Беззаконная комета
В Opéra Garnier состоялось самое ожидаемое балетное событие сезона: гала-оммаж Патрику Дюпону (1959–2021). Этуаль и экс-худрук балета Парижской оперы, кумир нескольких поколений артистов, народный любимец и бунтарь, признанный и отвергнутый при жизни, вновь возвращен на небосклон Оперы спустя два года после смерти. За тем, как под звездой Дюпона объединялась парижская труппа, наблюдала Мария Сидельникова.
Па-де-де моды и балета
Традиция балетных гала в Парижской опере из всех — самая молодая. Дают их к открытию сезона с 2018 года. На один вечер интерьеры Opéra Garnier расцветают живыми цветами (в этом году в них «вплели» атласную ленту-скульптуру — реверанс и балету, и моде), в золотых залах фойе накрывают столы, будущие звезды «Мишлена» колдуют над меню, а парадная лестница видит свой самый впечатляющий костюмный спектакль, как то и задумывал когда-то архитектор Гарнье. Платья в пол, декольте, полная драгоценная амуниция, смокинги и камербанды — прочь вся парижская скромность. Во главе меценатского каста выступает Chanel, так что ощущение дежавю последних показов неминуемо, с той разницей, что балетная стать дает совершенно иное звучание вещам. Элегантнее муз, чем парижские этуали, и желать нельзя.
С Оперой у модного дома давние связи, еще со времен дягилевских «Русских сезонов», которые Мадемуазель финансировала — то инкогнито, то не очень. Судачат даже, что не удержался бы Серж Лифарь в кресле балетного худрука, не будь у него протекции влиятельных подружек — Шанель и Миси Серт. В новом веке узы укрепил Карл Лагерфельд (создал перед смертью костюмы для «Болеро» Охада Наарина), его балетное дело подхватила Виржини Виар (пачки «Вариаций» Лифаря и «Большого классического па» Гзовского шили общими усилиями — оперные ателье и шанелевские мастерские), а два года назад модный дом приложил руку и к самому святому — диадемам и пачкам этуалей для исторического дефиле, которым по традиции открывается гала. Но грош цена была бы всему этому светскому маскараду, если бы не первоклассная программа, которую каждый раз готовит балет Оперы. В этом году случилось исключение и в графике — в сентябре труппа сидела без худрука, поэтому гала перенесли на февраль, и в программе — вечер сделали тематическим, в память о Патрике Дюпоне.
ЭСКИЗЫ и костюмы КАРЛА ЛАГЕРФЕЛЬДА
Буря и натиск
Васильев, Нуреев, Барышников, Дюпон. Так, ни больше ни меньше — через запятую, он представлял свою карьеру, стоя у балетной палки в студии Макса Боццони, педагога и экс-этуали Парижской оперы. Про то, как мать, к тому времени уже получившая повышение из смотрительницы уборных в продавщицу универмага BHV, привела своего резвого сына, наотрез отказавшегося от карате и футбола, на первый урок в пуантах — балет же, в чем еще?! — Патрик Дюпон со своим заразительным хохотом вспоминал всю жизнь. Боццони переобул, взял под крыло, выучил и воспитал вместо отца. Талантливейший незаурядный мальчишка с уникальной харизмой и работоспособностью — днем спускал семь потов в школе Оперы, а после мчал через весь город к своему учителю — в 17 лет с легкостью своих воздушных туров вырвал золотую медаль на престижнейшем конкурсе в Варне, балетных Олимпийских играх. Как до него это сделали Васильев и Барышников: задуманный ряд складывался стремительно.
Однако дома — в Парижской опере — пыл победителя быстро охладили: соревнования советского мира хорошо, но при театральном дворе Людовика XIV иные порядки. Дюпону тут же указали на штатное место «кадрили» (то есть ниже некуда): сиди за кулисами и жди, пока кто-нибудь подвернет ногу, чтобы выбежать на замену. А в это время с ним — «золотым ребенком» Варны — уже работали Ролан Пети и Юрий Григорович, со всех концов мира летели приглашения и контакты. Гения танца, иначе он себя тогда не называл, ждали великие дела — белые лимузины в Голливуде, овации на Сан-Марко, разделенные с кумиром Васильевым (еще одна галочка — done), работа с лучшими хореографами (Алвин Эйли, Морис Бежар, Каролин Карлсон, Ролан Пети), съемки, интервью, поклонники.
На риск и конфликт Патрик Дюпон шел так же лихо, как на двойной сотбаск: один шаг — и вжух — стремительный поворот. Из Парижской оперы его увольняли дважды, и оба раза из-за личных проектов (светить ярче Оперы до сих пор чревато санкциями). Как ненасытный Нуреев, перелетающий каждый день океаны и моря ради вечернего спектакля, Дюпон хотел танцевать всюду. Поездки были для него и глотком свежего воздуха, и заработком. За одно выступление — три месяца зарплаты! Первое увольнение он срежиссировал сам. Макарова зовет в Нью-Йорк. Интендант Рольф Либерман говорит — лети, но пока я в Опере, ноги твоей на сцене больше не будет. В Опере Либерману оставалось работать три месяца. Дюпон улетел. А при новом директоре вернулся триумфатором: Джон Ноймайер поставил для него «Вацлава» (трагический клоун, одинокий гений Нижинский — его альтер эго по жизни), премьера увенчалась вожделенной номинацией (так в Опере называют повышение по службе). В 21 год он — этуаль. А спустя еще девять лет — худрук балета Парижской оперы, один из самых юных за всю трехвековую историю. На этом посту он сменил Рудольфа Нуреева. Нуреев, а потом Дюпон. Опять все складывается.
«Опера видела, как я рос, страдал, блистал, ворчал, веселился и краснел. Я был одним из ее детей. Она была моим вторым домом, и мне кажется, что меня там любили, — размышлял уже бывший директор на страницах своих мемуаров. — По крайней мере, это было правдой до прихода новой команды в 1994 году». Речь о железной паре руководителей — Юге Гале и Брижит Лефевр. Полномочия Патрик Дюпон сложил по согласию сторон, оставшись штатной этуалью. Новая метла замела по-новому: на сцене Парижской оперы он стал появляться все реже. Но гастрольная и светская жизнь балетного поп-идола вне дома била ключом. Май 1997 года. В Опере репетиции «Весны священной» Пины Бауш, в Каннах — юбилейный, 50-й кинофестиваль. Изабель Аджани приглашает его в жюри. Балетного артиста, виданное ли дело?! Он отпрашивается у Пины на три дня, та говорит «ты свободен, тебе выбирать, но в любом случае я не уверена, что ты будешь танцевать в “Весне”». Лефевр и Галь против. Письмо об увольнении за грубое нарушение трудового договора прилетит в Канны раньше взбрыкнувшей звезды.
Ему предлагали перемирие, но кто-то из окружения надоумил объявить войну и оспорить решение (уволенный до него музыкальный худрук Чон Мен Хун отсудил 9 млн — неплохая перспектива). Но у добродушного Дюпона ничего не вышло: его карьера и жизнь без Оперы полетели в тартарары. Начались болезни, запои, он падал с лестниц, горел в шале Бежара (заснул у камина в гостях у друга, устроил пожар, а потом искренне недоумевал, чего это Морис не отвечает!), разбивался на машине. Вырулить из этого пируэта несчастий и зависимостей (танец был его наркотиком, и его надо было чем-то заменять) он так толком и не смог. Что-то где-то танцевал, однажды даже в Опере, в честь Клод Бесси в 2004-м, ходил в телеящик, травил байки, каялся в грехах, отрекся от гомосексуальности, даже влюбился…
Дюпон как танец
«„Dupond — d на конце, как dance...“ — „Ваш самый большой недостаток?“ — „Нетерпеливость!“» — закадровый юный голос манерно перекидывается репликами с журналистом. А ноги щелкают точные батманы, заноски и зависают во впечатляющих прыжках-«балонах». Легкий, светлый, открытый, экспрессивный по балетным модам 1980-х. Лихой Базиль, виртуозный Конрад, трагический Нижинский, суровый Курбский, неистовый заклинатель в бежаровском «Болеро», Юноша, раздавленный страстной Смертью, самоотверженный партнер лучших балерин того времени Мари-Клод Пьетрагалы, Ноэлы Понтуа, Сильви Гиллем, абсолютно на равных в дуэте с Нуреевым... А в жизни — дурашливый собачник, накручивающий кувырки на парижской лужайке. В Опере его так и звали — «Тинтин», вечный мальчишка и вечный искатель приключений, собака тоже при нем. Документальные кадры переполняла эта беззаботная, искрящаяся, неудержимая жажда жизни, сцены, свободы, танца, о которых так много и искренне говорили в вечер гала.
Свое правление в Опере Дюпон начал с парада всех балетных сил, с прославленного дефиле, которое вошло в историю. На одной сцене худрук-дебютант собрал и учеников, и артистов, и всех ныне живущих этуалей. Этот формат с исключительным составом участников повторили и по случаю гала-оммажа. Стройными рядами из глубины сцены до авансцены, смакуя каждый из шести десятка шагов, прошли «крысята» школы — малыши до выпуска. За ними артисты труппы, строго по иерархии — кордебалет, кадрили, корифеи, сюжеты, первые танцовщики и, наконец, этуали (в негласном соревновании за зрительскую любовь выиграли старейшие — Матье Ганьо и Доротея Жильбер). А следом поочередно из кулис на сцену выходили звезды прошлого — от мала до велика, от 29-летнего Франсуа Алю, подрывателя местных укладов, до 90-летней Клод Бесси, их гаранта. Раскиданные сегодня по странам, они слетелись на один вечер в отчий дом: Николя Ле Риш прилетел из Стокгольма, Лоран Илер из Мюнхена, Элеонора Абаньято из Рима, Легри из Милана — балетным миром сегодня руководят парижские экс-этуали. Этот парад явил идеальную картинку старейшего балетного дома во всей его мощи, единстве и красе.
Танцевальную программу вечера, обстоятельно составленную по следам ключевых для карьеры Патрика Дюпона партий, открывал «Вацлав» Ноймайера на музыку Баха, принесший ему высшее балетное звание. Двадцатиминутный балет-зарисовка о Нижинском, его подступающем безумии требует не столько техники, сколько актерского мастерства, чтобы интонировать все грани нормальности и не, заложенные психологом-Ноймайером и в движения, и в телесное самоощущение. Этуали для роли Вацлава в труппе не нашлось. В вечер гала его исполнил прилежный «первый танцовщик» Марк Моро: «стерильно, но без души», как бы сказал сам Дюпон. А во второй и вовсе вызвали солиста из Гамбургского балета.
«Песня странствующего подмастерья» Мориса Бежара на одноименную музыку Малера — танцевальная аллегория о поиске своего пути и коварствах судьбы — интриговала звездным дуэтом. Жермен Луве и Уго Маршан — друзья со школы, любимцы моды, соцсетей и публики; нежный романтик и честолюбивый труженик, Моцарт и Сальери, волна и камень, стихи и проза. И вот они сошлись. В Париже, пожалуй, даже впервые. «Песня» — балет исповедальный. Когда Нуреев с Дюпоном танцевали его в 1990 году в Опере, оба понимали, что Судьба — это не метафорическая, а вполне себе реальная смерть, которая все ближе подбиралась к Нурееву. В дуэте Луве–Маршана каждый был сам за себя. Вырвавшийся последнее время из оков классики Луве впечатлил чувственностью и искренностью. Очарования, разочарования, искушения, отчаяния — все проговорено от первого лица. Маршан же следовал хореографическому тексту. Заигрывать со своим подмастерьем ему не составляло труда, но взять верх, сыграть с ним злую шутку — рука не поднялась. Не то узы дружбы, не то восхищение идеалом (о том, сколько терзаний приносили Маршану идеальные ноги Луве, он подробно описал в своей книге). Впрочем, Луве безропотно сдался Смерти сам.
Не очень равным по статусам, но не по качеству вышел состав в «Этюдах» Харальда Ландера — великой оде балетному искусству, рутинной муштре «палка-середина-прыжки», перенесенной на сцену и окутанной флером картин Дега. В этом безупречном классе должно быть безупречно все — и силуэты кордебалета у станков, по слогам раскладывающие, как «стопа-утюжок» превращается в «птичку-обхват» (отдельное балетоманское удовольствие!), и трио солистов со сложнейшими вариациями, насыщенными техническими трюками, которые уже мало кто исполняет (как, например, фуэте с легким прыжком). «Этюды» принесли удачу Дюпону в Варне. Они же сделали золотым олимпийцем в 2016 году и Поля Марка, незаменимого сегодня артиста парижской труппы. Он и Валентина Коласант — пара этуалей с железной дисциплиной: разбуди их ночью, они встанут и все исполнят — чисто, элегантно, с исконно французским благородством и достоинством. Осталось заразиться дюпоновской харизмой, и цены им не будет. Третьим был Гийом Диоп — многообещающий «сюжет» и в компании звезд не оплошал. А легкое разгильдяйство, часто сопутствующее таланту, с которым он как бы невзначай принимается за балетные трюкачества, только подкупает. По иным временам, щедрым на потенциальных этуалей, Диопу бы еще расти и совершенствоваться, но сегодня, когда в труппе явный дефицит танцовщиков, ждать номинации, похоже, осталось недолго.
Ген неповиновения
«Ген неповиновения», который вел Патрика Дюпона по жизни и карьере, в Опере, похоже, передается через поколение. Во всяком случае, у нынешних 25–30 летних артистов, составляющих костяк и лицо труппы, он точно в крови и рвется доминировать. Они занимают активную гражданскую позицию — готовы танцевать на баррикадах против пенсионной реформы, обличать харассмент руководства, инициировать расследования расовых дискриминаций и писать мемуары, едва выйдя в этуали, не стесняясь критиковать систему и выносить сор из золотого дворца. Они хотят танцевать современный репертуар и не хотят классику, с тем партнером, а не с иным, они снимаются в кино, ставят, получают образование, ищут себя, возвращаются на спектакли, которые им по душе и по телу, и вновь исчезают в водовороте личных проектов. Век артиста краток, а жизнь одна, и класть ее на алтарь Оперы они больше не готовы.
Но и Опера не готова идти у них на поводу. Пример тому — последний акт неповиновения в исполнении Франсуа Алю. За этим напряженным па-де-труа: Алю — Орели Дюпон — Александр Неф — следил весь балетный мир. Хронология событий. Апрель: Алю, народный кумир и балетный шоумен, чью «звезду» балетоманы предвкушали несколько сезонов, получает-таки долгожданное звание этуали. Июнь: худрук балета Орели Дюпон, чьи позиции выглядели непоколебимыми, а планы далеко идущими, внезапно подает в отставку. Официальная причина — личные проекты. Неофициальная — конфликт из-за назначения против ее воли. Осень: Алю ведет переговоры с дипломатичным генеральным директором Нефом об условиях контракта (у каждой этуали он индивидуальный), ставя в приоритет свои сторонние спектакли и дела. Ноябрь: «в полном согласии с дирекцией» Алю уходит из Оперы с договоренностями вернуться «в новых формах сотрудничества». Один — один. Ничья. Но на одной сцене Дюпон и Алю не появились даже на гала, где все обиды, казалось, ушли в прошлое. Экс-худрук, так долго готовившая этот оммаж, сослалась на семейный обстоятельства и в тот вечер отсутствовала.
Франсуа Алю
александр неф
Хосе мартинес
Теперь находить язык с этой бунтующей генетикой придется новому худруку балета Оперы — 53-летнему Хосе Мартинесу, еще одному «ребенку дома», его образцовой, прилежной этуали и совсем не бунтарю. Но тут он уже заручился счастливой звездой Дюпона: «Его жажда жизни и его энергия — важные ценности для новых поколений танцовщиц и танцовщиков. Мы часто пробуем, и это необходимо: хорошо делать, серьезно относиться к работе… Но нужно уметь и добавлять к строгости толику безумия, чтобы идти дальше, чтобы расти. Даже для меня в этом плане он образец. Не надо наводить скуку, спать. Надо, чтобы эта шалость была здесь и была реальной. Это и воплощает Патрик». Кураж!
