Гости из прошлого

С начала «специальной операции» в Украине прошло 78 дней — за которые миллионы людей лишились дома, потеряв прошлое, настоящее и будущее, какими представляли их до 24 февраля. На фоне смены миропорядка и разрыва множества связей — от личных до культурных и экономических — многим вдруг начали писать люди из прошлого: давние романтические партнеры, коллеги и знакомые. После нескольких таких сообщений шеф-редактор The Blueprint Ольга Страховская задалась вопросом, что происходит, — и быстро убедилась, что он волнует не ее одну.

«Привет-привет, просто пишу узнать, как ты и где ты, все ли с тобой ок», — написала мне 22 марта в директ на английском моя первая любовь, которая уже пару десятилетий живет в Австралии — и с которой мы не виделись с моих 13 лет. Последний раз мы перебросились парой слов и реакциями на сторис в 2020-м, когда инстаграм еще не был признан в России экстремистской организацией, а «как ты» не подразумевало «не нужна ли тебе какая-то помощь». «Хотел узнать, все ли с тобой в порядке», — за неделю до этого написал мне человек, которого я удалила из друзей во всех соцсетях почти год назад.

«Мне внезапно написали: товарищ по прошлой работе, с которым мы не виделись года два, товарищ по пивной, отношения с которым заглохли сами собой еще году в 2018-м, и даже одноклассник, в 2000-м перебравшийся жить в США», — перечисляет старший редактор The Blueprint Алексей Исаков. «Мне тоже написал бывший!» —разводит руками наш креативный продюсер Лиза Колосова, и по ее выражению лица видно: комментарии тут излишни. Кого бы я ни спросила, всем пишут люди из прошлого: давние тиндер-дейты из Аргентины, коллеги с позапозапрошлой работы, подруги, с которыми испортились отношения, и, конечно, с трудом забытые романтические партнеры — возвращаясь из, казалось, равнодушного небытия. Как пошутил один мой друг, «это не тот зомби-апокалипсис, на который мы рассчитывали».

Что происходит? Почему сейчас, в ситуации глубокого кризиса и неослабевающего напряжения, когда порой нет сил поговорить даже с родителями или друзьями, люди вдруг воскрешают давно забытые или ослабевшие связи? «Известно, что катастрофы и кризисы работают как катализатор отношений. Кошмар усиливает наше ощущение собственной смертности, хрупкости, напоминает, что жизнь коротка. А когда жизнь коротка, вы можете внезапно съехаться, решить родить ребенка или пожениться», — объясняла в интервью The Guardian Эстер Перель, знаменитая психотерапевт, специалист по человеческим отношениям и автор бестселлера «Размножение в неволе». Это интервью Перель дала год назад, в апреле 2021-го — в разгар очередной волны коронавируса, когда казалось, что ничего хуже бесконечной «короны» и парализованного ей мира быть не может.

Кризис за кризисом

Пандемия была наглядным свидетельством хрупкости современного мира: глобальные связи рассыпались на глазах, а друг от друга оказались отрезаны и целые государства, и их граждане. Вроде бы открытый мир резко закрылся, не устояв перед вышедшим из-под контроля вирусом. «Пандемия стала испытанием эффективности международного сотрудничества — испытанием, которого мы не выдержали. <...> Это произошло из-за того, что мир не был готов проявить сотрудничество, единство и солидарность», —признал в сентябре 2020-го генсек ООН Антониу Гутерриш.

Психологи и социологи также в реальном времени отмечали, как нас разъединяли закрытые офисы, рестораны и границы — не говоря уже о глобальной тревоге и неопределенности. «Еще до пандемии, например, в Штатах 46% всего населения (это 150 млн человек) чувствовали себя одиноко регулярно. Каждый 7-й житель Великобритании чувствует себя одиноко, а это 9 млн человек, 60% из них — это молодые люди от 18 до 44 лет. 62,2 млн человек в России чувствовали себя одиноко еще до пандемии», — напоминает основатель российского приложения «для борьбы с одиночеством» (а точнее, для поиска новых друзей) Realy Никита Арнетт. Он называет хроническое одиночество бичом современного общества — и считает, что с каждым годом ситуация ухудшается: «Проблему одиночества нельзя решить с помощью онлайн-общения, но можно сделать так, чтобы людям было просто проще найти друг друга. Не просто показать подходящих людей с помощью умного алгоритма, но и научить общаться, сближаться, дружить».

Разработку приложения начали еще летом 2019 года — но запустили его ровно через полгода после начала пандемии, когда у многих успели заметно ослабнуть социальные связи и увеличилась дистанция с друзьями и близкими. Заводить новые знакомства тогда, в середине 2020-го, казалось и вовсе утопической идеей — по крайней мере, в прежнем режиме, офлайн. Зато онлайн-возможности оказались как никогда кстати. Арнетт вспоминает, как две девушки, познакомившись в Realy, стали созваниваться каждый день. «Спустя некоторое время они даже начали называть друг друга сестрами — такой уровень близости у них образовался, хотя находились они в разных странах — в России и Португалии», — говорит основатель Realy. За два года работы ему — и приложению, которое пока находится в стадии «низкого старта», — удалось связать между собой около 30 тысяч человек.

Наиболее активную часть аудитории приложений для знакомств (будь то дружеских или романтических) составляют «молодые взрослые» — то есть люди от 18 до 25 лет. И, судя по исследованию Гарвардской высшей педагогической школы, это именно та возрастная группа, по которой особенно сильно ударила изоляция. Как с удивлением отмечали сами исследователи, даже пожилые люди страдали от одиночества меньше. Около половины поучаствовавших в опросе молодых взрослых посетовали, что за предшествовавшие несколько недель их знакомые разве что бегло спросили, как дела, — не проявив подлинной заботы и заинтересованности.

Убедительных исследований о влиянии «социальной изоляции» на эмоциональное состояние и отношения между людьми в России не проводили, но «Коммерсантъ» отмечал, что за первый год пандемии число россиян, обратившихся за неотложной психологической или психиатрической помощью, выросло на 10–30%. Впрочем, это касалось в основном бесплатных государственных служб. Соосновательница сервиса подбора психотерапевтов Alter (и практикующий психолог) Ольга Китаина вспоминает, что в начале пандемии число обращений пользователей даже снизилось. «Мы предполагаем, что это было связано с тем, что люди, во-первых, были дезориентированы относительно своего финансового будущего и старались экономить, а во-вторых, многие находились на карантине с кем-то еще в квартире и им было сложно уединиться для проведения

сессий с психологом».

Ее бизнес-партнер, сооснователь Alter Андрей Бреслав уточняет, что падение в начале ковида составило около 20% — и в первые недели «спецоперации» динамика была схожей. А вот на топ-10 клиентских запросов, по его словам, оба международных кризиса не повлияли. «На первых местах по-прежнему семейные и партнерские отношения, сильные эмоции: гнев, агрессия, вина, обида и стресс, принятие решений и мотивация, — говорит Бреслав. — Возможно, это связано с тем, что и до начала „спецоперации“ в Украине прогрессивной части общества было о чем переживать в плане социальной повестки».

Проверка связи

«Прогрессивная часть общества» — важное уточнение. Кризисам свойственно заострять разногласия, и, как и во время пандемии, восприятие окружающей среды сейчас резко делится на «своих» и «чужих», «прогрессивных» и «консервативных», «прививочников» и «ковид-диссидентов», противников «спецоперации» и «Z-патриотов». «Сейчас идет процесс разрушения и установления контактов, — объясняет психотерапевт и основательница проекта „Адриатика“ Адриана Лито. — Старые идентичности разрушаются, новые строятся. Когда люди встречаются с масштабным деструктивным процессом, они начинают перетряхивать весь лист контактов: смотрят, кто и что говорит, кто и что делает».

Об этом же говорит и социолог Полина Аронсон. В беседе с The Blueprint она вспоминает, что в самом начале пандемии, весной 2020 года, многие тоже отмечали внезапное появление людей из прошлого: «Прямо как всадники апокалипсиса начинали писать бывшие, старые друзья и забытые связи. Шла перестройка реальности, откуда-то стали появляться люди, с которыми мы общаемся мало и редко, и почему-то с ними возникала ситуативная близость». То есть вызванная схожей реакцией на какое-либо событие, в данном случае — страхом, горем, растерянностью или отчаянием.

Социолог объясняет это и тем, что в любой кризисной ситуации в привычных коммуникациях способны возникать конфликты и сбои: мы внезапно можем оказаться не на одной волне с людьми, которых считали близкими или связаны обстоятельствами. При высокой степени неопределенности — когда не ясно, какое будущее ждет каждого, Украину, Россию и мир в целом, — хочется убедиться в том, что хоть что-то на своих местах. На фоне непостижимого настоящего и полностью неясного будущего прошлое оказывается тем самым незыблемым, к которому можно обратиться, чтобы подтвердить свое право на существование. «Мы начинаем проводить перекличку, убеждаться в том, что хоть какие-то ориентиры и флажки нашего мира на месте, что где-то есть еще социальные связи, которые по-прежнему релевантны и наше прошлое никто не отменил», — рассуждает Аронсон.

Сообщение в вотсапе или телеграме становится своего рода «чекапом», проверкой связи. Как призналась одна из моих собеседниц, она написала своей большой юношеской любви, с которым они давно не общались, чтобы узнать, какую позицию он занимает. «На фоне событий, которые развернулись в Украине, в мою жизнь вернулись несколько людей, с которыми мы очень давно не общались. Например, написала девушка из Чехии, которая училась с нами по обмену больше десяти лет назад, рассказывала, что они думают на этот счет, спрашивала, как я себя чувствую, как обстоят дела в академической среде в Москве», — подтверждает слова Полины Аронсон исследователь Дмитрий (имя героя изменено по его просьбе). В его жизни это не единственный подобный случай за последние пару месяцев. Писали ему и люди, которых он учил около восьми лет назад и которые сейчас живут в разных концах света. Все они интересовались его состоянием и положением дел, рассказывали, как им трудно переживать эту ситуацию, выражали поддержку. «Можно сказать, что из-за происходящего жизнь пронеслась перед глазами в виде людей и переписок с ними», — заключает Дмитрий.

Еще один мой собеседник, основатель креативного агентства Анатолий рассказывает, что ему внезапно передала подарок бывшая девушка, с которой он встречался в 17 лет. «Написала, что в таком-то баре оставила мне кое-что». Оказалось — несколько книг, которыми он интересовался в запрещенной соцсети. Сомелье Полина говорит, что ей написали сразу несколько бывших возлюбленных — но считает это здоровым ходом событий. «Я уверена, что нет никаких принципов и поводов вычеркнуть из жизни человека, с которым можно обсудить что-нибудь любопытное, — убеждена девушка. — Когда такое происходит, становится даже неуютно: какого черта я оказалась заблокирована в мессенджерах у парня, с которым мы не только за ручку держались, но и спорили о космосе, о влиянии сифилиса на моду или про доширак в американских тюрьмах?»

Всеобщая мобилизация

Восстановление разорванных связей — это действительно естественный и, более того, научно объяснимый процесс, подтверждает Ольга Китаина. Во время стресса гипофиз вырабатывает окситоцин, чтобы стимулировать социальные связи. «Человек, у которого есть сеть поддержки, имеет больше шансов на то, чтобы получить ресурсы, помощь и шансы на выживание. Именно поэтому в кризисных ситуациях мы начинаем тянуться к другим людям, пытаться укрепить близость и даже иногда восстанавливать старые связи, — говорит Китаина. — Когда человек получает удовольствие от психологической близости и телесных контактов, то это тоже стимулирует выработку окситоцина, который может вызывать еще и такие антистрессовые эффекты, как снижение артериального давления и уровня кортизола».

«Мы видим всеобщую мобилизацию людей на борьбу с тем, что каждый считает силой зла», — говорит Полина Аронсон. Она живет в Берлине и сама активно участвует в помощи беженцам — отмечая, что берлинцы очень быстро организовались и создали структуры, которые «подхватывают этих беженцев на лету». Для этого люди задействуют все возможные связи, чтобы помочь нуждающимся с жильем и другими ресурсами, и зачастую обращаются к тем, с кем давно не общались или общаются редко.

«Сейчас очень много волонтерского движения, многие помогают так или иначе и для этого поднимают старые контакты: у кого-то есть деньги, у других — транспорт, у третьих — место в квартире», — согласна с Полиной Аронсон психолог Адриана Лито. — Люди, которых объединяет общее дело, обычно чувствуют много поддержки. Я сама столкнулась с большим количеством хорошего на фоне очень плохого». По ее словам, в психотерапевтическом сообществе сейчас тоже кризис: даже специалистам сложно переживать гуманистическую катастрофу. На терапевтов сильно увеличилась нагрузка, приходится работать больше и тяжелее. Возвращаются давние клиенты, бывшие ученики. «Но это и сплочает. Мы делимся литературой, информацией, устраиваем интервизии и супервизии».

Журналистка Лиза, живущая в Стамбуле, рассказывает, что впервые вступила в чат бывших однокурсников, многие из которых живут сейчас за пределами России, — и это место, где всегда можно получить и оказать поддержку, от моральной до перевода денег. Исследователь Дмитрий говорит, что разговор с давней приятельницей из Чехии закончился тем, что она предложила приехать в ее город и пообещала помочь с работой в ее академии. «Еще был контакт с парнем, с которым у нас был курортный роман году в 2011-м, — добавляет Дмитрий. — Он из Австралии, и мы достаточно редко общаемся. Но вот тоже человек объявился, интересовался моим состоянием, положением дел. Сказал, что если нелегкая занесет меня в Австралию, то я могу рассчитывать на диван в его доме».

Близость и поддержка особенно актуализируются внутри той части общества, которая и раньше была ориентирована на гуманистические ценности. Об этом говорит сооснователь Alter Андрей Бреслав: «Люди, которые всегда выступали за права, свободы и демократические институты, в период огромных потрясений стараются быть ближе друг к другу и помогать, насколько возможно». Старший редактор The Blueprint Алексей Исаков вспоминает, что вышедший с ним на связь одноклассник волновался, «как мы там справляемся и чем можно помочь», а старые товарищи, кажется, испытывали ту же растерянность, что и он сам. По словам Алексея, с соотечественниками разговор не сложился: «Как будто испытываешь чувство вины перед человеком, которого тебе нечем ни приободрить, ни обнадежить, ни утешить».

Впрочем, зачастую одного-единственного вопроса «Ты как?» оказывается достаточно. Большинство собеседников The Blueprint отмечают, что за этим, как правило, не следует восстановления связи в реальности и разговор быстро иссякает. Но лишь после того, как люди убеждаются: все в порядке, насколько это сейчас возможно. Собственно, убедившись, что помощь сейчас не нужна и контакт налажен, мы перенаправляем свои ресурсы — эмпатию, время и силы — в другое русло. Туда, где после вопроса «Ты как?», возможно, понадобятся активные действия.