«Памяти памяти» Марии Степановой
Книга «Памяти памяти» поэтессы и эссеистки Марии Степановой получила приз за лучшую иностранную книгу французской премии Prix du Meilleur Livre Étranger. Философско-документальный роман (или романс — так определяет жанр сама автор) рассказывает историю семьи писательницы и важности сохранения памяти о ней. В прошлом году книга вошла в шорт-лист Международной Букеровской премии — так Степанова стала третьим в истории писателем из России, который был номинирован на нее. Работа получила и две из трех крупнейших отечественных премий: «Большую книгу» и «НОС». Самое время вспомнить, за что мы ее полюбили.
Мария Степанова «Памяти памяти»
Один из любимых моментов для критиков в романе — диалог с сотрудником музея Холокоста, который спрашивает авторку, о чем она, собственно, пишет, а получив ответ, кивает: «А-а, — сказал он, — это одна из этих книг — когда автор путешествует по миру в поисках собственных корней, таких теперь много». Ответ в книге смиренный: «Да, — сказала я, — будет еще одна». Но пожалуй, именно он указывает нам, что книга Марии Степановой — не одна из тех книг. Хотя начинается она именно с поисков основ: у героини умирает тетя, и с находок в ее архиве начинается поиск «своих»: своих родственников, своих историй. Но это не то исследование, которое возможно закончить, никакой документ не поставит в твоей личной истории точку, и чем больше автор погружается в документы, тем более убеждается, что память — это личный конструкт, и всякая история, в том числе и история ее семьи, всегда будет про нее саму.
В интервью «Коммерсанту» Мария Степанова говорила, что память, несмотря на всю свою субъективность и, по сути, ложь, неожиданно становится богиней нового времени. Мы ждем от нее какой-то правды, какой-то возможности окунуться в собственное прошлое. Но прошлое заманчиво именно тем, что ускользает, что любой разговор о нем, с сочувствием или яростью, всегда будет разговором о настоящем тебе, попыткой придумать себя. «Памяти памяти» имеет жанровое определение «романс», казалось бы, именно для того, чтобы подчеркнуть легкую грусть и тщетность усилий. Чем дольше она тянется, тем в меньше слов может уложиться, чем красивее словесная вязь, тем проще мелодия, и несмотря на объемы, книга Степановой именно что проста, путеводитель по мыслям и чувствам, написанный с невероятной ясностью.
Авторское мастерство здесь требуется, чтобы составить свой путь из историй. В том числе и историй чтения — мало что двигает нами так, как прочитанные книги. Для прозы Степановой книги становятся точкой опоры. Это практически библиотека книжных редкостей, многие из которых были непоняты, другие — забыты. Вот еврейка Шарлотта Саломон сбегает в 1941 году на Лазурный Берег, чтобы за полтора года написать свою большую работу «Жизнь? или театр?» — в которой после окончательного авторского отбора окажется 769 (семьсот шестьдесят девять) гуашей, перемежающихся текстами и музыкальными фразами. Вот в 1907 году Колетт Ивер пишет роман «Счастливая жизнь» — бестселлер того времени о женской судьбе, в котором ученый доктор уговаривает героиню бросить профессию, ведь иначе она слишком студентка, чтобы полностью стать женщиной. А в 1996 году «Русского Букера» внезапно получает не роман, а эссе, книга Андрея Сергеева «Альбом для марок», «рассказ о детстве, устроенный как каталог музейной коллекции, где каждой вещи предоставлено место и право на нераздельное внимание». Перечень этих и многих других сокровищ — словно заговаривание времени путем составления собственной библиотеки.
«Я читаю все эти книги, как воду пьют, одну за одной, не удивляясь собственной ненасытимости — каждый новый текст требует разыскать и усвоить следующий; прирост бессмысленного знания нельзя ни ограничить, ни остановить», — пишет Степанова. В каком-то смысле «Памяти памяти» — это не столько история семьи, сколько история чтения. О том, как мы читаем, что мы видим на бумаге и как научиться не забывать — книгам, в отличие от людей, действительно страшно забвение.
Писатель и ученый Альберто Мангель — человек необычайных энциклопедических знаний, один из тех, чья высшая роль состоит в сохранении чтения, чем бы конкретно он ни занимался: будь то директорство в Национальной библиотеке Аргентины, составление антологий, работы о Гомере или словарь воображаемых литературных пространств. В 1964–1968-м он был секретарем ослепшего Борхеса и, кажется, тоже составил у себя в голове довольно исчерпывающую библиотеку. Его «История чтения» — это занимательное путешествие по миру книг, букв, библиотек и внутренней кухни писателей. Ее сила ровно в том, что читатель никогда не знает, куда повествование поведет дальше, в свободе передвигаться по мировой библиотеке как по гигантскому гипертексту. И хотя мучительной задачи сверх этого признания в исключительности чтения у Мангеля нет, с романом Степановой его книгу объединяет именно стремление рассказать о всех книгах разом.
Осип Мандельштам «Шум времени»
Один из сюжетов «Памяти памяти» — автобиография Осипа Мандельштама, и в частности история, как эта короткая мемуарная проза оказалась совершенно не понята современниками. Марина Цветаева возмущалась, что в этой книге живы только предметы, «что ни живой — то вещь». Мария Степанова объясняет: «Задача «Шума времени» обратная; его дело — заколотить утраченное время в сосновый гроб, вбить осиновый кол и не оборачиваться. Сам Мандельштам писал: «Память моя не любовна, а враждебна, и работает она не над воспроизведением, а над отстранением прошлого». Для читателя будущих поколений его проза — образец нелюбовного отношения к прошлому, картографирования мест, в которые не собираешься возвращаться. Точно так же для Степановой погружение в память вовсе не является идеалом, прошлое манит, но из него необходимо выйти.
В.Г. Зебальд «Естественная история разрушения»
«Памяти памяти» перечисляет немало важных для Степановой книг и авторов, но самых «своих» у нее, конечно, два. Первая — это Сьюзен Сонтаг (в романсе она Зонтаг), дневники которой были интимны в своей непредназначенности для чужих глаз, это рабочий инструмент, средство моментального подтверждения собственного существования. А второй — это, конечно В. Г. Зебальд, автор, о котором она написала несколько замечательных статей и которому посвящена в книге отдельная глава. «У него вызывало равную солидарность все уничтожаемое, включая деревья и постройки», — пишет Степанова, и это сопротивление разрушению, главная тема всех романов-эссе Зебальда, ей очень близка. При этом она отмечает, что «ни один зебальдовский текст нельзя читать как утешительный, что бы это ни значило; вариант, при котором во тьму, где плывет и захлебывается жизнь, протягивается избавляющая рука, там не учтен с самого начала». А у самой Степановой такая спасительная сила есть — она находит ее в возможности полюбить прошлое именно за то, что оно никогда не вернется.
Лучшие материалы The Blueprint
в нашем канале на Яндекс.Дзен
