Отрывок из «Праздников» Романа Михайлова

В издательстве Individuum выходит сборник рассказов «Праздники». Писатель и математик Роман Михайлов («Улица космонавтов», «Равинагар»), лауреат Премии Андрея Белого и по совместительству Премии Московского математического общества и стипендии фон Неймана в Принстоне, рассказывает одиннадцать мистических историй про праздники — дни рождения, Новый год, воскресные походы в зоопарк, — которые всегда оказываются не тем, чем кажутся. В преддверии Пасхи The Blueprint c разрешения издательства публикует рассказ «Пасхальная ночь».

Кажется, у людей бывает возможность перемотать назад — может, день, может, два — и прожить их заново. При этом у них забирается память не только об этой перемотке и о том, как это было раньше, но и о самой такой возможности. Как это происходит? В том-то и дело, что никто не знает. Даже если с кем-то это и происходило, он ничего не помнит. Возможно, приходят какие-то люди в строгих костюмах с бумагами на подпись, ты подписываешь, они щелкают пальцами, и ты возвращаешься. Или никто не приходит: достаточно особой воли, направленной не в будущее, а в прошлое. Это только кажется, что память направлена в прошлое, а воля в будущее. Они могут перемешиваться и рождать пугающие чудеса. Наверняка такое возвращение насторожит тех, кто увидит произошедшее со стороны, но ведь таких людей не найдется. Не будет никаких сторонних наблюдателей, все обстоятельства подстроятся таким образом, что никто не почувствует временнóго разрыва, люди проснутся после очередного сна с ощущением непрерывной жизни. Как жил, так и живу, и никакого сомнительного чуда не произошло. А оно было. Только это «было» спряталось так глубоко, что его невозможно помыслить.

пасхальная ночь

Если такое произошло с кем-то и ему было дано возвращение с вырезанием из памяти — после этой операции могут остаться швы. Швы на теле памяти. Они могут быть незаметны и неощутимы, пока их не коснешься или не надавишь. Собственно, как и с обычным телом. После операции лучше не трогать лишний раз зашитые области: надо ухаживать за ними, забинтовывать. Как это возможно — что ты потрогаешь швы на теле своей памяти? Через восстановление обстоятельств, фрагментов видимого, музыки, запахов. Ты окажешься на том же диване, где сидел тогда, будет играть та же музыка, перед тобой будет стена с теми же трещинами. Нет, конечно, ты не вспомнишь всего, что произошло, но что-то случится. Голова закружится, появится чувство, что вот-вот что-то произойдет, возникнет некая вспышка, меняющая ход вещей: дальше будет не завтра, а снова сегодня. У меня могут быть только подозрения. Кажется, со мной это произошло несколько раз, но когда пытаюсь восстановить детали тех моментов, становится тяжело, даже подкатывает тошнота. Проваливаюсь и ничего не понимаю. Тяжело вспоминать и обдумывать.

Это весна, апрель, мне десять лет, суббота. По субботам все работали, у нас так: завтра выходной, а сегодня как обычно. Арсений вернулся с работы часов в семь вечера, взял кресло качалку, плюхнулся перед телевизором. Он часто так задалбывался на работе, что приходил, падал в это кресло и отключался. Голова сползала набок, храпела, дергалась, выравнивалась, вглядывалась в мутный экран. Ковер, обои, шторы, расстановку мебели — я все помню прекрасно, кажется даже, что сейчас сижу в той комнате и разглядываю то, что находится вокруг.

В полвосьмого должна была вернуться с работы мама. На желтых пластмассовых часах на стене, с ремешками вверх и вниз, как будто они ручные, только увеличенные, стрелки показали семь тридцать пять. Подумал, что она опоздала на автобус: значит, приедет через пятнадцать минут. Прошло и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять. Арсений дрых на качалке, храпел, сопел, по телевизору шел полуфильм-полуспектакль, уже не первая серия. Я вскочил, уставился на циферблат, потом выбежал на балкон, посмотрел в сторону, откуда она обычно приходила. Восемь часов десять минут. Я начал вглядываться в экран, чтобы отвлечься, но ничего не получалось, все мысли двигались как привязанные лошади около столба,— одно ито же, одно и то же, в предчувствии, в тянущей тревоге. Полдевятого. И без двадцати девять. Вскоре началась программа «Время». Ни одного слова я не услышал, «Время» предстало как шаги медленного гиганта по моей холодной внутренности. Топ-топ-топ. Кто-то уверенно ступает, не останавливаясь. Кто ходит по мне изнутри? Это программа о времени. А как так получилось? Да просто получилось и всё. Это легче нарисовать, чем расписать. Внутри человека ходит другой человек, больше него самого, — ногами по сознанию.

Меня вскрыло на прогнозе погоды. Заиграла легкая музыка, стали показывать разные города и завтрашнюю температуру в них. И тогда я понял, что произошло что-то ужасное, необратимое. Я заревел, но не громко, а почти неслышно, как зверек, стал заглатывать воздух дрожащими губами. Арсений проснулся, посмотрел, сказал: «Успокойся, так можно с ума сойти» и ушел в другую комнату.

Есть особый момент. Если в нем вглядеться в зеркало, увидишь себя, но не сейчас: там покажутся длинная дорога и «ты» в разном возрасте. Как будто кто-то снял фильм про твою жизнь и прокрутил его за несколько секунд. Лицо меняется, кожа сворачивается, как горящая бумага. Невозможно успеть ничего понять: кажется, что это приснилось. Вообще ведь ощущается, что будущего не существует, но это не так — все, что может мыслиться, существует. Хотя... Мы ведь мыслим не будущее, как оно будет, а лишь какую-то его часть, некий каркас, на который само будущее будет нанизано. Будущее и существует, и не существует. Видится лишь его очертание, но этого достаточно, чтобы утверждать, что оно «есть». И это проматывание фильма происходит не только назад, но и вперед, в то, что еще нисколько не понятно. К слову, позже я пытался восстановить ту музыку из прогноза погоды, просматривал передачи «Время» за тот год и не нашел ее. Да вообще... Я настолько сумбурно все это рассказываю. Ну, рассказываю, как рассказывается.

И что случилось? Видимо, именно тогда, когда вглядывался, и появились прозрачные люди, сказали: хочешь, сейчас вернем все назад, все перемотаем. Прозрачные и плоские, как целлофановые пакеты. Если хочешь, тогда вставай, одевайся, иди прямо сейчас в лес, ну да, уже темно, но так надо, там озеро, а в озере луна, возьми ее ладошками и выпей, только не расплескай ни капли, а потом спой песню жизни. Какую песню? Ну, та-та-та-та-та-та, такую. И все вернется? Да. А после этого ты забудешь, что мы приходили и все это говорили.

Вечерние места около подъезда освещались красным светом: может быть, кто-то направил на них огромный прожектор, или соседние дома горели, огонь с их крыш отражался. Подошел чуть ближе. Здесь черное, там красное. Кусок застывшего заката. Где лес, все пылало или заливалось кровью, озеро наверняка тоже — багровое, ароматное. А дым не как от горящих лесных специй, а как от ладана.

Даже не сразу понял, что захожу в церковь. Макушки деревьев складывались в купол. Паперть, притвор и длинный коридор. Когда заходишь в церковь, надо креститься и кланяться, сохранять внутреннюю тишину, чтобы мысли не сбивали. А вокруг светящиеся нити, переливающаяся паутина, сетка, играющая с лунным светом. Где живые, где мертвые? И все здесь? Идем вместе на службу? Навстречу плывущие люди со свечами в белых одеждах, кивают, шепчут: «Заходи, сейчас начнется». А что начнется? Шум сложится в приятное пение. Ты только что лежал на кровати, боялся закрыть глаза, куда-то постоянно втягивало, в булькающую дыру — и вот уже идешь, согреваемый таинственной благодатью, и совсем не страшно. Даже если кто вынырнет сбоку, заревет или заголосит, ну и что? Лес на то и лес, чтобы скрывать: мало ли кто в нем обитает, у каждого свои заботы.

Впереди — улыбающиеся лица, смотрят, говорят, не раскрывая ртов, в молчании: «Подойди, на тебя положат золотистую ленту с вышитыми крестами». Да все нормально будет. Потому что у тебя есть любовь, и она вне смерти, это то, что останется у тебя всегда. Сейчас священники начнут менять одежды, станут переливаться с белого на красный, переберут разные цвета. Такая ночь! Вся природа скоро зашепчет, запоет. Христос Воскресе! Проси что хочешь, сегодня возможны чудеса. Здесь времени никакого нет, и прошлое, и будущее — домыслы. Мы все родня, родные по крови, собрались и проживаем вместе эту радость. Раскрыл глаза — светло, чисто, воздух ясный, весенний, утренний. Мама сказала, что нужно было задержаться, а позвонить не получилось, пришла поздно, не стала будить. Арсений выдал, что я чуть не свихнулся вчера вечером. Ана прогнозе погоды по-звериному завыл. Как пес, которого бьют тапкой по мордашке. Не успели покрасить яички, надо сейчас по-быстрому проварить их в луковой шелухе и поехать на природу. Пасха ведь. Не телевизор же смотреть, надо как-то отметить.

У нас «жигуленок» того же цвета, что и покрашенные яйца. Мы загрузились и поехали в молчании. Поплыли, как славные гномы. На природу, смотреть на воду, встречать праздник. У Арсения нос на боку и некрасивое лицо. А у нас с мамой яркие глаза и точеный взгляд вперед, в вечный свет, для нас нет времени ни как тяжести, ни как передачи с прогнозом погоды, мы всегда будем вместе, что бы ни произошло, будем встречать весну, искать золото, как подобает гномам, праздновать Пасху.