В последней рубашке карманов нет

ТЕКСТ:
АННА КАЦУРА

ФОТО:
GETTY IMAGES, АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

В издательстве Ad Marginem вышла книга лауреатки Премии Вильгельма Раабе и финалистки международного Букера Юдит Шалански «Каталог утраченных вещей». Книга, которую легко можно назвать немецкой сестрой «Памяти Памяти» Марии Степановой, состоит из 12 глав и рассказывает о потерях — человечества и автора. Среди «героев» — исчезнувший остров в Тихом океане, пропавший фильм Мурнау или некоторые тексты Сапфо. Шалански, которую совершенно заслуженно сравнивают с Зебальдом, предпринимает в том числе попытку создать новую историографию, которая позволяет помнить не только о «великих сражениях», но и, по выражению Теодора Лессинга, о «фиалках, растоптанных при штурме Льежа». По просьбе The Blueprint с писательницей поговорила переводчица «Каталога» Анна Кацура — о культуре памяти, всеобщем увлечении прошлым и утратах.

«Каталог утраченных вещей» предваряет динамичное вступление: на одной странице перечислены утраты, пережитые человечеством за то время, «пока шла работа над книгой», а на обороте — приобретения. Эту четкую структуру вы непременно хотели сохранить во всех иноязычных изданиях «Каталога». Что за этим стоит: требования эстета-оформителя или идея о мировой гармонии, об уравновешенности всего и вся.

Мне хотелось подчеркнуть не столько семантический аспект, сколько эстетическую составляющую: имея дело с книгой, то есть с ее бумажным носителем, мы получаем возможность ощутить, что у всего есть две стороны, в буквальном смысле этого слова. После «потерь» читатель переворачивает страницу и совершенно неожиданно наталкивается на «приобретения». Сохранить этот эффект в иноязычных изданиях было бы для меня отрадно и принципиально важно.   

Как складывалась книга, что послужило толчком для ее написания? Какой «кастинг» проходили герои, чтобы войти в канон утрат?

В основе проекта лежало осознание того, что утрата дает вольную различного рода историям. Когда мы что-то теряем, не суть важно что — любимого человека или ключ от входной двери, — внутри нас образуется загадочная пустота, которую непременно хочется заполнить всевозможными объяснениями. И нередко только потом мы начинаем понимать, что по-настоящему значил для нас тот человек или вещь. Я выбрала мотивы, позволившие, на мой взгляд, раскрыть тему утраты во всей полноте и универсальности. Речь здесь идет о руинах, о вымерших животных и мировых религиях, о воспоминаниях, а также о попытке все сохранить, в конечном итоге обреченной на провал.

В книге 12 глав, 12 историй. Есть ли у Юдит Шалански в этой дюжине свои любимчики, фавориты?

«Каталог» работает по принципу кунсткамеры, где собраны диковинки, созданные руками человека, но и такие, чьим творцом является сама природа. Вещи выставляются до тех пор, пока люди приходят на них посмотреть. Все витрины в таком кабинете редкостей одного размера, — точно так же в оригинале книги, где каждой главе отведено 16 страниц. Внутри таких строгих рамок я позволила себе самые неожиданные эксперименты, пробовала различные жанры, новые голоса. Одни истории автобиографичны, другие потребовали колоссальной подготовки. Именно они стали в итоге предметом особой гордости. Одна из таких — о любовной лирике Сапфо, когда я чуть было не ввязалась в изучение древнегреческого. Или, к примеру, последняя, в духе научной фантастики, речь в ней идет о человеке, который, поддавшись чарам Луны, решил свести счеты с земной жизнью.

Перед нами каспийский тигр и песни Сапфо. Что, на ваш взгляд, между ними общего?

И тут и там речь идет о диких неуправляемых силах, которые действуют на человека завораживающе и в то же время сильно его тревожат. В первом случае это тигр, которого отловили в далеких дебрях, чтобы бросить на римские арены — грызться с другим зверьем, — для человека он живое подтверждение того, что природа у него под контролем. Во втором тексте речь о чудовище совсем иного рода, которое Сапфо воспевает и... проклинает. Имя чудовищу Эрос, коварная страсть, способная обуять любого. Обе темы по-прежнему глубоко актуальны, хотя мир, в котором мы живем, совсем другой.

Прежде чем утратить, нужно сначала приобрести. Что мы имеем в виду, когда заявляем свои претензии на обладание чем бы то ни было? И какие приметы свидетельствуют, по вашему мнению, о потере, о конце, о расставании с присвоенным.

Я думаю, что по большому счету мы теряем прежде всего вещи, которые нам не принадлежат и не принадлежали никогда. Что, возможно, сама идея обладания в корне не верна. Разве можно обладать другим человеком?! А что до потерь, то они являются неотъемлемой частью жизни, как и ее мимолетность, как смерть. Накопленное нами добро, все эти горы вещей — мы только вводим себя в заблуждение. В последней рубашке, как говорится, карманов нет. И не следует забывать, что даже жизнь — а к ней относится и все, чем мы пользуемся: Земля, воздух, вода — на самом деле только нам одолжены.

Я думаю, что по большому счету мы теряем прежде всего вещи, которые нам не принадлежат и не принадлежали никогда. Что, возможно, сама идея обладания в корне не верна. Разве можно обладать другим человеком?!

В ваших историях утрата не есть что-то окончательное. Вещи, люди, идеи не исчезают навсегда, они продолжают жить в той или иной форме. Но не все заменяемо. Существует ли некий ранг потерь: от «легких» до тех, которые нельзя восполнить ни при каких обстоятельствах.

Как сказать, согласно закону сохранения энергии потерь вообще не может быть. Все только приобретает иную форму. Правда, это не всегда утешительно, особенно если вспомнить о том уроне, с которым мы столкнулись в прошлом и сталкиваемся теперь. В то же время я твердо убеждена, что потери не проходят, а так или иначе застревают в нас в виде травм или духов, которые способны настичь даже через поколения. Как бомба замедленного действия — рано или поздно непременно рванет.

Сегодня много говорят о культуре памяти как результате усердной работы, коллективной и индивидуальной. Несомненно одно: пока мы помним о людях, о событиях, они остаются с нами. Есть ли другие способы продлить «жизнь»?

Нет, какими бы иллюзиями ни питали себя поборники крионики и так называемые визионеры из Кремниевой долины. Но мы не должны забывать о том, что воспоминание является мощным целебным средством, о его горько-сладостном вкусе, о способности нести утешение. Утраченное и в самом деле живет дальше, в мыслях, в историях.

Вам знакомы ситуации, когда искусство забывать важнее и действеннее искусства помнить?

Да, когда опыт слишком травматичен, в буквальном смысле невыносим. В таком случае желание отгородиться, вытеснить вполне естественно, — чтобы организм функционировал хоть как-то, пока в том или ином виде травма не прорвется снова, но уже ослабленная, так что с ней можно работать. Есть на свете люди, наверное, не больше дюжины, которые помнят все, каждый день своей жизни. Дар это или проклятие, трудно сказать. Но счастливыми их не назовешь.

История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Не терпит его и отдельная человеческая жизнь. Зная об этом, мы тем не менее снова и снова обращаемся к умозрительной игре «а что если бы». Одна из ваших героинь — Грета Гарбо. В книге, пожалуй, нет фигур, сомасштабных ей по трагизму — ни следа величия, сплошное копание в прошлом и химерическое «а если бы». Почему сегодня так много людей ищут прибежище в прошлом, в воспоминаниях и предпочитают держаться от действительности на расстоянии (как это мы часто наблюдаем сейчас в России)?

Кто хочет контролировать будущее, тот в первую очередь контролирует прошлое. Но если будущего не видно, человек опять же обращается к прошлому, к некоей его версии, которая мало соотносится с историческими фактами. Так и с Россией. Книги Марии Степановой — они ведь именно об этом. О том состоянии, которое, наверное, можно назвать регрессом.

Кто хочет контролировать будущее, тот в первую очередь контролирует прошлое. Но если будущего не видно, человек опять же обращается к прошлому, к некоей его версии, которая мало соотносится с историческими фактами.

Вы родились в ГДР и росли в то время, когда страна, прочившая своим людям светлое будущее, тихо угасала. Не потому ли проект не удался, что там никогда не задавались вопросом о прошлом, о его наследии, которое никогда не обсуждалось. Это была страна, где молчание было естественным состоянием. Даже официальный гимн ГДР исполнялся молча, без слов. В «Замке фон Беров» ярчайшей для меня метафорой такого барьера между «до» и «после»" стали две кучи компоста, разделявшие сельское кладбище и двор, на котором играла героиня рассказа, маленькая Юдит. Что думает взрослая Юдит: можно ли двигаться вперед, не оглядываясь на прошлое, не переосмысляя его?

Конечно же, нет. Можно вытеснить «нежелательное» — все то, что свербит, и спокойно жить дальше, но двигаться вперед, отпустить по-настоящему и, как бы парадоксально это ни звучало, забыть не получится. Прорабатывание — это болезненный процесс, требующий времени. И скорбь, как мне представляется после многолетних разборок с психоанализом, может оказаться тут в высшей степени целительной.

Страсть к собирательству принадлежит, очевидно, к врожденным качествам, человека. Едва научившись ходить, мы пускается на поиски «сокровищ». И рано или поздно встает вопрос — что делать со всем этим добром. Насколько я знаю, вы пламенный фанат архивов, всякого рода списков, регистров. Даже материалы для «Каталога» собирались и систематизировались по всем правилам. Чем больше поток информации, тем труднее ее отфильтровать. Но как сохранить? Не кажется ли вам, что это утопия?

Собирать и накапливать — все это только замещающие действия, которые сообщают нам ощущение контроля. Акт, конечно, трогательный, но заведомо безнадежный. Каждый из нас периодически подвергает накопленное пересмотру. Вопрос становится ребром особенно при переездах: что действительно ценно, а что может отправиться в мусорную корзину. В подвалах лежат вещи, которые мы просто не решаемся выбросить. Но нельзя жить в музее своей биографии. В моем архиве есть две коробки: «Юность 1» и «Юность 2». Как вы догадываетесь, я не открываю их никогда!

В моем архиве есть две коробки: «Юность 1» и «Юность 2». Как вы догадываетесь, я не открываю их никогда!

В «Вилле Саккетти» есть мимолетное замечание о том, что настоящее — это только грядущее прошлое. Другими словами, настоящее означает также ответственность за то, каким станет будущее, какими станем мы и с каким прошлым всем нам придется иметь дело. Что означает это применительно к сегодняшнему времени?

Мы должны отчетливо понимать, что являемся наследниками поколений и вместе с тем предшественниками новых. И то, какие чувства они будут испытывать при виде наших деяний, целиком и полностью зависит от нас. Небезразличие к грядущему должно определять наши поступки. Похоже, сейчас наступили времена, когда мы все дальше удаляемся от корней, обрубаем привычные связи, тем самым нарушая естественный круговорот, — с одной только целью — легитимизировать царящие вокруг несправедливость и угнетение. Такое возможно лишь при совершенном отсутствии представлений о завтрашнем дне.

Циклическое восприятие времени многое бы изменило, — экспоненциальная кривая так называемого прогресса и прибылей закольцевалась бы, и в этом новом цикле мы перестали бы испытывать страх, глядя на собственное отражение в зеркале.

«Каталог утраченных вещей» вышел в Германии в 2018 году. С тех пор книга неоднократно переиздавалась и была переведена на 27 (!) языков. Ее читают не только в Европе, но также в Корее, Монголии, странах арабского и испаноязычного мира, Китае, Японии и др. Дух захватывает. Но вот что мне страшно любопытно: как воспринимается такой материал в контексте иной культуры, должным ли образом «впитывается». Насколько способен чужой взгляд сгенерировать новые формы. Или все мы уже давно живем в рамках унифицированного культурного кода?

Вы задали вопрос на засыпку. Я вполне допускаю, что в разных странах книга читается по-разному. Процесс восприятия очень многосложен. Утраты бесспорно относятся к архетипичному опыту человечества, и их переживание зависит от целого ряда установок: культурных, эмоциональных, индивидуальных. Я думаю, что утрата лежит в начале всякой культуры. Как и желание наполнить образовавшуюся пустоту смыслом.

Циклическое восприятие времени многое бы изменило, — экспоненциальная кривая так называемого прогресса и прибылей закольцевалась бы, и в этом новом цикле мы перестали бы испытывать страх, глядя на собственное отражение в зеркале.

В IV веке до н.э. в Китае жил человек по имени Чжуан-цзы, сказавший раз: «Нет в мире вещи, которая не была бы тем, и нет вещи, которая не была бы этим; через то невозможно познать, через это познаваемо все». Только там, где есть потери, есть и приобретения, — мысль, раскрывающаяся на страницах «Каталога» особенно красноречиво. За этот ценный опыт мне хотелось бы искренне вас поблагодарить. Это как услышать минорную мелодию, исполненную в мажоре. Как увидеть сразу две стороны одной и той же медали.

Так и есть. И ваше образное прочтение меня очень окрыляет.