По Фрейду 

В лондонской Национальной галерее идет ретроспектива Люсьена Фрейда, приуроченная к его столетию. Фрейд, один из самых знаменитых художников в мире, в отдельном представлении не нуждается, поэтому The Blueprint решил рассказать, как создавался его публичный образ — затворника от живописи и звезды, которая презирает культуру селебрити.

Люсьен Фрейд — внук Зигмунда Фрейда и участник Лондонской школы художников, устроившей революцию в послевоенной живописи, когда считалось, что вот сейчас-то фигуративное искусство и портрет в частности похоронят навсегда. Так вот Фрейд в первую очередь знаменит своими предельно личными портретами — он подходил к своим моделям настолько близко, насколько это вообще возможно. Не жалел их и не приукрашивал — предпочитая писать «рядового» человека, хотя иногда не отказывал и знаменитостям — вроде модели Кейт Мосс, с которой дружил в последние годы жизни, или королеве Великобритании Елизавете II. Сам он при этом не подпускал к себе никого и почти никогда не обсуждал ни свой метод работы, ни художников, на него повлиявших, ни, разумеется, личную жизнь. А обсудить, конечно, было что. Рассказываем, как Фрейду удалось то, что удается не многим (пожалуй, ему да Сэлинджеру), — стать одним из самых узнаваемых и тиражируемых художников в мире и все равно остаться загадкой.

Он ненавидел психоанализ

Редкий критик, особенно среди ровесников нашего героя, избежал искушения трактовать работы Люсьена Фрейда по заветам его великого деда. Знакомые вспоминали, что это было лучшим способом довести художника до припадка — психоанализ был у него не в почете. При этом наработки деда он вовсю использовал в работе — со своими моделями, которые позировали ему не часами, а месяцами, он очень любил вести долгие и откровенные разговоры. Многие из натурщиков Фрейда честно признавались, что благодаря знакомству с художником неплохо экономили на психотерапевте.

зато любил деда

С великим Зигмундом Люсьен провел только один год — в 1938 году, когда внуку было пятнадцать, отец психоанализа сбежал от венских нацистов к сыну в Лондон (сын-архитектор Эрнст Людвиг семью из Германии перевез в начале 1930-х), но на следующий год умер. По воспоминаниям друзей, Люсьен старшего Фрейда очень любил, но, как уже было сказано выше, старался максимально дистанцироваться от его наследия. «Свели» их совсем недавно: организаторы выставки в Музее Фрейда в Лондоне повесили написанный Люсьеном портрет матери над «той самой» кушеткой, ровесницей деда, на которой тот принимал своих первых пациентов и которую забрал с собой, уезжая из Вены.

У него было сорок детей 

Это по слухам. Официально признанных — четырнадцать, внебрачными из них были двенадцать. Со всеми у художника были, что называется, сложные отношения — семейной жизнью Фрейд не увлекался никогда, что и говорить о радостях отцовства. Своей незаинтересованности в младенческих делах Фрейд никогда не стеснялся, в жизни своих отпрысков он появлялся позже — когда было о чем с ними поговорить, а лучше вместе поработать. Известно, что перед самой смертью он позировал своему сыну Полу.

и ноль друзей

На самом деле был один, но и с ним, Фрэнсисом Бэконом, другим важнейшим художником послевоенной английской сцены, Фрейд умудрился рассориться. Они встретились в середине 1940-х и сразу сошлись — почти тридцать лет они каждый день разговаривали по телефону и ужинали вместе. Вместе они писали, уходили в запои и проигрывались в казино (Фрейд один раз умудрился проиграть свою машину). Каждый регулярно разносил работу другого в пух и прах. «Кого мне ругать, как не друзей?» — говорил Бэкон. Оба позировали друг другу, а поругавшись (точной причины никто не знает, но чаще всего упоминаются деньги), не сказали друг про друга ни одного хорошего слова. Работы Бэкона 1980-х годов Фрейд называл «ужасными». Однако ранний рисунок Бэкона никогда не покидал стен спальни Люсьена. Он говорил про это: «Я уже давно смотрю на него, и хуже он не становится».

Он ненавидел других художников 

Фрейд составил бы хорошую компанию Андрею Тарковскому или Ивану Бунину, которые, как известно, про коллег за всю жизнь не сказали ни одного хорошего слова. От Фрейда доставалось Ман Рэю — «вульгарный и крикливый», Максу Эрнсту — «тяжеловесный и жесткий» и даже Пикассо — «токсичный». За женоненавистничество он не любил прерафаэлитов. По иронии, в мизогинии обвиняли и Фрейда — мол, очень некомплиментарно изображает своих героинь. Впрочем, обо всем этом мы знаем со слов Бэкона, поэтому достоверность этой информации под вопросом (см. предыдущий пункт).

Он всегда писал с натуры и очень медленно работал

В Лондонской школе в этом вопросе не было единства: Фрейд, Коссоф и Ауэрбах предпочитали по старинке работать с натуры, Бэкон, Китай и Эндрюс использовали фотографию. Про медлительность Фрейда ходили легенды: меньше нескольких месяцев в среднем по пять часов в день ему не позировали, исключение не было сделано даже для королевы Елизаветы II. Пронесло только коллегу Фрейда Дэвида Хокни, который позировал ему для портрета всего 120 часов («все это время мы сплетничали»). Требования к моделям у Фрейда тоже были интересными: так, например, героиню «Ирландки на кровати» Козетту Маккрири он предпочитал писать, когда та была в похмелье.

Зато все остальное делал быстро 

Все знавшие Фрейда замечали огромную разницу в поведении между «художником в студии» и «человеком». Особенно всех впечатлял вопрос скорости — о том, как долго и медленно художник работал над каждой картиной, мы уже сказали, зато вне мастерской он был очень нетерпеливым и довольно стремительным. И любил лихачить — в семье, например, считалось, что погибнуть он должен именно за рулем. «Мне все время говорят, что я вожу как 15-летний, который только что угнал машину. Только папе нравится, как я вожу», — вспоминал в интервью Vanity Fair сын Фрейда Эли.

Но на самом деле мы ничего о нем не знаем

Зигмунд Фрейд говорил: «Анатомия — это судьба», не зря его внук всю жизнь пристально вглядывался в своих моделей. А вот сам сторонился журналистов и интервью давал очень неохотно. Стоит ли говорить, что добровольное затворничество художника (в последние годы он не любил выходить из мастерской) интерес публики к нему только подогревало. В отличие от того же Сэлинджера, под чьими окнами журналисты в какой-то момент стали ночевать, Фрейда никто не преследовал. Но, хотя разговаривать о вкусах и привычках Люсьена очень любили его друзья, коллеги и модели, все прижизненные попытки написать его биографию заканчивались неудачей. Арт-критик Франческа Пикок говорила, что по Лондону одно время ходили слухи, что к одному особо рьяному биографу Фрейд даже отправил «разговаривать» пару гангстеров из Ист-Энда. «Мои работы — это и есть моя автобиография, — говорил художник. — Это портреты людей, которых я любил, в комнатах, где я жил».
Его биографию все еще пишут, зато недавно издали письма.