После
11 сентября

Андрей Рывкин

20 лет назад, 11 сентября 2001 года, пассажирские авиалайнеры, захваченные террористами «Аль-Каиды», врезались в башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Этот чудовищный теракт разделил мир на «до» и «после»: трагедию, не укладывавшуюся в голове, мы впервые в истории наблюдали в прямом эфире — а ее последствия ощущаем до сих пор. Оставить эти события в прошлом невозможно и по еще одной причине: власти и жители Нью-Йорка бережно хранят рваную рану на месте башен и не хотят забывать. По просьбе The Blueprint публицист и сценарист Андрей Рывкин, живший в США до 2002 года, вспоминает 11 сентября 2001-го в подробностях — и сравнивает американский и российский опыт переживания коллективных травм.

сидел перед экраном с непонятной мне базой данных, которую нужно было то ли урезать, то ли дополнить, то ли вообще стереть. Это был мой первый рабочий день в крупной консалтинговой компании, которая располагалась на 25-м этаже постмодернистского офисного здания в центре Бостона, США. Я пил кофе (новую кофемашину хвалили почти все сотрудники) и смотрел на часы с легким ужасом — до конца рабочего дня оставалось 8 часов.

На экранах в холле шел Bloomberg без звука, и о том, что самолет врезался в башню Всемирного торгового центра, первыми узнали на ресепшене. По офису носились люди, тут же упал интернет, наш этаж полнился слухами: врезались в Трансамерика-тауэр в Сан-Франциско, Сирс-тауэр в Чикаго больше нет, Пентагон в огне, о судьбе президента ничего неизвестно. Через сорок минут после того, как второй самолет врезался в башню, в офис ворвались бойцы национальной гвардии и приказали эвакуироваться.

Почему-то этот день мы помним до мельчайших подробностей. Лично я помню даже цвет галстука, в котором пешком шел домой (голубой с желтыми медузами, Versace), как отключили метро и толпа людей шла по мосту, яркое солнце, сквозь которое мы пытались разглядеть истребители в небе. Такая история есть у каждого американца, а может быть, и не только у американца — каждый помнит, где он был 11 сентября 2001 года.

Можно говорить о том, что «зрелищность» этого ужасающего теракта сыграла ключевую роль в вечном отпечатке его в нашей коллективной памяти. Мол, США умеют делать картинку, и даже смерть тысяч людей там похожа на что-то из голливудского фильма. Это утверждение напрочь игнорирует тот факт, что здоровое общество прорабатывает трагедию, а не оставляет ее где-то в прошлом. Спустя 20 лет после трагедии можно говорить о том, что США прошли все стадии принятия горя. От отрицания (это не могло произойти на нашей земле) до гнева (войны в Афганистане) и смирения — когда в самом популярном взрослом анимационном сериале планеты «Рик и Морти» главный герой шутит: «Морти, поверь, ты не хочешь жить в этой вселенной — здесь пауки-телепаты и было одиннадцать одиннадцатых сентября».

О шутках касаемо русских терактов говорить не приходится. О них вообще принято не говорить. «Не хочу вспоминать» — чаще всего я слышу эту фразу, когда речь заходит о Беслане, крушении теплохода «Булгария», которое произошло 10 лет назад, или пожаре в ТЦ «Зимняя вишня».

Если отойти от психологии принятия трагедии, может быть, дело в политике. Самое худшее для любого режима — это ответственность за гибель людей, выход на публику с нарративом, за который потом придется отвечать. Именно поэтому после трагедий власти, как правило, молчат — идет процесс создания выверенного ответа, который должен признать трагедию, снять ответственность с властей, передать ее на самый низовой уровень и тут же назначить виновных, направив народный гнев на технологов, пилотов и инженеров. Затем объявляется траур, выплаты пострадавшим, и через считаные дни трагедия отходит на второй план.

Если не смотреть на действия властей, которые в первую очередь заботятся о собственном выживании, то действия населения почти никогда не обращены на работу с травмой. Вполне вероятно, что всему виной атомизация общества: школа в Беслане далека от московского ресторана, а когда жизнь живется по принципу «хата с краю», даже происходящее в соседней квартире теряет свое значение. Трагедия в здоровом обществе — это коллективное событие. Трагедия в нашем обществе, напротив, изолируется, игнорируется и тут же отходит на второй план.

Мало кто помнит, где они были во время трагедии в Беслане, потому что это память о боли, а боль в России принято заметать под ковер. Возможно, именно поэтому наше общество так любит идею страдания, идею очищения огнем: в огне сгорит все — стыд и боль от невозможности что-то изменить.

Наша нация славится отсутствием эмпатии практически на всех уровнях. Даже сейчас, когда сотни тысяч россиян погибли от COVID-19, мы не чувствуем боль тех, кто потерял своих близких. Нам комфортнее говорить о героизме врачей и эффективности вакцины, нежели о том, сколько людей не вернулись из больниц. Мы даже не знаем точное количество смертей. Если у власти есть четкие политические мотивы для того, чтобы контролировать эту информацию, то у простых людей таких мотивов очень мало, разве что банальное нежелание признать, что нам сделали больно, что в чем-то мы оказались бессильны, что единственное, что мы можем сделать, — это плакать над свежими могилами близких людей.

Русское горе почти сразу канонизируется, а жертвы становятся святыми. Наше горе встает в один ряд с Богом, которого нельзя упоминать всуе. Для политиков это означает возможность проводить нужные им инициативы в облаке коллективного молчания от травмы, для простых граждан — возможность не говорить о произошедшем. Наши политики первого эшелона не будут каждый год собираться в Беслане или на берегу Волги, чтобы зачитать имена тех, кто погиб, как это делают на месте Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Не потому, что они не помнят, а потому, что существует подмена понятий, где забвение горя означает его окончание. Все всё понимают, и поэтому обсуждать ничего не нужно. Несколько человек сядут в тюрьмы или будут ликвидированы, как в случае с терактами, и вроде бы можно жить дальше. Мертвых все равно не вернуть, но это никак не объясняет, что нужно делать живым.

Когда-нибудь мы поймем, что коллекция травм, из которых состоит наша коллективная психика, — это трудный путь, который нам необходимо пройти. Только впитав в себя ужас произошедшего, мы сможем начать ценить жизнь — не только свою, но и тех, кто за тысячи километров. Будь то в Беслане, на Волге или даже в Нью-Йорке. Но для этого нужно признать, что нам больно, а не стиснув зубы пытаться жить так, как будто ничего не произошло.

Андрей Рывкин • есть тема

Я

Андрей Рывкин • есть тема

«11 сентября», 2002

«Норд-Ост. 17 лет», 2019

«Беслан: Три дня в сентябре», 2006

Мемориал Ground Zero в Нью Йорке