«Люди и Птицы»

Сегодня на ЛитРес начинается продажа книги «Люди и Птицы» Светланы Сачковой — в прошлом редактора журналов Allure и Glamour, автора Vogue и Meduza. The Blueprint с радостью публикует фрагмент из нее — о трудном и бессмысленном рабочем собеседовании.

Движимая писком будильника, Таня дернулась и села в кровати. Затем упала назад: поняла, что встать все равно не сможет. Будильник не унимался. Вечером он был специально поставлен в угол – с целью отнять у нее возможность хлопнуть его рукой и спать дальше, не приходя в сознание. Тогда Таня соскользнула с кровати и поползла на звук, нашаривая руками и не открывая глаз. Нашла и хлопнула. Затем полезла обратно под одеяло, умирая от злости.

Злилась она на Таню-в-прошлом. Таня-в-прошлом была удивительной особой: она полностью игнорировала Таню-в-будущем, хотя по опыту знала о ее существовании. Таня-в-прошлом, раздумывая ночью о том, идти ли ей уже спать, всегда выбирала еще часок почитать. Потом еще часок, и еще – потому что преуменьшала страдания Тани-в-будущем. Или считала, что Таня-в-будущем не имеет к ней отношения. А Таня-в-будущем, пытаясь утром проснуться, едва не плакала от обиды и давала себе зароки впредь быть умнее. Но к вечеру каким-то чудовищным образом опять превращалась в беспринципную и черствую Таню-в-прошлом.

Таня-в-будущем поняла, что вставать ей придется: интервью было назначено на через два часа. Получить эту работу Тане очень хотелось. Она с трудом разлепила глаза и поплелась в ванную.

Очнулась она только в метро, когда ввалилась вместе со всеми в вагон и, повинуясь общей инерции, заняла сидячее место. Пустых мест не осталось, и пассажиры начали погружаться в дрему. Сонную картину, однако, нарушила женщина неопределенного возраста и странной наружности. Она была одета не по погоде: в тонкий плащ, покрытый грязными пятнами, затертый кружевной шарф и раздолбанные детские босоножки. Волосы ее были нечесаны, а в руке она держала видавший виды пластиковый мешок, наполненный другими скомканными мешками. Женщина сначала двигалась по проходу в растерянности; затем встала перед молодым человеком, который, закрыв глаза, досыпал. Незнакомка вдруг хрипло и громко обратилась к нему, так что некоторые вокруг даже вздрогнули:

– Эй, уступи мне место. Слышь, уступи место. Давай, давай – видишь, больная женщина перед тобой стоит.

Говорила она угрожающе. Вагон затаил дыхание и начал следить за происходящим.

Парень открыл глаза, смерил говорившую взглядом и продолжил спать. Тогда она двинулась дальше – искать новую жертву. Атаковала мужчину постарше, тоже без результата. Потом девицу в плюшевом спортивном костюме: та лишь зыркнула презрительно.

Странная женщина неумолимо двигалась в сторону Тани. Таня знала, что противостоять ей не сможет, что будет опозорена у всех на глазах. Она начала задыхаться, сердце ее приготовилось выскочить из груди. А нападавшая продолжала, голос ее не умолкал. Тактика ее была верной: рано или поздно чьи-то нервы должны были сдать. И тут, деревенея от ужаса, Таня увидела, как женщина остановилась перед мирно читавшей книгу интеллигентной дамой и безо всякой прелюдии начала бить ее по лицу своими мешками. Та лишь закрывалась рукой и пробовала увернуться. Весь вагон замер в шоке. А нападавшая вдруг успокоилась и встала, взявшись за поручень.

Поезд начал приближаться к остановке. Человек, оказавшийся рядом с нарушительницей порядка, сделал знак другому – с ним, судя по всему, не знакомому. Оба они, как по команде, схватили ее и потащили к двери. Женщина завизжала и начала упираться, хватаясь за все, что ей попадалось. При этом она жалобно голосила:

– Ой, бабоньки, посмотрите, что делается, а? Бабочки, помогите!

Мужчины молча отрывали ее руки от поручней и, наконец, грохнули ее физиономией об стекло. Когда двери раскрылись, ее резко толкнули, и она растянулась на платформе плашмя.

– Сумки, сумки! – закричала она, и кто-то пнул ей ее мешки.

Танино сердце все еще пыталось выскочить через рот. Ее поразил этот вопль, подлая апелляция к женской солидарности. Только что одну из «бабонек» эта особа отхлестала мешком по лицу, не моргнув глазом. Страшное лицемерие. Ею самой, впрочем, не осознанное. Когда она пыталась подняться, на лице ее была написана растерянность.

Бабоньки, бабочки, бабцы. Но в конечном счете, естественно, бабы. Бабы рязанские. Телки. По-английски девушек называют цыпочками. А те считают это обидным и унизительным. Вот бы их к нам, да? Волос долог, баба не человек. Шляться по бабам. Бабки, баблос. Лавандос. Лаванда, горная лаванда. Китч, киркоров, блевотина.

Таня вошла в недавно отремонтированный старый особняк. Пахло невысохшей штукатуркой и шлифованным камнем. Поплутала по коридорам и обнаружила нужный офис: светлый, сумбурный, с любопытно глядящими лицами. Жующими бутерброды и говорящими в трубку с набитым ртом.

Модные девушки и парни. В классных свитшотах, с макбуками, аккуратными стрижками.

Не то что она.

– Доброе утро... Я... на собеседование к Наталье Загладиной.

– Это там... – махнули ей неопределенно. И почудилось, будто за спиной скорчили рожу.

«Пф! Ходят тут всякие...»

Таня стушевалась. Она уже не рассчитывала встретить здесь обычного человека и потому очень обрадовалась, увидев растрепанную полноватую девушку с глазами как у доброй собаки.

– Таня, да? А я Наташа. Вы не смотрите, что тут такой бардак... Это как бы моя другая работа... Садитесь. Хотите кофе?

– Нет-нет, спасибо. Вот резюме, возьмите.

Тане понравилось то, что Наташа была в ярко-красном свитере. Еще у нее были большие губы и нос, а в кабинете – творческий беспорядок.

Наташа просмотрела резюме, часто взглядывая на Таню и улыбаясь.

– Сначала я расскажу – а можно на ты?

Таня кивнула в ответ, обозначив согласие.

– …Расскажу тебе поподробней о нашем проекте.

Тут Наташа вскочила:

– Нет, я все-таки налью нам с тобой чаю... У меня пирожки есть, домашние... Налетай!

Она подвинула к Тане тарелку, наполненную рыжими блестящими пирожками. Разлила чай по кружкам, пошарила в ящике стола, вытащила пачку салфеток, затем откусила от пирожка и продемонстрировала начинку – рис с яйцом.

– Бери-бери! Вкусно…

Тане стало необычайно легко и комфортно. Она тоже отхлебнула из кружки и начала есть, а Наташа взялась рассказывать:

– Суть такова: мы ищем неизвестных талантливых авторов и даем им путь в большую литературу. Этого сейчас никто не делает: ни агенты, ни издательства больше не читают самотек. Молодым авторам некуда податься. Все литературные премии и конкурсы, которые сейчас существуют – сплошные междусобойчики. Знаешь, рука руку моет. Одни и те же на манеже. Мы их всех задвинем, будь уверена. Пока мы существуем на деньги спонсоров, но очень скоро будем и зарабатывать. Планы у меня грандиозные…

Наташа еще раз взглянула в резюме и улыбнулась.

– Я руководитель проекта, а ты, если согласишься с нами работать, станешь моей правой рукой. Во-первых, будешь отвечать на звонки и почту. Во-вторых, размещать материалы на сайте. В-третьих, заниматься поиском авторов и работать с ними. Постепенно начнешь общаться со СМИ, привлекать спонсоров, проводить мероприятия… И прочее, и прочее. Мы так с тобой раскрутим проект, что потесним все существующие премии и порталы. У нас будет своя премия…

Таня, кусающая пирожок. Замирающая от счастья.

Наташа, необыкновенная девушка, мгновенно ставшая другом.

Вентилятор с гнутыми лопастями. Календарь на стене, с кактусами. Ручки, бумажки, папки. Множество книг.

Таня как будто оказалась в измененной реальности. Она готова была заплакать. Все вокруг стало особенным: ярким, значительным, нужным. Наташа излучала такую уверенность в успехе своего дела, в его важности, что Тане стало понятно: свершилось, наконец, то, чего она так долго ждала. Теперь она станет частью чего-то большого и необходимого человечеству.

И жизнь ее отныне пойдет так, как должна.

Дальше Наташа стала рассказывать о себе. Несколько лет назад она приехала из провинциального города, где была известной радиоведущей. В Москве защитила диссертацию по киноведению, работала в фонде Сороса, затем устроилась в крупную кинопрокатывающую компанию. После травмы месяц лежала в коме, лечилась в психбольнице, побывала замужем и в отчаянии. Ее биография вмещала в себя столько, что Таня в какой-то момент оставила попытки все запомнить и просто внимала и восхищалась.

Главной же Наташиной страстью (признание почти шепотом, будто в чем-то предосудительном) всегда была литература. Но свою писательскую карьеру она не хотела начинать, как все, с обивания порогов. Она решила создать новую литературную премию и таким образом стать значимой в литературных кругах фигурой. И тогда ее рукописи сами найдут дорогу к типографскому станку.

– Мы раскрутимся буквально за полгода, – делилась планами Наташа. – Я умею выбивать деньги из спонсоров и тебя научу… Сейчас у меня есть договоренность с одним крупным банком… Кроме того, у меня масса полезных знакомств: я близко дружу со Львом Рубинштейном, с Дмитрием Быковым... С кем только не дружу, если честно...

Она говорила неторопливо и мягко, как человек, познавший все тайные механизмы жизни. Каждая ударная «е» в ее речи была пронзительной и сладкой, будто манящая мечта. От этой буквы у Тани внутри что-то тихонько екало.

– А Татьяна Толстая – вообще моя крестная мать. В литературном смысле… Несколько лет назад она помогла мне опубликоваться в толстых журналах...

– Да?! А в каких? Я обязательно разыщу в библиотеке!

Кактус на подоконнике. Пушистый и с желтым цветком.

Наташа отмахивалась:

– Не помню уже... Потом поищу, у меня остались какие-то номера... Правда, мое творчество двигается сейчас в таком направлении... оно усложняется... Я когда была последний раз у Татьяны Никитичны, дала ей почитать пару вещей… Она задумалась и сказала: «Это литература третьего тысячелетия. Еще много лет пройдет, прежде чем это поймут».

Наташа скромно, но с достоинством подытожила:

– Все равно я знаю, что займу место в истории литературы. Это моя миссия.

Неподходящие Танины уши – для такого рода признаний. Она не считала возможным заглядывать в необозримо далекое будущее. Ей бы приблизиться хоть на шажок к орбите кумиров, разделить с ними воздух, пространство, мысль...

– А что, Татьяна Никитична пишет сейчас что-нибудь?

– Да. Она пишет роман. У нее дома висит доска, на которой мелом обозначена схема сюжета. Но я об этом ничего не могу говорить...

Загадочная улыбка.

– Вот, кстати, эта кофеварка – ее подарок. Она знает, как я люблю кофе.

Таня взглянула на кофеварку и поняла: она уже совсем не та Таня, которой была раньше. Другой мир оказался волшебно близким. На расстоянии кофеварки.

– А... Лев Семенович?

– А что он? Ходим с ним выпивать иногда... Он жутко это дело любит. Хоть и старенький уже.

Наташа пыталась сдержать улыбку, но та выскользнула, прищемила ей щеки. Вдруг что-то не очень приятное появилось в ее глазах:

– Ты думаешь, они все – небожители? Обычные люди. И Лев Семенович твой когда выпьет, такую же чушь несет, как и все. Он мою подружку однажды в баре за коленку хватал.

Таня молчала, пристыженная.

На полке часы в виде желтого кролика.

Наташа, задумчиво:

– Не обижайся, но ты немножечко... Как бы тебе сказать. Не соотносишься с твоим возрастом, что ли. И с тем, что ты про себя написала. Ты немножечко странная...

Таня с готовностью согласилась:

– Да, мне вообще говорят, что я странная. Почти все.

Они посмеялись. На прощанье Наташа сунула ей еще пирожок.

– Ну, приходи завтра с утра. Начнем новую жизнь! Ура!

Упоенная перспективами новой жизни, Таня улетала на крыльях счастья. Но услышала на лету, как недовольный женский голос прокричал:

– Загладина, гони кофеварку! Виноградова вышла из отпуска и требует ее обратно. Кстати, ты фильтры купила?

На бульваре она села на скамейку. Там, под солнцем и шумной листвой, исчез магнетизм полноватой девушки с яркими глазами, и Тане вдруг стало ясно, что в сказанном ею не было и полслова правды. Значит, и новой жизни пока не будет. Таня с ужасом наблюдала, как в ее голове стали всплывать и по-новому поворачиваться детали, которые она, зачарованная, принимала за чистую монету. Текущий Наташин муж: живет в Америке, занят в производстве текстиля, прилетает к ней практически каждые выходные. («Перелет как минимум десять часов. За два часа быть в аэропорту, час-полтора получение багажа, час на такси, все умножить на два... Значит, приезжает к ней каждые выходные на час. Довольно плохо рассчитано, для вранья».) Между ними сейчас все сложно: хотели зачать ребенка, но не выходит. Она уже три года лечится от бесплодия. При этом не хочет ехать в Америку, а он не желает жить здесь. А у него, между прочим, в Москве умирает от рака мама, за которой Наташа ежедневно ухаживает! Хотя до этого она говорила, что все вечера и ночи проводит в интернете, рыщет по литературным ресурсам и спит из-за этого два часа в сутки. А чего стоит исписавшийся Пелевин, который предложил Наташе наваять за него пару рассказов в обмен на помощь в литературной карьере? Она, разумеется, отказалась...

У Тани было такое чувство, как будто она все утро общалась с палтусом. В красном пушистом свитере. И собиралась отдать ему в руки свою судьбу.

Глупая, глупая Таня. Рыжая дура. Мозгов бы тебе побольше.

В метро Таня спустилась, истерзав себя практически до тошноты. Идиотка. Таких людей она встречала не раз и не два. Рассказывающих небылицы. Пускающих пыль. Самоутверждающихся за счет дураков, которые верят им. И что? Все равно продолжала попадаться.

Рядом с ней села женщина в кожаной куртке, с конопатым и не очень умным лицом. В руках ее был детектив в мягкой обложке и бутылка пива, из которой она регулярно отхлебывала. Через несколько станций освободилось место с другой стороны от читающей, и к нему быстро подбежал взрослеющий мальчик. Сел, наклонился к женщине и стал возбужденно и с подвыванием говорить. Сначала Таня подумала, что сумасшедший подросток выбрал тетку в качестве жертвы и что-то у нее клянчит. Но та лишь осклабилась, по-прежнему глядя в книгу. Тогда мальчик занялся делом: достав из кармана бутылку спрайта, начал ее открывать. Движения его были резкими и неточными. Вдобавок он был чрезвычайно худ. Видимо, ощутив, что за ним наблюдают, он испуганно оглянулся на Таню. Затем трогательно склонил голову на теткино плечо и затих.

У Тани сразу же запершило в горле. Она перевела взгляд на штаны мальчишки – по-жалкому, по-китайски модные. И давно не стиранные. На его тонкую курточку. Тетка все так же не обращала на него внимания. В то время, как его сверстники старались изо всех сил быть крутыми и производить впечатление на девчонок, этот мальчик публично любил вот такую мамашу. Клал ей голову на плечо. Таня не вынесла этой сцены: встала и вышла на следующей остановке.

Она презирала себя и свою чувствительность. Ну почему она не может просто сесть и доехать до дома, как все нормальные люди? Доехать, наконец, и ото всех спрятаться.

Таня пропустила несколько поездов. Люди толкали ее или фыркали, проходя мимо. Подошел состав необычного цвета и показался ей более жизнерадостным, чем предыдущие. Она вошла в вагон и села на свободное место – только потому, что вошедших сразу принимаются разглядывать, и тем, кто стоит, достается больше. Сама она постаралась ни на кого не смотреть. Но почти против воли начала наблюдать за двумя пацанами лет двенадцати, которые толклись у дверей.

Один – пухлый, с ежиком на голове, хорошо одетый. Он улыбался и вел себя раскованно. Другой – худенький, в дурацкой шапке, в которой он утопал, и огромных старушечьих очках. Этот был робок, застенчив. Боже, о чем только думают родители? Неужели трудно купить ребенку нормальную оправу? Можно ведь навсегда, бесповоротно испортить жизнь маленькому человеку такой вот оправой. И шапки... Ох, уж эти шапки.

Ездить в метро становилось все труднее.

Напротив Тани сидел мужчина. У него было длинное лицо, круглые глаза, полукруглые морщины под ними, как разводы на воде, и оттопыренные круглые уши. Он таращился на Таню по-рыбьи. Тогда она стала смотреть мимо, в окно: там показывали серые полосы и отражение Тани как в комнате смеха.

Потом рядом с ней плюхнулась женщина и начала деловито копаться в сумке. Вытаскивать и рассматривать сделанные покупки. Колготки в коробочке, упаковку хмели-сунели, швейные иглы. В заключение она выудила с самого дна консерву «Печень трески» и стала вертеть ее в руках, не замечая, что банка приоткрыта и масло капает прямо ей в сумку. Таня с содроганием представляла, чем все это закончится. Она никогда, как некоторые доброжелатели на ее месте, не сказала бы: «Женщина, у вас из банки течет!» Потому как не смогла бы признаться, что сидит и глазеет на посторонних, изучающих внутренности собственных авосек.

Женщина тем временем обнаружила течь. Достав носовой платок, она снова стала перебирать содержимое сумки и вытирать коробочки и пакетики. Вокруг тут же распространился характерный запах.