Право на память

Анна Наринская

Российский правозащитный центр «Мемориал» (признан НКО-иноагентом) получил Нобелевскую премию мира. Ранее Верховный суд РФ ликвидировал «Международный Мемориал»*. Организацию, которая с 1989 года занималась сохранением памяти о репрессиях, помогала людям искать информацию об их сгинувших в советских лагерях родственниках и вела другую правозащитную деятельность, уничтожили под предлогом того, что она якобы не маркировала материалы организаций, признанных иноагентами. Еще в середине декабря, пока шли судебные прения, по просьбе The Blueprint журналист и куратор Анна Наринская написала эту колонку — о том, что, лишившись «Мемориала»*, мы потеряем нечто крайне ценное.

а недели, прошедшие с того момента, как Генпрокуратура подала иск о ликвидации общественной организации «Мемориал» (признан НКО-иноагентом) «за неоднократные нарушения закона об иноагентах», произошло множество омерзительных событий и немного прекрасных. Для меня чуть ли не самым гнусным (даже больше, чем спродюсированный хор «а че такого, надо закон соблюдать», слышный даже в моих соцсетях) было столкновение с опубликованной в «РИА» карикатурой. Там неизбывный дядя Сэм рыдает, что славное российское правосудие (в виде брендированной пилы) не дает ему расстреливать наше отечество из пушки с надписью «Мемориал».

Хотелось бы написать, что ею погнушались бы и Кукрыниксы на пике советской сервильности и на дне собственной талантливости, но как раз нет — не погнушались бы: и эта, казалось бы, мелочь (ну какой вменяемый человек смотрит, что там выкладывают эти самые «РИА»?) на фоне всеобщего сгустившегося безобразия задевает именно абсолютным повторением той стилистики. Мы-то надеялись, что хотя бы загнивать будем как-то по-новому, не по-советски, но, похоже, нет — так и будем.

Из прекрасного (кроме стойких сотрудников «Мемориала»* и тех, кто из раза в раз приходит к суду их поддержать) — отказ Людмилы Петрушевской от Госпремии в связи с преследованием «Мемориала»*. Свой поступок она объяснила так: «У меня сейчас отбирают „Мемориал“*, память об осужденных и расстрелянных, о брошенных под грузовик и умерших голодной смертью, о замороженных в грузовиках по пути от лагеря к лагерю, о замученных пытками на Лубянке и на Колыме... о забитых недавно на улицах, в вагонзаках и в мили-полиции. О сидящих в заключении по сфабрикованным, фальшивым делам. О тысячах таких заключенных, опасных для властей».

Все это замечательные слова, но самые важные из них два первых: «У меня». Потому что пока мы наконец не поймем, что в России нарушают не какие-то абстрактные права человека, а наши с вами права, замалчивают имена не каких-то абстрактных «репрессированных», а прямо наших бабушек и дедушек, — наше осознание происходящего так и останется теоретическим.

У меня, у Ани Наринской, у моей мамы Галины Михайловны, у моих детей Сони и Гриши отнимают «Мемориал»*. Что это значит? У нас лично отнимают память. Живую, часто страшную, многогранную память. У нас отнимают возможность вспоминать, сомневаться, искать ответы на вопросы, плакать так, как хотим этого мы, а не по указке, и вздыхать с облегчением тоже не по указке. Все это отнимают у нас.

Потому что «Мемориал»* и его работа с историей — это тот инструмент, тот метод, который делает прошлое достоянием людей (и лично моим в том числе), сохраняет его человеческим пространством, а не надуманным конструктом.

Государству, разумеется, нужен конструкт. Причем максимально упрощенный. Считываемый всеми одним и тем же способом. Предлагающий единственный возможный смысл. Тот, который созвучен государственной идее сегодня, работает на нее, укрепляет ее.

Принято шутить, что наши властители прочитали «1984» Оруэлла и восприняли описанный там режим как модель для подражания, а его методы — как руководство к действию. В последнее время я все больше склоняюсь к тому, что так оно на самом деле и было. «Кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее. Кто контролирует настоящее, тот контролирует прошлое», — пишет Оруэлл. Наши власти взяли это на вооружение и буквально перевыполнили план. Иногда мне кажется, что озлобленный контроль прошлого нужен даже не столько для контроля будущего, а для того, чтоб доказать самим себе, что настоящее контролируется полностью.

Государство само повелевает, кого и как надо помнить. Кого увековечивать в камне (в огромном, точнее, камне) — Калашникова, Жукова, князя Владимира и так далее (а не Сахарова, которому памятник не поставили даже к столетию, а сейчас вроде говорят о том, чтоб водрузить нечто в нелюдном месте). Как конкретно надо помнить блокаду? Исключительно как подвиг, а не как трагедию. Как надо помнить и осмысливать войну? Тут важно исключительно, что мы «можем повторить». Насколько важны должны быть воспоминания о репрессиях? Не очень, потому что не надо мазать наше прошлое черной краской. Прошлое — территория государства, там оно распоряжается. А всякая личная память этим распоряжениям только помеха.

«Мемориал»* — небольшая организация, созданная защищать нашу память, возможность помнить и даже просто вспомнить. Помнить имена «убитых задешево», помнить несправедливости. Да и даже просто помнить жизнь, которая не совпадает с лакированной картинкой ретросериала, транслируемого Первым каналом. Нашу память хотят заменить методичкой — что и как вспоминать следует и как это делать правильно. «Мемориал»* окончательному насаждению этой методички мешает.

И вот его отнимают. У меня. И все-таки — у нас.

З

Анна Наринская • есть тема

Анна Наринская • есть тема

*Признан НКО-иноагентом