материал создан 24.07.2024, обновлен 08.10.2024

Николай Полисский: Я не культурпродукт, я — натурпродукт

ФОТО:
ИГОРЬ АНДРЕЕВ, АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

В Мультимедиа Арт Музее открылась выставка Николая Полисского — основателя арт-парка «Никола-Ленивец» и фестиваля современного искусства и ландшафтных объектов «Архстояние». Алиса Селезнева поговорила с художником об искусстве, которое растет из земли, каргокульте и о том, чего мужики бы не поняли.

О митьках и других случайностях

В моей жизни все какие-то случайности. Я учился в Мухе (1). В Питере все друг друга знали. Митя Шагин (2) тут же сидел, пил в компании портвейн. Тимур Новиков, Цой приходили пить тот же портвейн. Митьки, кстати, образовались через год примерно после того, как я уехал из Питера. И они уже в Москву приехали митьками и записали меня. У меня была мастерская на Остоженке. И нужно было куда-то вываливаться из поезда полупьяными, где-то опохмеляться. Потом началась другая жизнь, буржуазная. Потек такой буржуазный жир, и Лобанов (3) это почувствовал, и нас выгнали из митьков, потому что у нас была договоренность с «Менатепом» (4) на какие-то безумные деньги, но, конечно, это все развалилось. Но питерские митьки решили, что мы в Москве зажировали, — и официально прислали «черную метку». Ну, и я сказал: все, ребята, хватит. Живите как хотите там, в Питере. Конечно, Москва давала больше каких-то, так сказать, смыслов, результатов. А потом я вообще уехал, сбежал в деревню, потому что художественная жизнь достала. В деревне такого вообще никто ничего не ожидал. А теперь вся художественная общественность приезжает ко мне в деревню. 

(1) Ленинградское высшее художественно-промышленное училище им. В.И. Мухиной.

(2) В 1984 году Дмитрий Шагин организовал в Ленинграде группу художников «Митьки», в которую входил и Николай Полисский.

(3) Художники Сергей Лобанов, Николай Полисский и Константин Батынков составляли московское отделение «Митьков».

(4) Основанная в 1997 году группа компаний, в которую входил одноименный банк.

О живописи, создании и сотворении

Я приехал в деревню, занимался живописью, мне это нравилось. Но я знал, что я в этом смысле не очень современный художник, хотя, может быть, и зря. Ты разговариваешь с Дмитрием Александровичем Приговым или с Маратом Гельманом, говоришь: а может быть вообще живописец современным художником? Марат говорит: «Если бы ты был из ЮАР и писал бы русские зимние пейзажи, я бы пошел посмотреть, а в противном случае нет». И Пригов тоже говорил: «Да ты что, с ума сошел? Какие живописцы?». Когда меня кто-то представлял живописцем, то все крутили у виска. Ты должен что-то сказать такое, что до тебя не сказано, — попробуй это в живописи скажи! В модернистском понимании живопись-живопись, как мы ее называем, в ней уже, в общем, сказано все.

А то, чем я занимаюсь сейчас, этому нет еще названия. Я пытаюсь назвать наши объекты двумя словами — «создание» и «сотворение». В слове «создание» есть здание — это то, что делает архитектор. Бродский и его «Вилла ПО-2» (5) — это создание. А вот сотворение — это как раз не пойми что, то, что делаю я, с придуманной функцией. «Маяк на Угре» (6) назван маяком, но это же просто штука на реке. Зиккураты (7) — тоже сотворения. Они же вообще лишены всякого практического смысла. А вот дома, в которых живут, — типичные создания. Дома, но абсолютно архитектурно-авторские (8). Но эти два термина — «создание» и «сотворение» — пока тоже не приживаются. А ведь такое искусство — искусство для этой страны огромной, пустой, загаженной, во многом неосвоенной, где пустота, пустота, пустота. В Якутии я был — там же шесть Франций, миллион населения. Сделали там табун из 99 лошадей (9). Но это место должно быть занято не только мной. Очень надеюсь, что другие художники начнут что-то делать, тогда это превратится в какое-то культовое место.

(8) Архитекторы – участники «Архстояния» проектируют авторские дома, в которых вполне можно жить. Например, в 2021 году главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов представил проект «Русское идеальное» – жилой дом в форме трубы.

(5) ​​Объект, созданный архитектором Александром Бродским для фестиваля «Архстояние» 2018 года. Название отсылает к типовому бетонному забору серии ПО-2, из панелей которого и построена «вилла».

(6) Первый долговечный объект парка «Никола-Ленивец», создан в 2004 году.

1

2

3

(7) Ленд-артовские объекты Николая Полисского, такие как «Сенная башня» (1) , «Дровник» (2) и «Медиа-башня» (3).

(9) «Священный табун мифических лошадей» – объект, созданный Николаем Полисским для Международной якутской биеннале современного искусства. Фигуры двухголовых лошадей сплетены из сырой лозы и расставлены по степи. 

О том, как все начиналось

Когда я в деревне с крестьянами начинал — мы искусством заменили ту привычную жизнь, которая рухнула с исчезновением сельского хозяйства. Но было несколько факторов, которые сыграли свою роль. Я нарисовал снеговиков и уехал. Мы приехали втроем с Лобановым и Батынковым, слепили трех (10). Невозможно было — холодно! Я попросил местного дядю Юру — пусть слепят мужики. И он мне через две недели звонит, а я уже забыл про все это. А они слепили! Лепил все это Дима Мозгунов, который сейчас стал самостоятельным художником и делает нам всю сувенирную продукцию. И все это одно за другое начало цепляться. Это был 2000 год. Колхоз умирал и уже ни на что не претендовал. Я никого не спрашивал. А попробуйте сейчас выйти куда-нибудь и что-нибудь слепить, вас сразу в полицию сдадут! А тогда в Николе никакой понятной власти не было. Если бы там у меня появились запреты, я не стал бы даже и думать об этом месте. Семь-десять лет мне нужно было для того, чтобы завоевать право делать там такое искусство. А сейчас уже губернатор нам дорогу провел и люди приезжают в большом количестве.

(10) «Снеговики» — первый лэнд-арт-проект Николая Полисского, созданный в 2000 году в Никола-Ленивце.

О молодежи и участии местных

Я не знаю, почему стал популярен Никола-Ленивец, почему туда едет молодежь. Я все время спрашиваю — они все время рассказывают про то, что там хороший климат, свобода, люди приезжают к себе подобным. Но это все-таки не про Никола-Ленивец, а про среду. Никто еще не проанализировал, что это за феномен. Это искусство, которое из леса растет, из земли. Ленд-арту совершенно не нужен был зритель. А местные — не знаю, насколько до конца они это понимают, но они с этим уже сжились. У нас сейчас руководит всеми строительными, художественными и нехудожественными делами Костя Фоминов. Он всю сознательную жизнь прожил при этом искусстве, ему 33 года. То есть он по-другому ничего не представляет. Обычно из деревни уезжают в армию, а потом начинают путешествовать. Он проработал на заводе «Вольво», достиг там чего-то, но все равно сбежал оттуда. Сбежал вовремя, потому что завод закрылся. Все местные в какой-то степени гордятся тем, что у нас делают. Первая наша вылазка за границу была в 2008 году — они сразу попали в Венецию, двенадцать человек из деревни. Ну, с ума не посходили. Все воспринимали как должное. У нас в деревне есть только один человек, дядя Саша Кондрашов, который меня ненавидит, музыку ненавидит. Но он вообще все ненавидит. Раньше он одно ненавидел, сейчас другое ненавидит. Он медведь в берлоге, если громко музыку включать, медведь будет недоволен. Потому что он должен жить без людей где-то там, в медвежьем краю.

О мимикрии

Сейчас много предложений — и выставочных, и монументальных. У Григория Ревзина твердое убеждение, что все лучшие мои вещи сделаны в Николе, а все остальное — так себе. Получается (по Ревзину), что бы я сейчас ни делал — главное уже произнесено. Осталось как-то доформулировать метод. Зовут в разную выставочную среду — в город, в музеи, на заводы. В природном ландшафте один закон, в городе — другой, в Бурятии и Якутии — свои культурные особенности. И материал везде разный — во Франции виноградная лоза, в Японии и на Тайване используем бамбук. Зовут на завод — используем металл. Если зовут в пустой выставочный зал, то научная серия может заполнить это нейтральное пространство, создать среду. Я считаю, что искусство не должно быть похоже на искусство, — я не картины на стенки развешиваю и не экспонирую искусство, а мимикрирую под среду и сливаюсь с ландшафтом.

О музеях

Музей существует всего три века — его не было раньше. Все искусство, хранящееся там, надо бережно сохранять. С современным искусством сложнее — многие художники не могут вписаться в стены музея. Я часто вспоминаю, как был на выставке Даниэля Бюрена (11) в Центре Помпиду, а потом через две недели или через месяц увидел, как его работу распиливают электропилами. Ну, а куда ее деть-то? У него на четверть этажа была инсталляция. Это ни один музей не примет. И это Бюрен! Но куда эти вещи девать?

(11) Художник-концептуалист, занятый деконструкцией живописи и скульптуры и осмыслением зависимости произведения искусства от пространства, в котором оно размещается. Считается одним из самых дорогих ныне живущих французских художников.

О хранении объектов лэнд-арта

Меня часто спрашивают о недолговечности моих работ. Я об этом мало забочусь — сколько проживет, столько и достаточно. Важнее то, что их помнят. Снеговики растаяли 25 лет назад — есть фото, есть прекрасные воспоминания людей. Художники прошлого мало заботились о своем величии. Много искусства погибло и продолжает гибнуть. Те скульпторы, которые льют сейчас бронзу и долбят мрамор, часто вообще в искусстве не остаются. Время другое, жизнь сама решит, кому сколько жить.

О сломанных Лихоборских воротах (12)

Ну, что делать? За ними не ухаживали. Я же не могу за это платить, я далеко не миллионер. Но могли бы почистить от сажи. Помыть сначала, потом отбелить. У муниципальных начальников нет опыта, они до сих пор мыслят бронзовыми статуями — либо Ленин, либо царь в короне. Арка почернела, я два года назад ее видел — дерево сохранилось нормально. Просто у них нет ощущения ценности всего этого. Жалко, конечно. Но я же знал, чем это закончится.

(12) Объект Николая Полисского на берегу реки Лихоборки на входе в московский парк «Отрада». Создан в 2005 году из дерева в форме античного тетрапилона — четырехпутной арки. Уничтожен в 2024 году.

О сжигании собственных скульптур

Как говорил мой деревенский друг дядя Ваня — что сгорит, то не сопреет. И в этом какой-то пафос есть. Пафос действия, когда люди приезжают и видят, как это все горит (13). Кому-то жалко. И должно быть жалко. Иначе это не жертва, а ерунда.

(13) Например, во время масленичного перформанса «Укрощение огня, или Русский космизм» в феврале 2004 года Николай Полисский и Герман Виноградов сожгли «Медиа-башню» — построенный годом раньше самый высокий объект Полисского.

О молодых художниках

Художники — они как рыбки, как черепашки, в какую банку их посади, такими они и вырастут. Им нужно дать пространство — вы выпустите просто толпы этих молодых художников, пусть они пробуют и воспитывают себя. Потом из них что-то селекционируется. Как это делается, например, в Японии? Там галерист токийский окучивает несколько населенных пунктов в одном районе. Договаривается с муниципалитетами, которые что-то ему дают, что-то дает министерство, а галерея дает интеллектуальную часть — и вот в этом районе везде появляется искусство. Пусть приезжают в Никола-Ленивец, учатся, а потом едут в свои веси, где будут воплощать свои великие задумки.

О финансово-производственном цикле

Юлия Бычкова (14) находит спонсоров под фестивали, под события. У нас есть несколько домиков, есть ресторанчик, который нужно переделывать, иначе все скоро рухнет на голову едящих граждан. Очень нужен спонсор на ресторанчик, кстати! Какие-то деньги они там оборачивают. Но все это уходит, все это тратится. Либо архитекторы приводят своего спонсора. Я перед первым фестивалем Юле сказал: «Надо приглашать архитекторов, потому что они богатые и как-то с пространством все-таки соображают». Это были архитекторы круга «бумажников» — они накопили множество идей, они хотели быть авторами. Это было время до коммерческого отношения к архитектуре. Сейчас эти архитекторы уже заняты домами, в которых можно жить.

(14) Управляющий партнер арт-парка «Никола-Ленивец», бюро «Никола-Ленивец», продюсер фестивалей «Архстояние» и «Архстояние детское».

Об оригинальности

Я никогда не умел ничего копировать, а мне нравились люди, которые умеют срисовывать. Я вот почему-то не могу. Я даже классику ленд-арта всю узнал после того, как сам придумал этот велосипед. Ведь импульс должен идти из природы или из размышлений — тогда это твое, цементирующее. Когда тебя прошибает, а не то, что ты где-то что-то увидел в искусстве. И поэтому я сначала что-то придумываю, а потом оказывается, что это уже в какой-то форме существует. Но когда придумываешь сам, все равно ты придумываешь что-то свое. По-любому. А потом уже то искусство, что примерно похоже сделано, даст тебе подтверждение, что твои вещи правильные.

О каргокульте

Я не культурпродукт, я — натурпродукт. Я во многом человек природы. Мне там дышится лучше. Сейчас я отвык немножко от города, путаюсь в нем. От современных технологий у меня начинает воспаляться мой слабый мозг, и меня это расстраивает. Я свой телефон-то не знаю. И компьютером не пользуюсь, потому что 12-летняя девочка или мальчик больше меня все равно об этом будут знать. Вся моя научная серия (15) — попытка сжиться с этими вещами. Понять их на каком-то своем уровне. Это как у аборигенов в джунглях каргокульт. Вот я слышу, что запустился какой-то большой адронный коллайдер. Все о нем говорят, но никто не понимает, как он работает. Абсолютно. По-моему, сами ученые не понимают. И я думаю: чтобы понять, что такое адронный коллайдер, его нужно сделать из деревяшек. И тут сообщают, что адронный коллайдер вышел из-под контроля. Была опасность, что он выйдет, и мы делали, как могли, все, чтобы этого не случилось. То есть это такой еще магический момент был в нашей работе.

(15) Включает объекты «Байконур» (2005), «Большой адронный коллайдер» (2009) и «Вселенский разум» (2012), обыгрывающие темы передовых исследований и искусственного интеллекта.

О бесцельности искусства

У искусства нет, конечно, никакой цели. Я просто больше ничего не умею. Это единственное, что радует, но это абсолютно бессмысленное дело. Для меня это единственное дело, которое держит в этом мире. А все остальное — это просто жизнь. Как я захотел стать художником? У меня вполне нормальная была семья, все было, так сказать, бедненько, но чистенько. И я вот увидел художников. Этот мир вдруг меня как-то заворожил. Но для чего я делаю свои вещи? Почему они кому-то нравятся? Трудно сказать. Есть просто какая-то магия этого всего.

Об учениках

Об экологии и экономии

Ученики редко, но приходят. Я их отшиваю, потому что все истины, которые я для себя придумал, ценны только для меня. Я не верю в ученичество в современном мире — в искусстве было все, не было только тебя. Если ты хочешь быть художником, то должен пройти этот путь независимо. А если ты будешь научен что-то производить — то это уже не искусство. Я вижу продолжение в подобном искусстве, которое распространяется дальше по пространству, но каждый должен искать свое. Можно научиться только некой энергии. Когда что-то делают, похожее на мои работы, мне кажется это коренным образом неправильным.

Я почему не люблю покупать материалы? Потому что, если бы я что-то делал из клееного бруса дорогого, мужики местные посмотрели бы на меня странно. Я стараюсь везде брать бесплатный материал из леса, который обретает цену только тогда, когда его люди срубили. Идеи должны быть дороже, чем материал. Покупать дорогое — не по-крестьянски. Мы не рубим деревья, пользуемся либо упавшими, либо молодняком — деревья же не могут расти очень близко, мы осветляем участки. Негоже художнику тратить на искусство то, что можно использовать практично в жизни.

О спонтанности

Каждый раз, когда начинаешь что-то новое, ты ничего не знаешь. И никакой уверенности, что это что-то толковое будет. То есть пока не сделаешь, ты до конца не поймешь. Ни с названием, ни с уверенностью, что это кому-то вообще понравится. С другой стороны, когда ты работаешь с людьми, им ничего уже не надо объяснять. Они все в процессе, все договариваются обо всем. Если я вижу, что у мужиков дело пошло, я не должен стоять и управлять. Я вначале всех замучил, пытался все контролировать. А потом говорю: ребята, что взяла рука, то и лепите. Тогда все пошло как надо. Я у них теперь учусь. Как говорят у нас в деревне — делай хорошо, плохо и так получится. Нужно иногда отпустить себя и не нужно все время командовать. В большой массе элемент случайности превращается в систему.

О городе и природе

Городу на все наплевать, как и этому миру. То есть он безразличен. Это как океан в «Солярисе» Лема. Природа, безусловно, тоже нейтральна, но в ней все-таки есть единство, законченность. Может быть, как классики утверждали, ей свойственно какое-то несовершенство, и они все пытались поправить природу. А мне кажется, что не надо. Даже если где-то дерево упало, ну, красиво упало. Архстояние — это стояние искусства в природе. Это гуманное освоение природы, экологически чистое и пиар-активное — это должно продолжаться. Чистое искусство, которое развивает территорию, — для нашей страны и наших художников это непаханое поле.