И не забудь про меня

ФОТО:
ТАСС, АРХИВЫ ПРЕСС-СЛУЖБ

100 лет Булату Окуджаве. Сирота большого террора и фронтовик, поэт, прозаик, бард, голос едва ли одного — скорее, нескольких поколений, он родился в «будущий» День Победы, а умер в «будущий» день России. Артем Липатов, однако, предлагает вспомнить о том, как он жил — оставаясь мягким источником гуманизма и неизменным антидотом и конъюнктурному ура-патриотизму, и государственному милитаризму, и обывательскому цинизму.

...Те, кто переписывал с магнитофона на магнитофон бобины с его песнями в 1960-е, наверняка не знали о судьбе автора, которая вполне рифмовалась со всеми перипетиями ХХ века. Отец, правоверный, искренний коммунист, расстрелянный в 1937-м (как и два его брата); мать, отбывшая ссылку в Казахстане; жизнь между Тифлисом и тем самым Арбатом, война, призыв в армию, ранение, служба в запасном полку, демобилизация, филфак Тбилисского университета, работа сельским учителем в Калужской области... И стихи, и песни. Первая из них появилась еще в армии, да от нее осталась только строчка; первая известная — «Неистов и упрям, гори, огонь, гори» — в 1946-м. Но это пока среди своих. Первый сборник стихов, переезд в Москву, литературная работа. Реабилитация родителей, вступление в партию. И опять песни.

...Говорят, что «магнитиздат» начался с Галича, Окуджавы и Высоцкого; более того, считается, что именно с этих троих начала свое победное шествие по Советскому Союзу так называемая авторская песня. Вероятно, так оно и было — однако каждый из троих заметно не вписывается в канву этого жанра. Но именно их песни начали победное шествие по стране. Правда, «победное шествие» и Окуджава не рифмуются вовсе. Даже в самой известной своей военной песне, написанной к фильму Андрея Смирнова «Белорусский вокзал» и аранжированной композитором Шнитке, таком почти старорежимном марше, о победе — той самой, майской 1945-го — поется как о чем-то желанном, но не близком (с войны Окуджава принесет искреннюю к ней ненависть и непонимание ее). Да и вообще лирический герой Окуджавы словно бы готов если не проиграть, то отойти в сторону и уж точно не пользоваться плодами побед — что в общественной, что в личной жизни, которая, кстати, уж точно для него важнее общественной, если даже не противостоит ей.

Булат Окуджава с родителями

Поднявший меч на наш союз

Достоин будет худшей кары,

И я за жизнь его тогда

Не дам и самой ломаной гитары.

Как вожделенно жаждет век

Нащупать брешь у нас в цепочке!

Возьмемся за руки, друзья,

Возьмемся за руки, друзья,

Чтоб не пропасть поодиночке.

Булат Окуджава в молодости

...За той, первой пластинкой, что была у родителей, с обложкой в коричневой сепии, где он курит, повернувшись вполоборота, появилась вторая — с куда более роскошной, красно-черной обложкой. И вместе с ней на полке нашлась книга из политиздатовской серии «Пламенные революционеры» — «Глоток свободы», повесть о декабристе Пестеле, в которой, что странно, главный герой вовсе не Пестель, а писарь Авросимов... Прозу Окуджавы еще только предстоит прочитать и понять, а уже заметно, что Авросимов Окуджаве важен более декабриста; человек важнее символа. И в песнях — так же. Единственный символ, единственный объект поклонения у него всегда женщина, бессмертная и вечная возлюбленная.

Тьмою здесь все занавешено

И тишина, как на дне.

Ваше величество женщина,

Как вы решились ко мне?

Тусклое здесь электричество

С крыши сочится вода...

Женщина, ваше величество,

Как вы решились сюда?

...Внешне судьба Окуджавы кажется удачной — для барда и литератора, жившего в СССР, как минимум. Много издавался, выпустил на Родине несколько (!) пластинок, в том числе и с начитанными самостоятельно фрагментами прозы, ездил за границу, жил в Переделкино. В общем, был официально признан — и оставался при этом человеком частным и певцом частной жизни, отчасти богемной, но при этом вполне камерной (говорят, любил застолья, но быстро от них уставал). Никто, кроме, наверное, авторов его биографий, не знает, чего стоил ему этот баланс. Возможно, именно об этом одна из его самых популярных в 1960-е и одновременно самых страшных песен:

Один солдат на свете жил,

Красивый и отважный,

Но он игрушкой детской был,

Ведь был солдат бумажный.

Он переделать мир хотел,

Чтоб был счастливым каждый,

А сам на ниточке висел,

Ведь был солдат бумажный.

Он был бы рад — в огонь и в дым,

За вас погибнуть дважды,

Но потешались вы над ним,

Ведь был солдат бумажный...

Судьба солдата, висевшего на ниточке, предопределена едва ли не с самого начала, и все равно эту песню слушаешь, не отрываясь, вплоть до ожидаемого исхода:

И там сгорел он ни за грош,

Ведь был солдат бумажный.

...Он обладал широкими взглядами, оказавшись одним из немногих поэтов старшего поколения, принявших и даже понявших людей новых: Александра Башлачева и группу «Аквариум» (Борис Гребенщиков, кстати говоря, напел в конце 1990-х альбом его песен так, что совершенно ясно: это не просто жест). Автор книги о Булате в серии «ЖЗЛ» Дмитрий Быков увидел в песне БГ «Истребитель» даже «фабулу песни Окуджавы»; если и не фабула, то форма максимально близка, тут не поспоришь.

В 1990-х патриотическая общественность обвиняла Окуджаву в поддержке власти в страшном октябре 1993-го. Это правда — он подписал известное «Письмо сорока двух», поддержавшее политику президента страны и осудившее мятежный Верховный Совет, и дал довольно кровожадное телеинтервью. Объяснить его можно разве что страхом возвращения той самой доперестроечной, для него благополучной, как мы помним, жизни, — и той реальности, которая унесла его родителей.

...льну душой к заветному Кремлю,

И усача кремлевского люблю,

И самого себя люблю за это.

Он там сидит, изогнутый в дугу,

И глину разминает на кругу,

И проволочку тянет для основы.

Он лепит, обстоятелен и тих,

Меня, надежды, сверстников моих,

Отечество... И мы на все готовы.

Что мне сказать? На все готов я был.

Мой страшный век меня почти добил..

Последние годы для него явно были годами усталости и разочарований. Он много жил во Франции, там и умер в 1997-м от нелепой инфекции, заразившись от друга. После смерти появились премия его имени, памятник на Арбате, работы скульптора Франгуляна, поставленный в 2002-м: бард, засунув руки в карманы, выходит из-под стилизованной арки. На лице его — странное выражение, никак не вяжущееся с окружащим его пространством, что не мудрено: Арбат Окуджавы давно исчез с лица земли, оставшись в его песнях и прозе. Да еще марка с его портретом — все это выскакивает в любом поисковике, стоит нажать кнопку «картинки».

Это, что ли, все, что от него осталось?

Почему-то напоследок вспоминаются две истории. Первая из них — известный апокриф, хотя, как считается, она имеет под собой вполне реальные основания. Итак, у известного поэта-песенника Андрея Дементьева сгорела дача. Как-то раз Окуджава с женой в лифте своего дома встретились с Дементьевым и посочувствовали. «Да все в порядке, сгорела и сгорела, — отвечал Дементьев, — все уже давно отстроили заново». — «Быстро у вас получилось... На какие деньги?» — «Да на песни, Булат! Песенки надо писать, песенки!»

А на вторую я наткнулся случайно. В 1979 году в Югославии, на лейбле Jugoton, вышла пластинка — запись живого концерта Булата Шалвовича в Загребе. Переводы песен читает со сцены малоизвестный тогда актер Раде Шербеджиа. Сегодня мы знаем его, в частности, как Бориса «Бритву» из «Большого куша» и волшебника Грегоровича из «Гарри Поттера и Даров Смерти». Казалось бы, где Поттер и где Окуджава.

Так почему нам стоит помнить Окуджаву и сегодня? Он много и упорно пел о надежде, которой, знаете, всегда не хватает.

Пока Земля еще вертится,

Пока еще ярок свет,

Господи, дай же ты каждому

Чего у него нет:

Умному дай голову,

Трусливому дай коня,

Дай счастливому денег

И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится —

Господи, твоя власть! —

Дай рвущемуся к власти

Навластвоваться всласть.

Дай передышку щедрому

Хоть до исхода дня,

Каину дай раскаяние

И не забудь про меня...