Там, где нас нет

ФОТО:
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

Поэт в России — больше, чем поэт, он еще и излюбленный герой кураторов музеев. Владимир Маяковский в центре «Зотов», Борис Рыжий в «Севкабель Порту», а теперь и нобелевский лауреат Иосиф Бродский в Еврейском музее и центре толерантности. Выставка «Иосиф Бродский. Место не хуже любого» сосредоточится на путешествиях поэта, начиная с вынужденной эмиграции и заканчивая Венецией («Тонущий город, где твердый разум // внезапно становится мокрым глазом»), где находится могила Бродского. Иван Чекалов собрал из экспонатов музея коллекцию избранных предметов, связанных с воображаемыми и реальными маршрутами одного из важнейших авторов XX века.

Есть на свете писатели, жизнь и творчество которых усыпано мифами, словно царство Мидаса — золотом. Заглядывая вглубь веков, мы можем отнести к ним и Гомера, и Шекспира, но художники XIX и в особенности XX столетия первыми стали заниматься так называемым жизнетворчеством. В биографии Иосифа Бродского достаточно вынужденных и по-настоящему драматических событий (трехнедельное пребывание в психиатрической больнице, ссылка в Архангельскую область, эмиграция, наконец), но поэт и до отъезда из СССР, и после оного прекрасно сознавал преимущества своего положения — и с опорой на него конструировал авторскую легенду (как бы сказали сегодня, «формулировал писательскую стратегию»).

Шесть разделов выставки Еврейского музея рассказывают шесть автономных и в то же время тесно переплетенных между собой историй: «Полторы комнаты» — о доме родителей Иосифа Александровича, «Аэропорт» — о дне вылета за границу, «Англия» — о «духе индивидуальной ответственности, который, — по выражению Бродского, — отразился и в языке, и в истории» этой страны, «Америка» — о годах преподавания в университетах США, «Швеция» — о вручении Нобелевской премии в Стокгольме и «Венеция» — о любимом городе поэта. Сопровождаемые объектами из Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме, музея «Полторы комнаты», а также офортами Рембрандта, полотнами Клода Лоррена и Жоржа Брака, эти истории вглядываются в миф Бродского, чтобы найти в траекториях движения поэта внутреннюю логику. Порой один предмет, овеянный легендами, говорит о человеке больше, чем сотня фактов из его верифицированного жизнеописания.

Багажная квитанция компании «Аэрофлот» из Ленинграда в Вену

Копия. Архив Иосифа Бродского. Библиотека редких книг и рукописей Бейнеке, Йельский университет (Joseph Brodsky Papers. Beinecke Rare Book and Manuscript Library, Yale University)

Международная слава «ахматовской сироты» (так с легкой руки Дмитрия Бобышева называют четверых поэтов из окружения Анны Андреевны: Бродского, Евгения Рейна, Анатолия Наймана и самого Бобышева) началась еще в шестидесятых, после того как Иосифа Александровича арестовали за тунеядство, судили и сослали в деревню Норинская Архангельской области. В защиту поэта писали Шостакович, Твардовский и Чуковский — неудивительно, что из ссылки Бродский вернулся настоящей звездой. Однако в ЦК партии ориентировались только на звезды кремлевские, поэтому в 1972 году перед поэтом поставили ультиматум: либо отъезд за границу, либо гонения и (цитата) «горячие денечки». Бродский избрал первый вариант. 4 июня 1972 года поэт вылетел из Ленинграда в Вену транзитом через Будапешт.

На выставке Еврейского музея в разделе «Аэропорт» среди других экспонатов (фотографии с проводов, кожаный чемодан) присутствует и совсем непритязательный документ — багажная квитанция. Поэтика Бродского сплошь состоит из метафизических абстракций и мыслей о Римской империи — тем интереснее узнать что-нибудь новенькое о его быте-мыте. Правда — вот незадача! — повседневность у Бродского была тоже своеобразная. Поэтическая, если угодно. Перевес на 7 кг объясняется не горой одежды или предметов первой необходимости, а громоздкой печатной машинкой, книгой английского поэта-метафизика Джона Донна и двумя бутылками водки — обе предназначались в подарок Уистену Хью Одену. «Была еще смена белья, — скромно добавляет в интервью поэт, — вот и все».

Книга «В Англии» издательства «Ардис»

В 1977 году в издательстве «Ардис» крошечным тиражом выходит книга Бродского «В Англии». Редкое издание было важно для поэта сразу по нескольким причинам.

Во-первых, из-за его давней привязанности к английской литературе. И Джон Донн, томик которого утяжелил поклажу Бродского, и Уистен Оден, которому предназначалась водка, и Роберт Фрост представляют обожаемую Бродским традицию; даже в ссылке он штудировал английские стихи. И, хотя на ПМЖ Бродский перебрался в США, Англию в эмиграции он посещал ежегодно.

Государственный музей Владимира Высоцкого

Во-вторых, именно этот сборник позволил поэту прервать длительный перерыв в сочинительстве: «Так складывались обстоятельства, что два года я писать стихи не мог. Ну, и отсюда всякие, понятные в нашей профессии фанаберии: что ты сходишь с ума и так далее. <...> ...летом я был в Брайтоне — как всегда, сбегаешь из Штатов, потому что чрезвычайно жарко. Там принялся писать эти стихи и понял, что прихожу в себя. Это как бы восстановление равновесия».

«В Англии» подготовил к публикации близкий друг и биограф Бродского, поэт Лев Лосев. По словам куратора выставки Юлии Сениной, «...из 60 экземпляров 50 нумерованных» — книга, выставленная в витрине раздела «Англия» вместе с фотопейзажами Бродского, имеет уникальный номер, хотя, какой именно, редакции выяснить не удалось — загадкой это осталось и для кураторов. Туманная, необъяснимая Англия была таковой в легендариуме Бродского — да и после изменилась не сильно:

Английские каменные деревни.

Бутылка собора в окне харчевни.

Коровы, разбредшиеся по полям.

Памятники королям.

Иосиф Бродский на острове Торе, 1989. Фото: Бенгт Янгфельдт

Поэтический сборник «Новые стансы к Августе» с обложкой цвета Augusta blue

Музей «Полторы комнаты» Иосифа Бродского

Начиная с семидесятых — и далее на протяжении всей жизни — Бродский жил и работал в Америке, преподавал в университетах, путешествовал из Энн-Арбор в Нью-Йорк, etc., etc. Раздел «А мерика» на выставке ожидаемо обширный: печатная машинка, альбом с фотографиями и, разумеется, первые издания поэта, осуществленные американским издательством «Ардис».

«Ардис» теснейшим образом связан не только с Иосифом Александровичем, но и со всей неподцензурной русскоязычной литературой вообще: в застойные годы Карл и Эллендея Проффер опубликовали «Школу для дураков» Саши Соколова, «Остров Крым» Василия Аксенова и «Пушкинский дом» Андрея Битова. С Бродским же, как рассказывает Юлия Сенина, «Профферы подружились еще в Ленинграде и сыграли ключевую роль в его обустройстве и адаптации в первые годы жизни в Америке. В благодарность Иосиф Бродский все свои шесть русскоязычных поэтических сборников издавал в “Ардисе”».

Цикл «Новые стансы к Августе», вышедший в 1983 году, начинается со знаменитых строк:

Я обнял эти плечи и взглянул

на то, что оказалось за спиною,

и увидал, что выдвинутый стул

сливался с освещенною стеною.

«Новые стансы...» обозначили перелом во взаимоотношениях издателя и поэта. Дело не только в том, что эта книга — единственный сюжетный сборник будущего лауреата Нобелевской премии по литературе и один из лучших образцов любовной лирики в мировой поэзии. Не менее, а может, и более важную роль в формировании поэтического мифа сыграл глубокий синий цвет, Augusta blue, как назвал его сам Бродский. Этот оттенок стал визитной карточкой поэта; начиная с «Новых стансов...» его сборники обрели общий узнаваемый дизайн-код.

Выставка «Иосиф Бродский. Место не хуже любого»

Галстук Бориса Пастернака

Личная коллекция Елены Пастернак

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет,

А за мною шум погони,

Мне наружу ходу нет.

...написал Борис Леонидович Пастернак в 1959 году, через год после присуждения Нобелевской премии, за год до смерти и практически за тридцать лет до вручения премии Иосифу Александровичу. Пастернак, как известно, Нобелевку так и не получил — после длительной травли его принудили отказаться от высокой награды. Бродского ждала иная участь, новость о Нобелевской премии он получил в 1987 году, в гостях у автора шпионских романов Джона Ле Карре с формулировкой: «за всеобъемлющее творчество, проникнутое ясностью мысли и поэтической интенсивностью». Впрочем, поэт как будто не слишком удивился решению Нобелевского комитета — за двадцать лет до этого он поссорился с Набоковым по поводу поэмы «Горбунов и Горчаков»; первому она категорически не понравилась, а Иосиф Александрович считал, что получит за нее премию.

Иосиф Бродский и Александр Стефанович. Декабрь 1987

Известно, что Бродский был тот еще щеголь: но романтические фотографии в красной водолазке и мексиканские открытки в радикально коротких шортиках — ничто по сравнению с кунштюком, который поэт выкинул на своей нобелевской лекции. В разделе «Швеция» хранится галстук Бориса Пастернака, специально переданный через Евгения Рейна семьей поэта Бродскому. Этот галстук мог бы надеть второй русский лауреат Нобелевки по литературе (первым был Иван Бунин), но надел в итоге только пятый (между ними находились Шолохов и Солженицын). Наследственность, взгляд в прошлое — важнейшие лейтмотивы поэзии Бродского, так что этот жест выглядит чрезвычайно символичным.

Картина Клода Лоррена «Прибытие Энея в Италию. Утро Римской империи. XVIII в.»

ГМИИ им. А.С. Пушкина

Венеция была любимым городом Бродского, ей он посвятил эссе «Набережная неисцелимых», приезжал сюда раз за разом — на выставке множество сувениров и фотографий из города каналов — а в 1982 году написал цикл «Венецианские строфы» с посвящениями критику Сьюзен Зонтаг и поэту Геннадию Шмакову. «В первой части “Венецианских строф” у Бродского возникает образ “питомца Лоррена”, — объясняет куратор Юлия Сенина. — Вне сомнения, это и есть сам поэт — любитель древней цивилизации, руин». Полотно французского живописца Клода Желле-Лоррена «Прибытие Энея в Италию. Утро Римской империи. XVIII в.» вдохновило поэта сочинить пейзажный диптих о Венеции — утренней и вечерней. А что касается посвящений, то «...Генка был большой поклонник Дягилева, который похоронен в Венеции. Хотя “гражданин Перми”, то есть Дягилев, упоминается в первом стихотворении, посвященном Сьюзен. С ней мы несколько раз сталкивались в Венеции, именно на Рождество. Я даже помню, как встречали одно Рождество там вместе, в Harry’s bar».

Очевидно, что одними перекрестными ссылками посвящения объяснить затруднительно — помимо всего прочего Шмаков был знатоком античности, а Зонтаг так и вовсе считала, что поэта должно бы похоронить в Венеции. Так и случилось, правда, не сразу: 28 января 1996 года смерть встретила Иосифа Александровича за работой, в Нью-Йорке. Бродскому было всего 55 лет. Временное захоронение расположили на берегу Гудзона — там тело поэта пролежало еще полтора года (Россия предложила переместить Бродского на Васильевский остров, но встретила категорический отказ: «Это означало бы решить за Бродского вопрос о возвращении на родину»), пока не приняли решение похоронить его в Венеции, на кладбище Сан-Микеле. Собирались посередине между Стравинским и Дягилевым — не вышло, — и поэт упокоился в протестантском сегменте, где и лежит до сих пор, окруженный природой, которую так ценил.

Так смолкают оркестры. Город сродни попытке

воздуха удержать ноту от тишины,

и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры,

плохо освещены.