текст:
Катерина Вахрамцева

фотографии:
Максим Тараканов

креативный директор:
игорь андреев

Инкруа-
ябли
и
мервейезы

— это же панки

В пространстве LOBBY Moscow совместно с Alina Pinsky Gallery последний уикенд работает персональная выставка Игоря Скалецкого Cabinet des Modes: сюрреалистичные портреты главных модельеров ХХ века, выполненные масляной пастелью. Самого художника, впрочем, интересуют не большие бренды и громкие имена, а вещи с историей и характером, которые он коллекциони-рует и в которых позирует для этой съемки. The Blueprint поговорил с художником о Гальяно и Маржеле, антикварной одежде на людях и на мумиях, книжной иллюстрации и кочевой жизни.

фотографии с выставок:
архивы пресс-службы

Почему на выставке в Lobby Moscow вы решили обратиться к теме моды?

Это место — не классическое выставочное пространство. Оно камерное, не подразумевает масштабного искусства. А мода — это нечто промежуточное между высоким искусством и понятным для всех жанром. Мне захотелось в такой манере, немного ироничной, сделать что-то новое. В выставочном пространстве всегда все серьезно, а тут можно погулять. Хотелось сделать что-то небольшое, попробовать заинтересовать другую аудиторию.

Сергей Хачатуров в тексте о вашей выставке «Трикстер» (2024) в галерее Алины Пинской писал про игру с обществом потребления. Рисовать сегодня портреты дизайнеров, чьи вещи стоят тысячи евро, — это продолжение этой игры?

Нет, это скорее игра про смешение чего-то серьезного с обыденным, повседневным. Искусство — оно о вечном. А мода постоянно меняется. Не берутся в живописи за такие вещи, потому что они считаются мелкими. Сюжет может быть любым, мне скорее важна манера, в которой я это сделаю.

Игорь Скалецкий
«Модный приговор
(Анна Винтур)»
2025

Видно, что на выставке много иронии: у Гальяно, которого обвиняли в антисемитизме, на портрете — менора, Винтур изображена в виде змеи. На что вы ориентировались?

Я не хотел давать конкретной инструкции или ключей к разгадке. Я просто накидывал некие скрытые символы, но они не трактуются буквально. Хочется, чтобы каждый нашел свои интерпретации, так же, как культурные коды в одежде могут по-разному раскрываться в зависимости от личности того, кто ее надевает.

А кто из представленных на выставке дизайнеров вам больше интересен?

Мне Гальяно близок, потому что у него всегда виден интерес к антиквариату. Какой был показ, посвященный французской революции и Марии Антуанетте! Эти образы мне очень близки. Инкруаябли и мервейезы — это же панки, просто у них были свои фишки: косички, красные ленты на шее с отсылкой к кровавой отрубленной голове. Чем не первая субкультура? Мне близок Маржела — то, как он кромсал и кроил одежду. Так же и я, возможно, смотрю на какие-то жанры, дроблю на части и собираю заново, как новый коллаж.

Как в этой компании оказался Слава Зайцев?

Я как-то проходил мимо витрины его Дома моды: не знаю, кто ее декорировал, но выглядело настолько китчево, что уже круто. И Слава Зайцев — это уже больше, чем мода.

Игорь Скалецкий
«Слава Зайцев»
2025

Игорь Скалецкий
«Взгляд, скроенный по косой (Джон Гальяно)»
2025

Самый крутой модный показ, который я видел, — это катакомбы капуцинов в Палермо. Это впечатляет больше, чем смотреть на какие-то яркие пуговицы

Не могу не поинтересоваться, насколько хорошо живут российские современные художники. На выставке — портреты Кристобаля Баленсиаги, Жан-Поля Готье, а что из брендов есть у вас в гардеробе?

Я уже забыл, когда покупал в последний раз что-то из известных брендов. Все больше — вещи 1930-х, 1950-х, все — неизвестное. Во-первых, мне очень нравятся старинные вещи. У них есть свой шарм. Во-вторых, просто не хочется звучать банально. Хочется одеться так, чтобы нельзя было опознать происхождение. А когда ты понимаешь, что и как сделано, становится скучно. Мне кажется, что одежда — это такая лазейка, через которую можно ощутить старый мир. Хочется напомнить людям о каких-то красивых вещах, которых становится меньше и меньше. Особенно в Москве — все это куда-то исчезает. Мне всегда хочется видеть человека, то, как он мыслит, а не отсылки к каким-то группам людей, к которым он принадлежит. Неинтересно, когда по одежде человека можно ухватить и куда-то его поставить.

Игорь Скалецкий
«Прическа независимости (Кристобаль Баленсиага)» 2025

Игорь Скалецкий
«Пройти лисой
(Миучча Прада)»
2025

При том, что человека, который работает в сфере современного искусства, довольно легко вычислить по одежде. Менеджерский состав любой галереи или музея — в черном, в гардеробе галеристов будут вещи определенных брендов. А где вы все это находите? Это секонды, винтажки?

Чаще у коллекционеров, которые собирают антикварную одежду, — в Лондоне есть несколько таких... Это как музей — байкерская экипировка, панковские пиджаки, уделанные булавками. Где еще такое увидишь? И история этих вещей не прикрыта, не вычищена. Они там, конечно, цены ломят. Туда приходят студенты, дизайнеры и художники по костюмам. Когда снимали фильм «Байкеры» с Томом Харди — туда приходили за костюмами и за вдохновением. А в обычных музеях — королевские одежды, все аккуратно, подчищено и история стерта.

Почему только королевские? В Музее моды в Антверпене, например, скоро будет выставка антверпенской шестерки.

Это уже больше про дизайн, а я про старинные вещи. Или просто про настолько уничтоженную временем одежду, что в ней появляется характер. Самый крутой модный показ, который я видел, — это катакомбы капуцинов в Палермо. Просто ряды мертвых людей, набитых соломой или забальзамированных, в их обычных одеждах. От церковных чинов до пожарных. И вот это все на них висит, и очень интересно разглядывать. Где-то что-то нарисовано, где-то что-то вышито личное. Это впечатляет больше, чем смотреть на какие-то яркие пуговицы. Хотя я хочу сходить в музей униформы на Патриках. Не был, хочу посмотреть.

Помимо путешествий, у вас довольно широкая география проживания — Нетания, Берлин, Токио, Москва.

Романтическое было время — я ни к чему не привязан. И можно кайфовать одному где угодно. Ты находишь друзей быстро в любом месте. Сейчас это не так просто. Уже не могу, как раньше, взять поехать в Токио и зиму всю там просидеть. Везде есть свой локальный жанр. Особенно в Токио — там очень много винтажных коллекционеров, они там больше всего это чтят и покупают за бешеные деньги.

Во всех странах ходили по музеям?

Не только — какие потрясающие книжные в Токио. Там можно просто залипнуть на несколько часов: такие книжки нигде не найдешь.

Даже без знания языка?

А я картинки смотрю (смеется). Мне все и так понятно. Картинка гораздо более емкая, чем текст. Для меня радость полистать какие-то альбомы редкие — их, скорее всего, нет в интернете. Все это рассматривать, особенно верстку — я обожаю. Это просто сокровища. Единственное, что я не могу их купить, потому что все время перемещаюсь и непонятно, в каких странах у меня разбросаны вещи.

Сейчас у вас все-таки постоянное место жительства в Москве?

Я бы не сказал. Здесь удобно работать, тут мне легче всего найти мастерскую. Но я люблю работать из разных мест — все, что мне надо, мобильно. Я могу свернуть холсты в трубочку и перевезти их куда угодно — с инсталляциями так уже не получится.

Выставка “Cabinet des Modes”
Alina Pinsky Gallery × LOBBY

Сейчас людям сложно себя самоидентифицировать, и они пытаются себя выразить с помощью политических идей

Вы и сейчас считаете себя человеком мира, который может свободно путешествовать?

Пока что да, хотя меня в Израиле лишили страховки из-за того, что я там редко появляюсь. Российского гражданства у меня нет — родители отказались, но и я не препятствовал. Я предпочитаю как-то не касаться политических тем. Сейчас людям сложно себя самоидентифицировать, и они пытаются себя выразить с помощью политических идей. Вроде как обязательно нужно о себе заявить, но все не черно-белое. Мне кажется, что человек — это про что-то более тонкое.

Уверена, что во всех путешествиях очень помогает израильский паспорт: вы довольно рано эмигрировали из России. Почему из всех мест, в которые можно уехать, вы выбрали Россию как место для получения образования?

Да, в 1990-х, мне было 13 лет. Это странно. Во-первых, я очень интересовался классическим образованием. Я хотел научиться рисовать, понять все академические основы. И я доволен — я получил базу, какой-то скелет навыков. Все вещи, которые я делаю, — это сопоставление чего-то архаичного с ультрамодным, современным. А еще в России в начале нулевых было классно, здесь был настоящий движ. Была почва для новых открытий.

Выставка «Трикстер»
Alina Pinsky Gallery

Вы учились у Татьяны Назаренко, потрясающего живописца и яркой художницы. Каким она была преподавателем?

Она была более свободна, чем преподаватели в других мастерских в то время. Ее ощущение ярких цветов мне было близко. Не хотелось быть серой массой, которая рисует церковь и корову, бабушку с фруктами. Хотелось этому противостоять, сделать как бы наоборот. Ты понимаешь, что ты видишь иначе, и ты можешь в этом жанре сделать нечто большее. Как с любым образованием — тебя загоняют в какие-то рамки, и тогда ты выплескиваешь протест.

Все сидят, рисуют конкретную постановку: тут стаканчик с кофе, тут точилка, тут цветок. Что можно сделать иначе?

И все рисуют одинаково. Ты приходишь в аудиторию и не понимаешь, где твоя работа. Потому что у всех одинаковый взгляд. Ты же можешь нарисовать натюрморт совершенно с другого ракурса, другими цветами. То есть талант — это всегда не про умение, а про взгляд. Так же и в математике, и в других областях. Ты можешь неправильно решить задачу, но твой подход может сделать тебя гением.

Выставка «Трикстер»
Alina Pinsky Gallery

Не хотелось быть серой массой, которая рисует церковь и корову, бабушку с фруктами. Хотелось этому противостоять, сделать как бы наоборот

Расскажите, а когда вы вообще впервые столкнулись с современным искусством?

Мне кажется, у тебя всегда есть какой-то наставник. Я ходил в кружок в Израиле, там был чувак, который был взрослее, он классно рисовал. В институте потом была студентка, у которой было потрясающее восприятие цвета. Достаточно одного такого человека — но это такая редкость. На весь институт был один человек, который так красиво мыслил. И если ты такого встречаешь, этого достаточно.

Ну а как же галерейный расцвет и локальные звезды современного искусства?

А меня это не слишком интересовало, потому что все было слишком концептуально, было меньше визуальной части. Даже если видишь концептуальное искусство, всегда понятно, насколько человек подкован, хорошо ли он рисует. Вообще, наверное, первые впечатления были из книг — у родителей была хорошая библиотека по искусству. Открываешь книгу — и сразу запах типографской краски.

А кем у вас родители работали?

Они инженеры. Отец в МГУ начал писать диссертацию, он кандидат физико-математических наук. В первых классах из меня хотели математика сделать, но поняли, что это не мое. Я всегда что-то рисовал, всегда в облаках витал. Когда я уже начал делать успехи, они были спокойны. У родителей хороший вкус для того, чтобы понимать, что я делаю. У нас есть взаимопонимание, и они иногда просят, чтобы я что-то для них нарисовал. Сейчас картину одну передавал им — до этого не было времени, все для галереи, им ничего не доставалось. То есть для себя у меня практически нет работ — все, что делается, куда-то уходит. Некоторые картины хочется себе забрать, но это хорошо, когда они уходят. Освобождается место для новых идей. А еще родители меня постоянно водили по музеям, и у меня в детстве были книжки с иллюстрациями лучших художников.

Если говорить про поколение московских концептуалистов, которые занимались иллюстрацией, то кроме Виктора Пивоварова все это делали из нужды — платили за это хорошо.

Это все равно были художники серьезные. Они не были иллюстраторами детскими, они были чем-то большим. Сейчас не знаю, кто из известных авторов делает иллюстрации. Или сначала делает иллюстрации, а потом становится большим художником. Сразу начинается погоня за каким-то статусом.

А как вы начали заниматься журнальной иллюстрацией?

Из-за коллажей, на которые я переключился с живописи еще в институте. У меня все было ими завешено, я в общежитии жил, просто начал обклеивать комнату. А потом, к концу института, году в 2006-м, я начал делать дневники с коллажами и разместил их фото в ЖЖ. Сначала меня позвали в GQ, а потом — в «Сноб». Там уже были иллюстрации к Лимонову, Пелевину, и они чередовались. У меня была одна кровища — редакции очень нравилось. Сейчас таким, правда, мало напугаешь. Мы теперь сами живем в таком страшном времени, что литература уже не так влияет.

Платили в глянце так же хорошо, как нонконформистам в детских издательствах?

Да, они очень много платили. Я был очень счастлив, что таких авторов дают, еще и деньги платят. Поэтому если бы мне дали сейчас «Колобка» или Эдгара По проиллюстрировать — мне было бы очень интересно.

Выставка «Трикстер»
Alina Pinsky Gallery

Ты теряешь связь сам с собой, если ты расцениваешь себя с точки зрения цифр. Деньги —
это одно, а качество и уровень твоего искусства — это другое. Иногда это совпадает, иногда нет

К разговору про деньги. Вам важно, покупают ли работы?

Если купят — хорошо. Если не купят — тоже хорошо. Когда ты сам знаешь себе цену, это лучше, чем зависеть от оценки внешней. Ты теряешь связь сам с собой, если ты расцениваешь себя с точки зрения цифр. Деньги — это одно, а качество и уровень твоего искусства — это другое. Иногда это совпадает, иногда нет.

Коллаж очень отвечал эпохе конца нулевых, разрастанию визуального шума вокруг.

Композиции все равно были классические. Это скорее материал, инструмент. Если убрать персонажей, то это будет академическая композиция. Осовременивает сюжет.

Вы развернулись к живописи, но в ней осталась коллажность, цвета экрана смартфона.

Элементы коллажа обогащают твою манеру. Если ты внедряешь в живопись какой-то коллажный элемент, то вот это соединение может быть интересным. Не так просто как-то прозвучать по-новому. Живопись — такая волнистая, мягкая, коллаж более острый. И живопись вдруг перетекает во что-то более графическое, собранное из вырезанных элементов. В каждой работе, я думаю, есть визуальные цитаты произведений 5-7 любимых художников, которые где-то вспыхивают. Но это 10% от всего произведения.

Хотелось бы с кем-то из них поговорить?

С Моранди. Еще с Бэконом, но у него столько интервью, столько эпатажа вокруг, что уже как будто знаешь примерно, что тебя ожидает. Но, если бы была такая возможность, я готов поговорить с кем угодно из великих мастеров. Моранди я первым назвал потому, что у него нет образа, который все время бежит впереди художника. Зато есть философия о цвете, о самой живописи — и мне это интересно.

В разговоре вы упомянули инсталляции. Думаете выходить за пределы холста?

Да, мне сейчас интересно шитье и работа с материалами. Это будет нефункциональная одежда — как холст. Хочется сместить границы, сделать какую-то мистическую историю странного происхождения этой одежды. Надеюсь, что получится создать ощущение вещи из ниоткуда.

{"width":1200,"column_width":75,"columns_n":16,"gutter":0,"margin":0,"line":40}

false

767

1300

false

true

{"mode":"page","transition_type":"slide","transition_direction":"horizontal","transition_look":"belt","slides_form":{}}

{"css":".editor {font-family: tautz; font-size: 16px; font-weight: 200; line-height: 21px;}"}

Инкруа-яблии мервейезы

— это же панки

Инкруа-
ябли
и
мервейезы