильме «Пять вечеров» Тамара Васильевна душилась «Ландышем» или «Белой черемухой». Миссис Лора Чивли в «Идеальном муже» пахла Madam Rochas. Эти цветочно-альдегидные духи с нотками жимолости Гурченко называла любимыми, однако их сняли с производства, как и еще одни любимые духи актрисы — Clara Centinaro от Gandini Profumi. Куда более надежным фаворитом оказался аромат Chanel № 19. Долгое время она пользовалась и «Марусей» Славы Зайцева — из уважения к модельеру, который ее обожал и называл «королевой в авангарде времени». Ее первым дорогим парфюмом был Ma Griffe от Carven (который обожала первая суперзвезда советского кино — Любовь Орлова). При этом никакой парфюмерной коллекции после себя Гурченко не оставила, так что кажется, что уникальные пуговицы (см. Креатив) «заводили» ее сильнее, чем самые утонченные духи.

«Идеальный муж», 1980

Креатив

Можно предположить, что Гурченко была единственной, кто отваживался пришить новые манжеты к жакету Dior и полностью переделать платья Roberto Cavalli и Oscar de la Renta. Так она «обостряла» костюм, приспосабливая к своему темпераменту, выстраивая тот или иной образ. Когда костюм или платье надоедали, она срезала с них пуговицы, а наряды перешивала или отдавала. Пуговицы, хранившиеся в жестяных коробочках из-под леденцов, потом превращались в броши, серьги, добавлялись к поясам и шляпкам, воротникам и обшлагам: «На фоне унылых лиц, серых улиц и костюмов цвета осенней грязи это всегда смотрится выигрышно». Она моделировала наугад, кроила на глаз, шила только вручную, освоила сложнейшую вышивку и работу с кружевом и делала себе не только броши, бутоньерки и воротнички, а даже шляпки. «Именно нехватка туалетов и дает толчок воображению. В свое время она родила во мне такую дикую фантазию!»

В начале 60-х Гурченко ездила с Московским мюзик-холлом в Болгарию — и там сшила за одну ночь бархатный костюм с белым жабо. «Я тогда купила материал, и у меня руки тряслись — не было сил дотерпеть до дома. Ночью с иголочкой сделала все на живую нитку. А потом, уже в Москве, потихонечку пришивала намертво. У меня одно было в голове: я должна в этом платье сегодня выйти на сцену!» Когда дефицит закончился — фантазия не утихла. Последний муж актрисы Сергей Сенин признавался: «Для нее я вдел километры ниток в иголки и бисеринки». «Купишь в комиссионном идиотское платье большого размера, — писала актриса в своих мемуарах. — Сидишь, крутишь, вертишь... выходишь — все ахают! Где купила? Да так, случайно досталось, заморское... И все верили. А я потом, через время — хвать от него рукава, а вместо складок — юбку "дудочкой". И идешь как японская гейша, тюк-тюк-тюк каблучками. Фурор!»

Едва ли хоть одна звезда сравнимого масштаба вкладывала столько сил в свой образ. «Хочешь быть красивой, хочешь эффектно выглядеть (тем более в нищенские времена) — умей вертеться. Умей вертеться в двадцать раз быстрее, чем умеешь».

Марлен Дитрих

Гурченко часто называли «русской Марлен Дитрих», но лестным она это сравнение не считала. И ревниво спорила. «Меня когда-то привязали к этой Марлен Дитрих. А чего Марлен Дитрих?! Она знала только одну тональность — фа минор. Никогда не играла "Любовь и голуби", "Пять вечеров", "Старые стены" и не представляла, что такое социальная роль. И она с детства знала, что такое хорошая обувь! Может, нас по старости сравнивают? Она долго существовала, и я вот... В остальном у нас ничего общего. Ее бы в наши условия, когда не было ни грима, ни костюмов, — не знаю, что бы она делала».

Обувь

Даже домашние туфли у актрисы были обязательно на каблуках. Кстати, обувь ей, как настоящей примадонне, часто шили на заказ. В театральных мастерских, на Мосфильме... «Всем делали туфли с одним бантиком, а мне нужно было два. И это было красиво!»

— У меня в 30 лет депрессия была, даже волосы выпали. А как у вас, сложные отношения с возрастом?

— У меня другое — мне неловко показывать свою живость.

Пластика — и пластика

Людмила Марковна боролась со старостью отважно и не всегда разумно. В 2009 году она чуть не ослепла из-за повторной блефаропластики. А первую операцию на веках она делала еще молодой, в Институте красоты на Калининском проспекте, причем без наркоза — «чтобы не было сильных отеков».

В середине нулевых число ее пластических операций обсуждали в прессе едва ли не чаще, чем курс доллара. Чаще всего критика выглядела настоящим хамством: «Женщине уже столько лет, а она все как девочка себя ведет, все-таки нужно уважать свой возраст». Отдельным жанром плоские шутки о Гурченко стали в «Камеди Клабе». Актриса и ее муж Сергей Сенин собирались подать на «юмористов» в суд, но тема заглохла.

Все эти упражнения в остроумии оставляли за кадром самое главное: даже с полуприкрытыми веками и увеличенными губами Гурченко не теряла индивидуальности и, казалось, иронизировала над собственным перфекционизмом. Она уверяла, что борьба за внешнюю форму дает колоссальную энергию, источники которой с каждым годом все труднее находить. Это замечал известный пластический хирург Сергей Кулагов (кстати, отговаривавший звезду от ее последней круговой подтяжки): «Гурченко получала кураж от своих обновлений. Они ей добавляли драйва, уверенности в себе. Если бы она не увлекалась пластикой — давно сошла бы с экрана. И никто бы сейчас не горевал по Гурченко, показавшей пример того, что на сцене можно блистать и в ее возрасте... Она выложилась до конца. Да, возможно, переборщила с пластикой. Но на нее и в 75 лет все смотрели».

На самом деле настоящий секрет молодости Гурченко был в другой пластике — пластике движений. По воспоминаниям еще советских журналистов, ее шаги навстречу публике «сразу превращали фигуру красивой женщины в некое виолончельное подобие, в пластическую, абсолютно точно выверенную фразу будущего спектакля, скетча, фарса, трагедии, комедии, фильма, анекдота, мистерии». Прошли десятилетия, лицо актрисы изменилось, но знаменитый выход в люди оставался все таким же эффектным, а пластика — чарующей. И еще: что бы там ни сочиняли, ни одной операции Людмила Марковна не сделала «ради молодого мужа», перед которым, кстати, никогда не стеснялась ходить в халатике и без макияжа. Все — для искусства.

Примадонна

Так с конца девяностых у нас стало принято называть Пугачеву, но сама певица считала примадонной именно Людмилу Гурченко. Поэтому и пригласила ее в свой фильм-концерт «Сюрприз для Аллы» и в клип, который снял Федор Бондарчук в 1997 году. На концерте она чуть не упала, пройдя по искусственному газону на тонких шпильках, но, «как гордая гусыня, стала изгибать в коленке ногу». В общем, стопроцентное попадание.

— У Вас есть какие-то рецепты Вашей энергии потрясающей? Может, Вы что-то не то едите — не то, что все?

— Что я ем не то — это точно

В образе примадонны Гурченко была потрясающе органична, как Шер или Дайана Росс. Она и была нашей Шер: фантастически пела, танцевала, играла, перевоплощалась, меняла внешность (и не поправлялась). Недаром дизайнер Леонид Гуревич называл ее жар-птицей, чудом попавшей в курятник и вынужденно прожившей в нем всю жизнь: «Гурченко было бы гораздо легче жить, не зная о том, что где-то существует Голливуд и Бродвей, замечательный свет, звук, костюмерные и режиссеры, мечтающие снимать таких, как она... Но она знала, и в этом ее трагичность».

Конечно, она была не единственной девочкой, выросшей на старых «трофейных» западных мюзиклах и с детства подражавших Марике Рекк. Но только она состоялась — и стала олицетворением того «блистающего мира». Носила пайетки, перья и боа так, словно в них родилась. И всегда у нее были гордо поднятый подбородок, сценический макияж, концертная укладка (а не укладка, так шляпка или парик). Гурченко подчеркивала, что первой в России стала использовать в своих нарядах перья: началось это с мюзикла «Небесные ласточки» (кто же не помнит красавицу Жаннет — кстати, тоже примадонну), а продолжилось в реальной жизни. Она обожала шифон, бархат, атлас. Эффектные шляпы, вуали... Большие рукава жиго. И роскошные воротнички. И болеро. На Каннском фестивале в 1979 году, когда «Сибириада» получила специальный приз, Гурченко вышла на красную дорожку в лаконичном платье и кружевной кофте-болеро начала века. «Они в Каннах уже забыли, как это выглядит, и вдруг я выхожу: потрясающая кофта из кружев, сзади этот хвост, турнюр — ух! Все остолбенели». Она признавалась, что может в родных стенах и ссутулиться, и поныть, и ходить без макияжа. Но только без свидетелей. «В разобранном виде меня не может видеть никто!» Она не хотела, чтобы пытливый зритель смог представить ее у плиты на кухне или в очереди в сберкассу. И в результате даже ее увядание было куда роскошнее цветения многих коллег по цеху.

Стиль в кино

Во всех ролях Людмилы Гурченко — кинематографических, театральных, эстрадных — стиль стоял наравне с игрой. Она придумывала-продумывала-совершенствовала-обживала-одушевляла костюмы для всех своих героинь. Наивный критик писал: «Конечно, Гурченко не могла вмешиваться в работу художника по костюмам для фильмов и спектаклей...» Могла! И вмешивалась. Многие костюмеры просто обожали актрису — она фонтанировала идеями, давала уйму подсказок, а могла и сама сделать половину работы. Ее огромная фильмография — идеальная иллюстрация крылатой фразы «Артист обязан переодеваться». А еще она умела создавать гармоническую связь между внутренним состоянием своей героини и внешностью, когда одежда становилась «второй кожей» и начинала играть не менее выразительно, чем человеческая мимика. Трикотажная кофта, заправленная за подвернутый пояс слишком большой юбки у любимой женщины механика Гаврилова и ее же платья с греческими драпировками. Идеально сидящая юбка-карандаш и белая блузка официантки Веры в «Вокзале для двоих». Твидовый костюмчик а-ля Шанель с воротником пажа и красным мохеровым беретом — у самой элегантной разлучницы советского кино Раисы Захаровны. Вышивка, рукава-фонарики и «фенечки» у Мамы Козы в фильме «Мама». Нина Николаевна («Двадцать дней без войны») в шубке, подпоясанной таким же ремешком, какой был у матери нашей героини во время Великой Отечественной. Это — и многое другое — придумала Гурченко. А придумав, играла характер, судьбу. Она никогда не боялась «проститься с внешним лоском» ради сильной героини. «Если в роли до мельчайших подробностей разработаны костюм, прическа, если в них точно подано время — то и походка, и рост, и улыбка, и возраст, и строй мыслей — все приходит само, независимо от меня. И тогда мне совершенно не важно, красивая я или некрасивая, молодая или старая, тогда "работает" характер персонажа — человека».

«Вокзал для двоих», 1983

«Старые клячи», 2000

Эльдар Рязанов: Я дописываю сценарий. Название будет «Старые клячи».

— Элик, ей-богу, противно, что «старые»... Но то, что «кляча», — это точно про меня!

«Любовь и голуби», 1985

«Двадцать дней без войны», 1977

Талия

Осиная талия Люси Гурченко (ее исторический минимум 43 см) — бессмертный бренд. Начиная с «Карнавальной ночи» — и до конца. Легенда о том, что из 48 сантиметров обхвата Гурченко не выходила до самой смерти, может, и не вполне соответствует истине, но талия примадонны действительно оставалась изумительно тонкой. Когда ее гардероб стал достоянием выставок, выяснилось, что на современных манекенах платья Гурченко не застегиваются. По словам Юдашкина, у нее была «лучшая фигура страны». Что она делала, чтобы эту фигуру сохранить? По словам самой Гурченко — ничего. По версии СМИ и некоторых бывших подруг — все, что могла.

Интернет до сих пор переполнен многочисленными «диетами Гурченко», согласно которым «актриса всегда выбирала только низкокалорийный продукты», что на фоне ее знаменитой любви к булке с маслом выглядит неубедительно. Скорее всего, актриса просто ела мало. Все, что любила, но понемногу. Могла нарушить это правило в грузинском ресторане, например, или в «Боско кафе». Могла дома навернуть «картошечки на ночь». Но изредка. А вот тренера и диетолога у нее точно не было. «Я по природе своей могу есть что хочу и сколько хочу... Почему так? А у меня, как говорится, проходимость не нарушена. Голод, война, сгораемость... Папа такой же был — всю жизнь в одном весе. Тем не менее я никогда не занимаюсь обжорством и другим не советую. Секрет прост: не переедать!» А горделивая осанка... «Мне нужно, чтобы кто-то каждый день мне говорил: "Мы вас любим! Вы нам нужны!" И от этого у меня поднимается подбородок, распрямляются плечи».

Улыбка

В юности Люся Гурченко была вся как улыбка. Она просто не понимала, как можно жить иначе. И всю дальнейшую жизнь повторяла: «У женщины может быть заурядная внешность, но улыбка добрая, и — все! Она уже светится изнутри. Улыбка — это радость лица».

Однако с середины 60-х улыбка в ее фильмах была потерянной, коварной, победительной, застенчивой, озорной, саркастической, интригующей, победной, даже счастливой — но уже никогда такой ликующе-беззаботной, как в «Карнавальной ночи». «Меня запомнили по "Карнавальной ночи" — жизнерадостной, веселой. Я пришла на экран счастливой и оптимистичной! Мне казалось: ничто меня не сможет сломать, я обязательно прорвусь! И депрессия никогда меня не коснется. Но этого человека из моих ранних фильмов больше нет». Память о тех годах, когда ее критиковали «за пустоту и легкомыслие» и не давали ей ролей, в которых она могла бы блистать и улыбаться, жила в Гурченко до последнего. В результате ее улыбка повзрослела. Но всегда оставалась безупречной — фарфоровые коронки актриса поставила незадолго до «Вокзала для двоих» и очень переживала за них во время страстных объятий с Басилашвили. После Каннского фестиваля актриса неожиданно пожаловалась: «Там все улыбаются, как заведенные, а я думаю: ну неужели не скучно? Ведь нельзя же понять, о чем думают, нравится им, не нравится... Все лучезарны!» Потом поняла, что так надо. Научилась улыбаться, когда не хотелось, но при этом — без фальши. Ее улыбка говорила: «Хотели — получите». Это была роль, а в ролях Гурченко никогда не фальшивила. «Мой стиль был — заразительные жизнелюбие и оптимизм. Я несла себя как символ иронии над самой собой!»

Но была и другая улыбка. «Какое счастье, — писал Юрий Беспалов в рецензии на "Песни военных лет", — что есть человек, который появится на экране, улыбнется вам, и вы почувствуете, что душа этого человека вмещает в себя те же горести и радости, которыми болит и которым радуется душа ваша». И это тоже была она.