Юлия Иосильзон

текст: александр бланарь

фото: юлия лебедева

Юлия Иосильзон живет и работает в Лондоне, ее выставки проходят в Нью-Йорке, Сеуле, Копенгагене, но вдохновение она ищет и в воспоминаниях о своем детстве в России. Александру Бланарю художница рассказала об арт-рынке Лондона и Москвы, о женском в искусстве и непредсказуемой жизни художника.

Москва и Лондон

Моя Москва — это семья, друзья, собака. Здесь я провела часть детства и возвращаюсь к этому времени в мыслях, когда рисую. Чаще всего вспоминаю Успенское (населенный пункт в Одинцовском районе Московской области. — Прим. The Blueprint), где выросла, — а в самой Москве я до сих пор немного инопланетянин. Для меня московский арт-рынок похож чем-то на берлинский — здесь много уделяют внимания замыслу, идее, концепции. Москва, как и Берлин, очень честная, она не принимает bullshit. Поэтому и искусство умеет уйти из нормативов цензуры, рассказать все, о чем не очень хочется или не принято говорить. Если бы я была в Москве, я уверена, что я бы больше занималась фотографией — она правильно, как мне кажется, передает поэтичность этого города. Русские художники очень талантливы и самобытны, поэтому я думаю, что у них большое будущее. Не вижу на нашем рынке барьеров для самореализации: появляются коллекционеры, готовые инвестировать не только в мировые имена, но и в отечественные — как начинающих художников, так и известных. Единственное, хотелось бы больше открытости внешнему миру, участия в мировом арт-процессе.

Лондон же, как и рынок его искусства, очень объемный и сложный. Здесь варится огромное количество разных национальностей, здесь все так индивидуально, что невозможно даже представить себе существование «главного задающего тренда». Искусство кругом, и чтобы о нем рассуждать со знанием дела, требуется большая насмотренность: я советую отправляться и в небольшие проект-галереи вроде Project Native Informant, Kupfer Project, и в солидные Stuart Shave Modern Art или Studio Voltaire.

Скульптура и живопись

Я, скорее, скульптор, который рисует. Или же художник, который мыслит как скульптор. У моих работ всегда есть проекции, глубина, слои — так что можно сказать, что они как-то сами собой переросли в керамику. Пока я леплю из глины, то лучше чувствую все детали моих картин, они как будто оживают в руках.

В начале каждой работы всегда есть история или метафора, и на этот сюжет я делаю одновременно несколько работ — и обязательно керамику, которая оказывается совсем не похожа на рисунок и дает мне еще одну плоскость идей. Я всегда записываю за своей семьей и друзьями смешные фразы, а потом уже разворачиваю их в картины. Получается такая игра слов с визуальной обложкой. Я ищу правильное расположение цветов, потом добавляю персонажей. Работу я считаю законченной, если она начинает для меня звучать, как звучала бы музыка — многогранно и целостно. Трудно описать это ощущение словами, но мне очень важно, чтобы картина двигалась на зрителя как воздух, в ней была выдержана определенная геометрия и ритм.

Галереи и продажи

Первые серьезные продажи были на моем финальном шоу бакалавра в Slade School of Fine Art. Самую большую картину с той выставки купили коллекционеры-французы, которые живут в Лондоне, — ее стоимость за это время выросла в восемь раз. С тех пор они активно покупают мои картины и керамику.

Искусство международного класса — спорт высших достижений, где победителей не так много, зато они «забирают все», и если на них равняться — рынок оценит по заслугам. Изачально я не думала об искусстве как источнике заработка, но оно им уже стало, и это очень мотивирует. А еще мотивирует работа над выставками: для художников очень важны дедлайны, они дисциплинируют. Я практически не делаю работы на будущее — если все получилось, нужно показать картину или скульптуру, если нет, я ее уничтожаю — up or out, как в жизни. Если мои новые работы не увидят люди, то кому они нужны?

А коллекционеры везде очень разные. Я раньше пыталась «разгадать», что и где больше покупают, где какой рынок, и пришла к выводу, что никогда не угадаешь. Когда у меня была выставка в Сеуле, зрители говорили, что мои работы «легкие, как ветер». Азиатам очень близка каллиграфия, цвет, гедонизм в широком смысле. Им нравится, что работы на прозрачной ткани — это что-то одновременно уникальное и новое.

Мода и идентичность

Я люблю наряжаться, но только за пределами студии — пока я рисую, то растворяюсь в процессе. Внешний вид — это мой театр, где я сама создаю декорации. Я наряжаю себя как картину: думаю про цвета, смешиваю слои и задаю геометрию, только потом добавляю детали.

Важно быть честным с самим собой: твоя история делает работы глубже, добавляет в них историю, культуру, традицию. Я еврейка и сейчас изучаю библейскую иконографию старой Торы для моей следующей выставки в Нью-Йорке. Мне очень важно, чтобы моя культурная идентичность была в моих работах, это часть меня. Я абсолютный фанат женского движения в искусстве — у него есть особая энергия, темы, размышления, наблюдения. Мне нравятся работы Дарьи Гитманович, Юлии Лебедевой, Устины Яковлевой, Анны Складман, Ольги Кройтор, Дуни Захаровой, Софьи Шпуровой, Алисы Йоффе, Аполлинарии Брошь.

Друзья и жизнь

Я всегда коллекционирую работы друзей: мне близко то, что они делают, а их работы дают энергию и хранят в себе воспоминания. Рада, что во время локдауна я участвовала в проекте Artist Support Pledge, где художники, продав шесть своих работ, должны были купить одну работу другого художника — так моя коллекция значительно выросла.

Я реалистично смотрю на вещи и пытаюсь контролировать только то, что в моих силах здесь и сейчас. Поэтому я стараюсь по полной выкладываться в студии — и таким образом делать лучше и интересней этот мир. Я верю, что все в наших руках, барьеры надуманы, а будущее — результат усилий каждого из нас здесь и сейчас. Жизнь — это командный спорт.

Лучшие материалы The Blueprint
в нашем канале на Яндекс.Дзен