Нашествие «варваров»

Одними из самых запоминающихся художественных событий прошлого года оказались акции британского экологического движения Just Stop Oil и их союзников из континентальной Европы: активисты обливали знаменитые картины супом и картофельным пюре, приклеивали себя к рамам и музейным стенам, заклеивали полотна отредактированными репродукциями. Участники акций не вредили живописи — по крайней мере, намеренно: обычно, если они что-то и пачкали, то только защитные стекла (исключение — пейзаж Джона Констебла, пострадавший от клея). Критик Антон Хитров предлагает взглянуть на самый резонансный проект Just Stop Oil — атаку на «Подсолнухи» Ван Гога — как на произведение современного искусства, а заодно пересмотреть отношение к вандализму в целом.

Иногда вандализм — это тоже искусство. Да, речь опять о супе на «Подсолнухах»

В русскоязычном пространстве очень трудно найти положительный или хотя бы нейтральный комментарий к музейным акциям Just Stop Oil. Это ожидаемо: российская интеллигенция обожествляет культурное наследие и делает эту квазирелигию чуть ли не ключевым компонентом своей идентичности. «Все прошлое превратилось в огромное пространство иерофании (проявления чего-то священного. — Прим. автора)», — пишет архитектурный критик Григорий Ревзин в книге «Как устроен город», пытаясь разобраться, почему из всей урбанистической повестки предметом более-менее массового внимания становится лишь охрана памятников.

Все, что похоже на критику в адрес старой культуры — будь то попытки судить Поля Гогена с современной деколониальной и феминистской позиции, временное изъятие фильма «Унесенные ветром» с сервиса HBO Max (позже он вернулся в коллекцию с комментарием киноведки Жаклин Стюарт) или даже снос памятников Пушкину в Украине в 2022 году — неизбежно задевает российскую аудиторию.

Бывают и совсем парадоксальные случаи: просвещенные, прекрасно образованные люди осуждали художника Николая Полисского за то, что тот якобы сжег католический собор для перформанса «Пламенеющая готика» — хотя этот «собор» команда Полисского построила сама и именно для того, чтобы предать огню (точнее, художник намеревался построить собор из огня, а деревянная конструкция служила для него каркасом).

В интеллигентской среде культура обычно мыслится не как пространство конкурирующих ценностей, а как собрание реликвий, обращаться с которыми нужно по специальному протоколу. Отход от этого протокола трактуется как однозначное варварство. Чтобы разобраться в целях и значении музейных протестов, придется выйти за рамки этого мировоззрения — а для начала переосмыслить понятия «варварство» и «вандализм».

Превратное понимание вандализма заложено
в самом термине

Слово «вандализм» появилось во времена Великой Французской революции. Священник и просветитель Анри Грегуар, парламентарий Первой республики, употребил его, выступая в защиту культурного наследия. Грегуар отсылал к историческим вандалам — германскому племени, которое в 455 году разграбило Рим (к слову, захватчики не уничтожали римское искусство, а просто крали его, как это тогда было принято). Поскольку эпоха Просвещения идеализировала Античность, для публики Грегуара это был понятный и отталкивающий образ.

Получается, современный термин «вандал» восходит к античной концепции варвара — чужеземца, незнакомого с нормами греческой или римской цивилизации, а значит, некультурного, дикого с точки зрения этих самых норм. Когда мы называем человека вандалом, мы подразумеваем, что он, в отличие от нас, не понимает значения того искусства, на которое покушается, — в силу своего невежества или глупости.

Среднестатистический древний грек или римлянин не мог представить, что у варвара тоже есть культура, только своя. Точно так же и нам сложно вообразить, что вандал занимается вандализмом, поскольку сознательно отказывается от общепринятых ценностей в пользу каких-то других.

Мы уверены, что оберегать культурное наследие — самоочевидная и непреложная цель, но это не так. Люди заботятся о памятниках архитектуры и искусства, поскольку этого так или иначе требует их мировоззрение, — а к любому мировоззрению время от времени возникают вопросы.

Нельзя судить о вандалах, не принимая во внимание их мотивы

Оберегать картины, скульптуры или здания можно из разных побуждений. Для кого-то они — свидетельства некоего золотого века, который закончился и уже никогда не наступит снова. Для других — залог преемственности поколений. Для третьих — воплощения национального духа. Точно так же разные мотивы могут быть и у вандалов.

В 1974 году художник Тони Шафрази написал «Хватит лгать» на «Гернике» Пабло Пикассо, которая тогда выставлялась в нью-йоркском Музее современного искусства, протестуя против американских военных преступлений во Вьетнаме (его посыл был достаточно прозрачен: общество восхищается антивоенной картиной и в то же время готово мириться с тем, против чего она направлена). А спустя почти полвека Игорь Подпорин пришел в Третьяковскую галерею, выхватил из ограждения металлический столбик и несколько раз ударил картину Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года», считая, что защищает русского царя от клеветы.

Первым двигало отвращение к насилию. Вторым — симпатия к авторитарной власти. Уравнивать между собой Шафрази и Подпорина — все равно что не видеть разницы между натуралистом, собирающим образцы для научной коллекции, и браконьером.

Вандализм экоактивистов мотивирован вовсе не ненавистью к искусству. Сторонники Just Stop Oil и союзных им зеленых движений, таких, как немецкое Letzte Generation или итальянское Ultima Generazione, уверены, что большие художественные музеи воплощают лицемерие западных государств. На сайте Лондонской национальной галереи ее главной целью названа забота о будущих поколениях. Национальную галерею финансирует британское правительство, которое в свое время и купило первые картины для ее коллекции — и правительство же разрешает корпорациям разрабатывать новые месторождения нефти и газа в Северном море.

Выходит, музеи вроде Национальной галереи нужны власти, чтобы симулировать заботу о будущем, которым она на самом деле готова пренебречь ради сиюминутной выгоды — а шедевры мастеров, таких, как Винсент Ван Гог, в этом лицемерном спектакле выполняют роль декораций. Мишень активистов — не искусство, а спекуляция на нем. Так кто же настоящий враг культурного наследия — государство, которое его эксплуатирует, или вандалы из Just Stop Oil?

Портить произведения — в природе современного искусства

Современное искусство основано на критическом мышлении. Со времен Марселя Дюшана, который купил писсуар, повернул его на 90 градусов и объявил своей скульптурой, единственная обязанность художника — не принимать на веру никакие догмы (и прежде всего догмы искусства), а стараться осмыслять их и при необходимости ниспровергать. Это правило закономерно распространяется и на отношение к культурному наследию: и в XX, и в XXI веке находились художники, которые сомневались в его неприкосновенности.

В 1953 году один из авторитетнейших американских живописцев той поры Виллем де Кунинг поддался на уговоры молодого коллеги Роберта Раушенберга и подарил ему свой рисунок, чтобы тот стер его ластиком и выставил очищенный лист бумаги с едва заметными следами карандаша как собственную работу. Раушенберга волновал вопрос, что такое творческий труд и при каких обстоятельствах уничтожение можно приравнять к созиданию. «Стертый рисунок де Кунинга» доказывал, что наше впечатление от искусства во многом определяет контекст: важно не только то, что мы видим или слышим прямо сейчас, но и то, что мы знаем о произведении (выставленный Раушенбергом чистый лист воспринимался бы совершенно иначе, не будь у него этикетки с пояснением).

Ай Вэйвэй, самый знаменитый китайский художник нашего времени, в 1995 году купил двухтысячелетнюю вазу династии Хань и разбил ее на фотокамеру. В этом проекте художник намеренно довел до абсурда политику Китайской коммунистической партии, которая призывает бороться со старым порядком — и в результате истребляет традиционную культуру страны.

В 1997 году российский акционист Александр Бренер принес баллончик в амстердамский музей Стеделейк и нарисовал на супрематическом полотне Казимира Малевича «Белый крест» зеленый знак доллара. На суде художник объяснял свой замысел так: арт-рынок вредит авангардной живописи куда сильнее, чем его акция, ведь он размывает ее социальный смысл — прозревание нового мироустройства. «Малевич хотел изменить мир при помощи искусства, — говорил Бренер. — Однако сейчас он превратился всего-навсего в коммерческий продукт».

Художники-вандалы руководствуются разными целями, но разделяют по крайней мере одну общую установку: вандализм — это легитимный инструмент современного искусства, который помогает создавать новые произведения на основе старых и представляет собой, по сути, радикальную форму диалога с традицией.

Акция Just Stop Oil с «Подсолнухами» — тоже искусство (причем хорошее)

14 октября активистки движения Just Stop Oil Анна Холланд и Фиби Пламмер выплеснули томатный суп Heinz на «Подсолнухи» Винсента Ван Гога в Лондонской национальной галерее, а затем приклеили себя к стене, на которой висит картина. Это была не первая такая акция: летом 2022 года Just Stop Oil уже делали художественные музеи площадкой для своих протестов. Например, 4 июля молодые сторонники движения Иден Лазарус и Ханна Хант пришли в ту же Национальную галерею и заклеили пейзаж Джона Констебла «Телега для сена» постером с его отредактированной репродукцией: вместо реки — автотрасса, вместо леса — фабричные трубы. Почему томатный суп на «Подсолнухах» обсуждали больше других акций? Только ли потому, что Холланд и Пламмер выбрали хрестоматийную картину?

Медийный успех активисток можно объяснить и менее тривиально: как произведение современного искусства, их акция оказалась особенно удачной. Орудие нападения — консервированный томатный суп отсылает к серии Энди Уорхола «Банки с супом „Кэмпбелл“», не менее узнаваемой, чем «Подсолнухи» (эту параллель отметили многие — например, российский художник Александр Закиров, отреагировавший на акцию картиной «Притяжение»). Пламмер и Холланд не просто выливают консервы на картину — они сопоставляют два растиражированных изображения, натюрморт Ван Гога и «антинатюрморт» Уорхола.

Лидер поп-арта писал не реальную вещь, а этикетку: на его картинах нет ни светотени, ни окружающей среды. Уорхол фиксирует ситуацию, где массмедиа стали важнее реальной жизни, а бренды — важнее продуктов. Действительности, которую старался отразить Ван Гог, в обществе потребления больше не существует — ее заменили фантазии маркетологов.

Судьба Ван Гога в мире Уорхола оказалась незавидной. Холланд и Пламмер намекают, что сегодня нет принципиальной разницы между «Подсолнухами» и нарядной этикеткой для консервов: и то, и другое нужно, чтобы создавать привлекательный имидж — в одном случае бренду, в другом государству — и манипулировать нашим восприятием.

Томатный суп — не единственная значимая деталь в этой акции. Благодаря музейным протестам в лозунге Just Stop Oil появилась игра слов: oil — это и нефть, и масляная краска. Речь идет о том, что одна субстанция служит прикрытием для другой: власть хочет ассоциироваться с культурным наследием, но настоящая ценность для нее — это нефть. Руки, приклеенные к стене, — тоже важный жест: активистки как бы претендуют на место в коллекции музея, намекая, что политический протест — неотъемлемая часть культурного наследия. Все эти неслучайные решения, которые сообщают нам о Ван Гоге, Уорхоле и современном музее не меньше, чем замысел иной выставки, и делают акцию Холланд и Пламмер одним из важнейших арт-проектов современности.