Мы моложе, мы переживем

ФОТО:
Марина Козинаки, Яна Булгакова, Татьяна Гуляева

В России вышла, пожалуй, самая ожидаемая книга этой зимы — роман Ольги Птицевой «Двести третий день зимы». Птицева известна как одна из самых успешных авторов российского Young Adult, вокруг ее книг, одновременно мистических и остросовременных: «Выйди из шкафа», «Там где цветет полынь», «Сестры озерных вод» — давно сложился страстный фан-клуб. Ее новый роман — современная антиутопия, в которой страну, похожую на Россию, завалило снегом, всем управляет Партия Холода и ее холодовики, а связь с теми, кто покидает страну, прерывается навсегда. И все же даже здесь находится место надежде: в ледяной пещере Зарядья расцветают нарциссы. В преддверии выхода книги Лиза Биргер поговорила с Ольгой Птицевой о том, в чем находит надежду она сама и при чем тут цветы.

В твоем романе очень важен сюжет про разделение на уехавших и оставшихся. Есть ли за этим какая-то личная твоя история.

Конечно, есть. Эта тема меня тоже затронула, уехали очень близкие и дорогие мне люди. Уехала моя лучшая подруга писательница Марина Козинаки, провожая которую я рыдала так, как не рыдала никогда в жизни. Это чувство, что покидали не просто страну и ситуацию, а лично тебя, было наиболее острым весной 2022 года. А потом оно притупилось — не само собой, конечно, но с помощью психолога и таблеток. В общем, сейчас несколько уже спокойнее. Все-таки время правда помогает. Мне кажется, человек оказался безумно живучей сволочью, которая врастает корнями в любую, даже самую мертвую почву. Но лично мне в первую очередь помогло знание, что я-то у себя осталась, я-то себя не бросила.

В тексте, конечно, это чувство одиночества и брошенности сильно гипертрофировано. В нем много страхов этих первых месяцев: что с нами происходит, какой теперь будет наша жизнь? Поиск ответов был одной из причин, по которой я стала писать этот текст. Не с целью сопротивления — скорее, чтобы осветить то, что происходит с нами сегодня, с той степенью реализма, которую я могу себе позволить, оставаясь в стране.

Я знаю, что тебя ждет настоящий книжный тур — от Москвы и до Сибири! Мне кажется, это новая для России практика. Ты такое уже делала раньше?

Нет, хотя, конечно, поездки по городам у меня были. Там же сидят совершенно замечательные ребята, в этих независимых книжных, героические, с горящими глазами, и они очень ждут встречи и радуются нашей возможности собраться. Вот я уже два раза была в Волгограде, например, это довольно суровый город, военизированный. И посреди этого стоит независимый книжный, и приходит 50-100 человек, не помещаются в магазин, стоят на улице, чтобы хоть немного поприсутствовать. И с этими людьми, читателями, сотрудниками книжных вырастает чувство невероятной семейной общности. Волгоградские ребята, например, шутят, что они рандомная семья из Sims. И у меня такое же чувство — вот мы общаемся, например, в телеграме, а тут передо мной живые родные люди, которых можно обнять. В этой общности для меня таится большая магия, конечно, это невероятные ощущения, и такие встречи — одна из главных моих мотиваций продолжать писать тексты, оставаться в России.

А было какое-то конкретное событие, которое повлияло на замысел книги?

Мне кажется, это уже немного притча, я ее столько раз рассказывала. Но на самом деле все было так. Был апрель 2022 года, в Москве шел очень сильный снегопад. Я только вернулась из Сочи, где общалась с людьми, которые вот-вот уедут, очень близкими мне людьми. И я пошла гулять в Аптекарский огород, это недалеко от моего дома. А снег все падал и падал, и было ощущение, что все заметено, все дороги, и выхода нет, и только оранжерея горела теплым желтым светом. Это было так красиво! По дороге домой на переходе я увидела кнопку вызова светофора, где под надписью «ждите» кто-то подписал «весны». И все это вместе, невероятной красоты сад, надпись «ждите весны» сплелось в текст, который я тогда и начала писать.

для меня это в первую очередь поддерживающий разговор о том, что борьба бывает разная, что каждый делает, что может

А что касается лично тебя — что тебе помогает ждать весны?

Наверное, максимальное замедление. Например, я начала вязать. Моя самая уродская шапка была связана в марте 22-го года, и я никогда ее не выброшу. Мне кажется, это просто овеществление того, что со мной тогда происходило. Что еще? Прогулки. Какие-то простые радости, как говорит моя подруга Лера Мартьянова, — «смотреть на красивое, есть вкусное». И конечно, терапия, психогруппа. Меня спасает знание, что вокруг много разных людей, которые одинаково смотрят на происходящее, что мы все-таки не превратились в орков из Мордора.

А у тебя были какие-то источники вдохновения из кино или книг, когда ты писала?

Я читала книгу Ольги Кушлиной «Страстоцвет, или Петербургские подоконники», где рассказывалось, как в дореволюционном Петербурге вдруг стали безумно популярны самые разнообразные комнатные цветы. То, с какой невероятной любовью защищали люди эти цветы посреди ада, когда рушилась вся их жизнь, мне показалось очень вдохновляющим.

А твои цветы где?

А мои цветы прекрасно росли до появления в моем доме хулиганского мальчишки кота Шуберта. Он жрет все, вот просто все на свете, поэтому мои цветы сейчас у друзей и в картинах: вот видишь ирисы на стене. Но при этом Шуберт оказался какой-то невероятной моей любовью и невероятной прививкой витальности. Это самое жизнеутверждающее существо на свете, которое хулиганит, все уничтожает, а потом приходит к тебе, облизывает, спит у тебя на лице. И да, пришлось принять потерю цветов. Хотя для меня это была еще и безопасная тема для общения с мамой, с которой у нас разные точки зрения на происходящее. Такая точка пересечения, которая помогает безопасно существовать, добирая какое-то тепло, которого мне на самом деле очень не хватает.

Я еще хотела тебя спросить: чем, по-твоему, эта книга отличается от того, что ты писала раньше?

Господи, да по ощущениям вообще всем. Ну, во-первых, это не Young Adult. Здесь минимальное фантастическое допущение, хотя вообще мне важно, чтобы была мистика, я считаю, что это помогает создать безопасное пространство, в котором можно поговорить о сложном. Во-вторых, в этом очень много меня, моих переживаний, того, что меня беспокоит. И наконец, именно эту книгу мне приходилось очень много защищать, защищать ее право быть. Сейчас она издана в «Поляндрии», где мне помогали во всем и поддерживали. Но я точно знала, что книга будет именно такой либо ее не будет вообще. Мне важно было, чтобы мне потом не стыдно было в зеркало смотреть — если уж я решила про это поговорить, пусть будет так, как я это вижу. Иначе зачем это все?

И тебе не страшно?

Страшно, но страх — это совершенно нормальное чувство. Но в первую очередь мне страшно, что книгу не прочитают, что она пройдет совсем незаметно и не сможет поддержать тех, кого могла бы поддержать. Такой синдром самозванца просыпается: а вдруг книга выйдет, и все скажут: «Разговоров-то было!» Ведь для меня это в первую очередь поддерживающий разговор о том, что борьба бывает разная, что каждый делает что может.

Я хотела тебя спросить, кто твоя героиня? Она как-то изменилась в новых книжках?

Знаешь, мне кажется, это всегда молодая женщина, которая просто хочет радостно и счастливо жить, но обстоятельства не дают. И ей приходится прикладывать невероятные усилия просто для восстановления равновесия: вот сейчас я все починю, и все будет хорошо. Ну и еще я заметила, что это первая моя героиня, которая не ищет отца. Меня маленькую бросил отец, и поэтому для меня это была важная тема. Но за последние два года я очень сильно прокачалась в этом смысле. Мои героини перестали искать отцов, теперь у них проблемы с матерями.

А что насчет ребят, которые у тебя герои сопротивления? У них есть источник вдохновения или это собирательный образ?

Мне кажется, они такие хулиганские, абсолютно не думающие о последствиях ребята, которых я в реальной жизни вообще-то побаиваюсь. Я вообще очень большая трусиха. Сейчас готовлю вторую книгу, которая будет в общем-то посвящена оттепели. И много читаю про всякий оппозиционный акционизм. И меня очень пугает, что эти люди делают: «О боже мой, вообще не думаете о себе и о своей безопасности?»

мне в первую очередь помогло знание, что я-то у себя осталась, я-то себя не бросила

Я еще хотела тебя спросить про Москву — почему у тебя действие происходит именно там?

В начале работы над текстом у меня не было ресурсов придумывать что-то совершенно новое. Но кроме того, я очень не люблю Зарядье, мне до сих пор оно кажется эпицентром всего самого худшего, что происходит в стране. Возможно, поэтому нарциссы у меня начинают расти именно там.

Любишь ли ты снег?

Я родилась на Чукотке, первые 10 лет своей жизни прожила на Крайнем Севере. И я люблю снег, я люблю зиму, я вижу в ней красоту, я вижу в ней логическое развитие жизни. Но ощущение, что что-то одно может бесконечно длиться и не заканчиваться, без всякой надежды на перемены, пугает.

А у тебя самой есть надежда на перемены?

Конечно, иначе бы я здесь, наверное, уже не сидела. Мне очень важно верить, что нарциссы вырастут сквозь снег. Мне очень важно верить, что мы моложе, мы переживем. Я даже эту цитату вставила в текст. Мы моложе, мы их переживем — это то, на чем я держусь последние годы.