Что не так с «Эшелоном на Самарканд»

9 марта вышел «Эшелон на Самарканд» — новый роман Гузель Яхиной, автора нашумевшей и многими любимой «Зулейха открывает глаза» о советских 1930-х. Теперь писательница взялась за предыдущее десятилетие, а конкретнее за историю голода в Поволжье в самом начале 1920-х. Оба романа вызвали бурные споры об исторической достоверности текста, а в случае «Эшелона» к ним добавились и обвинения в плагиате (самарский историк Григорий Циденков заявил, что Яхина «списала» роман с его исследований, выложенных в «Живом журнале»). Литературный критик Лиза Биргер в постоянной рубрике The Blueprint и Bookmate нарушает рекомендательную традицию — и объясняет, почему эту книгу не стоит читать. Спойлер: плагиат тут ни при чем.

«Эшелон на Самарканд» Гузель Яхиной — пожалуй, самая обсуждаемая книга месяца, и это при том, что большинство обсуждающих роман еще не читали, читать не собираются или, вероятно, не сумели бы дочитать до конца. Дискуссия, разгоревшаяся вокруг романа, по сути, повторяет все фейсбучные споры: стороны используют повод не для того, чтобы поговорить и попробовать договориться, а чтобы еще раз высказать свою позицию, которая к предмету спора может и не иметь отношения. Одна польза от этих споров — чем громче мы их ведем, тем больше шансов, что кто-то заинтересуется самой темой, голодом в Поволжье. Что еще одна страница драматичной советской истории окажется не забыта. С советским прошлым вообще дела такие: либо его выбираешь не помнить и не знать вообще, либо, погружаясь в былое, становишься одержим его непрекращающейся драмой.

Впрочем, способов погружения тоже может быть два. Один — путь историка, документы, архивы. Другой — путь писателя, фантазии, мечты, образы. Пересекаться они не обязаны: стартовав с одной исходной точки, история и литература могут двигаться в самые разные стороны. Даже Исаак Эммануилович Бабель лично шел с Красной Армией и все равно в «Конармии» все наврал. Точнее, написал ее совсем не так, как хотели бы от него Сталин и Буденный. Что же тогда хотеть от писателя, которого и вовсе там не было?

В «Эшелоне на Самарканд» реально только одно событие — голод в Поволжье 1921–1923 годов. К 1923 году голод уже заканчивался, и голдетей (советский новояз для голодающих детей), которых летом 1921-го высылали из Поволжья в Среднюю Азию, уже отправляли обратно, домой. У Яхиной год действия — именно 1923-й, как будто ровно потому, что она хочет не подчеркнуть драму, а уменьшить ее. Несмотря на драматический контекст событий и мертвых детей, ее поезд довольно резво совершает резкий поворот на оптимизм. Красноармеец Деев и комиссарша Белая, которые везут в Самарканд обреченный детский поезд, — своего рода советские святые, вокруг них фейерверком случаются чудеса.

При этом вокруг Гузель Яхиной и без всяких обвинений в плагиате продолжат ломаться копья, потому что она всех раздражает, а раздражает она всех, потому что пишет вот так:

«Выкатив донельзя ошалевшие глаза — того и гляди выпадут! — баба переложила кулек с младенцем в одну руку, другой распахнула меховую тужурку, залезла в створ платья и вытащила на свет грудь — круглую и пышную, как каравай, усыпанную веснушками, в буграх голубых вен. На Деева уставился алый сосок размером со сливу, на кончике тотчас набухла и задрожала белая капля. Указательным пальцем Деев подхватил каплю и отправил в рот — на языке стало сладко и жирно.

— Вторую, — приказал он».

Людям, которых не корежит от этого стиля, в объятиях убаюкивающей яхинской прозы будет тепло и хорошо. Впрочем, самарский историк Григорий Циденков, обвиняя Яхину в плагиате по краткому пересказу ее книги, воспринимает ее прозу всерьез, как историческое исследование, ставит ее равной себе. И требует от нее исторической точности: как признания в том, что сюжет подрезан из его выложенных в открытый доступ изысканий и документов, так и покаяния в неточностях и «косяках», для выявления которых ему требуется «большой коллектив с массой свободного времени». Удивительно, как он не замечает, что весь роман в сущности — большой косяк, и это практически художественное решение. Открыв книгу на любой странице, можно обнаружить либо сцену с грудями, либо исторический ляп. Например, ребенка с именем Бастер Китон, хотя до славы Бастера Китона в СССР оставалось еще несколько более сытых лет.

Гузель Яхина никогда не писала о прошлом как оно есть. В этом смысле даже короткие исторические заметки Циденкова куда болезненнее — там все умирают, а в «Эшелоне» нет. Ее метод — взять тяжелую историческую драму (переселение татар в «Зулейха открывает глаза» или поволжских немцев в «Дети мои») и превратить в историческую сказку. Разумеется, будут люди, которые от такого в ужасе. Историки будут искать нелепости, потомки говорить об оскорблении памяти предков. Но практика показывает, что травма читателям не нужна. Нам надо, чтобы все кончилось хорошо и чтобы были герои. И тот, кто этого не понимает, выглядит куда неосведомленнее, чем писательница, намеренно путающая даты.

Три книги, в которых, в отличие от «Эшелона на Самарканд», память не врет

Александр Неверов «Ташкент — город хлебный»

Советский драматург Александр Неверов сам пережил эвакуацию из Самары в Ташкент и на основе этого опыта написал роман. Это история мальчика, который едет на заработки, чтобы прокормить семью, а по возвращении обнаруживает, что от семьи почти никого и не осталось. Сам Неверов умер в 1923 году от последствий голода, в шестидесятые по его книге был поставлен чудесный фильм, который затем неузнаваемо обкорнала цензура. Целиком его восстановили только в 2013-м, а само издание «Ташкента» с комментариями вышло лишь несколько лет назад — и может считаться самым исчерпывающим литературным свидетельством поволжского голода.

Эдуард Кочергин «Крещённые крестами»

Воспоминания одного из лучших театральных художников нашего времени, главного художника Большого драматического театра, о том, как после войны он бежал из лагеря для детей врагов народа в Ленинград. Путь беспризорника длиною в шесть лет тоже состоит из поездов и голода. Но, увы, в нем нет почти никаких чудес, зато есть развенчание кое-каких героев: «Против стола на стене в деревянной раме висел портрет великого революционного педофила, взиравшего на подопечных подозрительно ласково... Кстати, там, в приемнике, я услышал от старшаков, что Макаренко был не только великим воспитателем беспризорных, но и великим растлителем их». Лауреат премии «Национальный бестселлер» 2010 года и одна из главных книг века для всех, кому важно знать, как оно было на самом деле.

Ольга Громова «Сахарный ребенок»

Еще одна книга про страдающих от хода истории детей, написанная со слов такого — в прошлом — ребенка. Эту историю рассказала Ольге Громовой Стелла Нудольская, бывшая дочь врага народа, прошедшая ссылку и лагеря вместе с матерью после ареста отца, но не сломавшаяся. Эта история именно о том, как сохранить в себе силы остаться собой, несмотря на лишения, опыт сопротивления истории. Который в наше время становится снова, увы, актуален и важен.