Борис Рыжий от А до Я

ФОТО:
АРХИВЫ ПРЕСС-СЛУЖБ

8 сентября поэту Борису Рыжему исполнилось 50, а 12 числа в прокат выйдет художественный фильм Семена Серзина «Рыжий», посвященный последним годам поэта. Первые показы картины отменили по неназванным причинам. Уральский автор, ушедший из жизни в 26 лет, стал культовым не только в Екатеринбурге, где провел большую часть жизни, но и по всей России. О нем снято не одно документальное кино, поставлено множество спектаклей, у песни «Судно» на его стихи, сочиненной белорусской группой «молчат дома», 33 миллиона прослушиваний, его цитирует Сергей Шнуров и рэпер Хаски. По просьбе The Blueprint поэт и критик из Екатеринбурга Руслан Комадей разобрал жизнь и творчество Бориса Рыжего на составные части, чтобы посмотреть: можно ли сложить из них целое?

Во многих городах страны заборы расписаны строчками Рыжего. Его тексты, в основном написанные в девяностые годы, все сильнее востребованы в стране, которая так и не смогла выработать однозначное отношение к этой эпохе. В его поэзии и биографии множество противоречий и несовпадений: интеллигент и пацан, боксер и геофизик, одиночка и душа компании, наследник одновременно и Серебряного, и Золотого века поэзии, то ли последний советский, то ли первый постсоветский поэт...

Неизбежное слово, начинающееся на «а». И на «б», если бухло... От него Рыжий лечился в наркологическом отделении, и не раз. Пил с перерывами по 4-6 месяцев, но возобновлял возлияния. По воспоминаниям, существенно отличался трезвый от себя пьяного. Как пишет Илья Фаликов в биографии Рыжего: «Когда трезв — спокойный, ласковый, домовитый, а пропустит за воротник — лихорадочная беготня по (полу)знакомым, поиски приключений, жалобы на все на свете, на жену в том числе, лишь бы налили...». В некоторых стихотворениях алкоголь описан как могучее хтоническое существо:

Зеленый змий мне преградил дорогу
к таким непоборимым высотам,
что я твержу порою: слава богу,
что я не там.

Он рек мне, змий, на солнце очи щуря:
— Вот ты поэт, а я зеленый змей,
закуривай, присядь со мною, керя,
водяру пей.

Там, наверху, вертлявые драконы
пускают дым, беснуются — скоты,
иди в свои промышленные зоны,
давай на «ты».

Ступай, — он рек, — вали и жги глаголом
сердца людей, простых Марусь и Вась,
раз в месяц наливаясь алкоголем,
неделю квась.

Так он сказал, и вот я здесь, ребята,
в дурацком парке радуюсь цветам
и девушкам, а им того и надо,
что я не там.

В. Долганов, Б. Рыжий, Е. Евтушенко, Ю. Лобанцев

А.Кузин, Б.Рыжий, В.Синявин, И.Воротников

Жаргонных наименований друзей/близких/собутыльников у Рыжего можно было бы насобирать не на одну азбуку. Тут и дружки, и дружбаны, и кенты, и братки, и урки... И отделить одних от других практически невозможно!

Такие наименования нужны, чтобы показать, что, с одной стороны, для Рыжего они все свои, с другой — он от них тем и отличается, что может подобрать какое хочешь название и всех каталогизировать.

В мокром парке башками седыми, улыбаясь, качает братва.

Отдаленный район Екатеринбурга/Свердловска, где Рыжий вырос. Там находится завод вторичного черного металла, мясо- и жиркомбинат. Все они создают неповторимую индустриальную атмосферу, где живое смешано с неживым, съедобное с несъедобным.

Среди домов встречаются и бараки, и общаги, и хрущевки. Во дворах интеллигенция смешивалась с хулиганами, образуя причудливую социальную среду, где феня сочеталась с научной лексикой, а драки — с чинными разговорами о литературе.

↑ Свердловск, школа №106, 4-й класс. Фото из архива А. Мальцева, одноклассника Бориса

Спецухи, тюрьмы, общежития,
хрущевки красные, бараки,
сплошные случаи, события,
убийства, хулиганства, драки.

Пройдут по ребрам арматурою
и, выйдя из реанимаций,
до самой смерти ходят хмурые
и водку пьют в тени акаций.

Борис Рыжий частично пошел по стопам своего отца Бориса Петровича, доктора геолого-минералогических наук. Окончил Уральскую горную академию, потом аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН. Даже какое-то время работал младшим научным сотрудником в лаборатории региональной геофизики и написал несколько научных работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России.

Впрочем, горные недра встречаются в его поэзии не так часто:

Вот и стал я горным инженером,
получил с отличием диплом.

Кадр из документального фильма 1992 г. про Горный институт

Творчество Рыжего компактно укладывается в одно десятилетие: от первых зрелых стихов 1992 года до последних текстов весны 2001-го. Поэтому по его поэзии можно проследить, как советское сменялось постсоветским. В текстах поэта множество реалий времени: начиная от подробного описания криминальных ритуалов и рекламных плакатов до трамвайных маршрутов и надписей на стенах. Однако в его стихах почти не встречаются события «большой» истории, как чеченская война или дефолт.

Парадоксальное свойство Рыжего: отмечая его оригинальность и непохожесть ни на кого, его постоянно с кем-то сравнивают. Особенно с Есениным. Сходство и в пьянках, и в драках, и в любви к блатным, и в самоубийстве. Впрочем, в десятках статей о поэте кроме Есенина есть сравнения с Пушкиным, Лермонтовым, Бродским, Васильевым, Рубцовым и другими. Такое разнообразие неудивительно: в рамках своей сложной жизненной и творческой стратегии Рыжий примерял множество литературных масок, чтобы оставаться одновременно знакомым и неуловимым.

Тем не менее Есенин — это наиболее близкая и понятная модель, о чем Рыжий тоже прекрасно знал:

В моей душе еще живет Есенин, 
СССР, разруха, домино.

В стихах Рыжего хватает и жалости, и сожаления. Чаще всего к самому себе и к чему-то утраченному, иногда к другим:

Боже, как себя порою жалко —
надо жить, а я лежу и плачу.
...

Прости за всех, кого до боли жалко,
кого любил всем сердцем да и только.

Это чувство оказывается мощным поэтическим топливом: сначала жалеешь себя, потом других, потом себя в других, потом других в себе и далее по кругу. Получается вечный двигатель жалости, точнее — поэзии.

Помимо уже упомянутой работы младшим сотрудником в институте, Рыжий старался зарабатывать множеством способов. Подрабатывал охранником на автостоянке, дежурным на вахте в институте, вел литературную студию и колонку в газете. Иногда получал премии, как, например, поощрительный приз «Антибукера» 2000 доллларов. Отец финансами его тоже поддерживал.

Разнообразие источников дохода позволяло ему не зависеть только от литературного труда и чувствовать себя более свободным.

Ирония позволяет оттенить сентиментальность, трагический пафос и самолюбование. Поэтому эти чувства у Рыжего существуют рука об руку. Как можно не довериться стихам, в которых поэт сам себя хвалит и умаляет, уничижает и оправдывает, восхищается собой и... восхищается собой? Как здесь, например:

В Свердловске живущий,
но русскоязычный поэт,
четвертый день пьющий,
сидит и глядит на рассвет.

Промышленной зоны
красивый и первый певец
сидит на газоне,
традиции новой отец.

Он курит неспешно,
он не говорит ничего
(прижались к коленям его
печально и нежно

козленок с барашком),
и слез его очи полны.
Венок из ромашек,
спортивные, в общем, штаны,

кроссовки и майка —
короче, одет без затей,
чтоб было не жалко
отдать эти вещи в музей.

Следит за погрузкой
песка на раздолбанный ЗИЛ —
приемный, но любящий сын
поэзии русской.

На своем домашнем балконе Рыжий расписал 44 кирпича разными стихами: от Александра Блока до Аполлона Григорьева, от Осипа Мандельштама до себя самого. Кирпичи не были подписаны, и гостям предлагалось угадывать, где какой поэт. Образ Рыжего тоже состоит из множества кирпичиков: они все как будто одного формата, да вот подписи на них разные.

Как отмечает Илья Фаликов, у Рыжего, как правило, нет любовной трагедии, чаще всего это чувство окрашено в светлые или привычно ностальгические тона, отсылающие к воспоминаниям юности. Тем не менее оттенков любовного чувства у него множество. Мы подобрали самые яркие определения из его стихов, для Рыжего love is: настоящая, последняя, бессловная, огромная животная, наша, безумная, древняя, бесхозная, беззащитная, убитая, экзотическая, чужая...

Какую выберете?

В прозаическом «Роттердамском дневнике», написанном за год до гибели, Рыжий, описывая смерть знакомых уголовников, замечает: «Кончилась старая музыка». Для него музыка — устоявшаяся конфигурация духа времени. В этом он наследует Блоку, вслушивающемуся в музыку революции. По ее сгущению или рассеиванию определяется ценность существования:

Ах, чем музыка печальней и страшней,
тем крылатый улыбается нежней.

И если музыка превращается в тишину, значит, назревает трагедия, как в стихотворении «...Ордена и аксельбанты» про пьяных музыкантов на похоронах:

тишина, помилуй, Боже, 
плохо, если тишина.

Облака для Рыжего — спутники из иного мира, иного края. Того, где хорошо. Иногда у него они похожи на окна, иногда — на одежды. Частенько облака «лежат» над головой. Возможно, Рыжий мечтал о нимбе из облаков, но они оказались больше похожи на белоснежных собутыльников:

Будет теплое пиво вокзальное, 
будет облако над головой, 
будет музыка очень печальная — 
я навеки прощаюсь с тобой.

Для кого-то Б. Р. последний классик, для кого-то последний советский поэт или последний поэт двадцатого века. Как пишет поэт и филолог Юрий Казарин: «Сознательное (вслед за Е. Рейном и др.) продолжение традиций советской поэзии делает Бориса не только “последним советским поэтом” <...>, но и первым несоветским, постсоветским поэтом, которому удалось совместить гармонично и в достаточно полном объеме три типа поэтики: поэтику золотого века, века свинцового (XX в.) и новейшую».

Или, наоборот, Рыжий — первый поэт двадцать первого века, который так и не настал? Может быть, Рыжего потому и любят все больше и больше, что мы никак не можем перебраться из века в век...

Сюда Рыжий приехал на Всемирный фестиваль поэзии в 2000 году. С одной стороны, поездка была свидетельством международного признания, с другой — обострила внутренний кризис поэта. В поездке он чувствовал себя отчужденно, много пил, с трудом находил общий язык с иностранцами, потерял деньги и документы. Зато оставил противоречивый текст о поездке «Роттердамский дневник», где описания пребывания в Роттердаме чередуются зарисовками из екатеринбургского литературного быта: это позволяло ему одновременно быть в двух местах сразу.

Рыжий — свидетель, зачинатель и участник множества уличных неформальных мероприятий. В одних он проявлял дипломатические качества, в других — бойцовые, в третьих — полководческие. Показателен эпизод сражения, описанный в «Роттердамском дневнике», между «дворовыми» и рабочими из Азербайджана, которые жили в общежитии:

Взбешенные азербайджанцы всей братвой, кто с ножом, кто с сечкой, кто просто с отверткой, выбегают на улицу и гонятся за мобильной группой. Пробегают квартал, и в это время вторая боевая с гиканьем выступает вперед. Враг бежит в крепость, но не тут-то было — первая боевая преграждает ему дорогу. Начинается бойня. Милиция приезжает и, поорав в громкоговоритель, уезжает. Но я не Гомер и не Гоголь, чтоб суметь в деталях описать всю прелесть сражения.

Свердловск/Екатеринбург у Рыжего разнообразен. Бывает сказочный и поэтичный, бывает скучный, а иногда, как во время разговора с москвичом Сергеем Гандлевским, и вовсе оказывается адом.

Рыжий противопоставляет его другим городам:

Но где бы мне ни выпало остыть,
в Париже знойном, Лондоне промозглом,
мой жалкий прах советую зарыть
на безымянном кладбище свердловском.

Отдельно Б. Р. любил подчеркивать, что именно ему, а не кому-то другому поставят памятник в этом городе: «Мы все лежим на площади Свердловска, / где памятник поставят только мне». Или так: «на черной площади Свердловска / тебе поставят монумент». А еще сквер назовут: «я изучил все корни на тропинках. / Сквер будет назван именем моим». Таким образом, Рыжий как бы экспроприирует город, отбирая его у других возможных кандидатов от поэзии на захоронение и увековечивание.

В этом году на улице Титова, где жил Рыжий, действительно появился сквер его имени. До этого в Екатеринбурге и Челябинске, где поэт родился, было установлено несколько мемориальных досок.

Важнейшее для Рыжего средство передвижения. Позволяет переносить пассажиров в отсутствующее место («В красном трамвае хулиган с недотрогой / ехали в никуда»). Еще может перемещаться во времени — в основном в прошлое, чтобы встречать уже ушедших, возвращать утраченные чувства: «в трамвайных вагонах, / всюду встречаю / я мертвых знакомых», «Если в прошлое, лучше трамваем». Иногда трамваи, как проводники в иные времена и пространства, обращаются в невиданных зверей сродни драконам: «Озирались сонные трамваи, / и вода по мордам их текла».

Следуя своей литературной стратегии, смешивающей интеллигентность с пацанским панибратством, Рыжий с легкостью обращается за глаза к важным ему собеседникам как к старым знакомым. В одних текстах поэт Кушнер — Александр Семенович, в других — Александр Семеныч (с Рейном «Евгением Борисычем» так же). В любом случае Рыжий всегда себя видит в компании поэтов, живых и мертвых, как будто они сосуществуют одновременно:

* * *
Александр Семенович Кушнер читает стихи,
снимает очки, закуривает сигару.
Александр Блок стоит у реки.
Заболоцкий запрыгивает на нары.
Анненского встречает царскосельский вокзал.
Пушкин готовится к дуэли.
Мандельштама за Урал
увозит поезд, в окне — снежные ели.
Слуцкий выступает против Пастернака, Пастернак
готов простить его, а тот болен.
Боратынский пьет, по горло войдя во мрак.
Бродский выступает в роли
мученика, Александр Семенович смотрит в
окно — единственный солдат разбитого войска —
отвечая жизнью за тех, в чьей смерти вы
виноваты.

Борис Рыжий с Олегом Дозморовым

Вместо другого значимого слова из трех букв в стихах и прозе Рыжий предпочитал это. Использовалось оно для того, чтобы показать, как в каком-то месте живется не очень хорошо: «В тюрьме херово...», «Херово в городе Свердловске / не только осенью, всегда». Иногда в разговоре о боге и божественном предназначении: «Мне ведом, Боже, твой расклад херовый».

«Херовость» — крайнее свойство бытия, позволяющее бросить отсвет на лучшую половину жизни.

Одно из любимых стихотворных ругательств Рыжего связано с нечистым, отсылающим то ли к Достоевскому, то ли к тюремной лексике, то ли к тому и другому. Иногда черт связан с незнанием: «Мой собеседник-бред ни черта не знать / научил», иногда с солдатами, служащими в военной части под поселком Кытлым: «Эти черти, к слову, долбили в горе Волчиха огромную дыру». Иногда Рыжий и сам отправляется к нечистому: «Я уехал к черту в гости». В таком случае «черт» оказывается связанным с «чертой»: отправиться к носителям темной силы — значит достичь предела. И не возвратиться оттуда.

Шрам, полученный Рыжим еще в детстве, стал его опознавательным знаком. Как шрам Гарри Поттера, тоже ставшего известным в России в начале 2000-х.

Ребенком Б. Р. нес стеклянную банку с водой, споткнулся и порезался осколками. И если у большинства людей линию жизни смотрят по руке, то у Рыжего ее можно проследить по лицу.

В спектакле «Рыжий» «Мастерской П. Фоменко» актеры воспроизводят этот шрам, рисуя его птичьим пером на собственных лицах.

Лирический герой Рыжего частенько «зауживает» глаза. То ли чтобы получше приглядеться к собеседнику, то ли чтобы мир покрепче заключить в объятья взгляда. 

Ах, не видишь? что за горе — 
ты прищурившись смотри.

Или так:

…Покуда в этом вы юлили, 
слегка прищуривая глаз…

Или так:

А ты, мой маленький, что поджимаешь губы, 
Чуть-чуть прищурившись, ты что-то понял, — да?

Прищуривание позволяет увидеть именно то, что хочется.

Борис Рыжий с Евгением Гришковцом. На вручении премии Антибукер 1999. Москва, 21 января 2000

Чаще всего упоминающийся стихотворный размер у Рыжего. Размер позволяет поэту ритмизировать существование, оживить неподвижные слова, связать между собой миры живых и мертвых. Неслучайно поэт Александр Еременко в стихотворении «Борису Рыжему — на тот свет», обращается к покойному с помощью ямба, зная, что именно он сможет преодолеть границу миров: 

Скажу тебе, здесь нечего ловить.
Одна вода — и не осталось рыжих.
Лишь этот ямб, простим его, когда
летит к тебе, не ведая стыда.
Как там у вас?