Джоан Джулиет Бак «Цена иллюзии»
Joan Juliet Buck. The Price of Illusion
Джоан Джулиет Бак «Цена иллюзии»
Joan Juliet Buck. The Price of Illusion
ТЕКСТ: Лидия Агеева
Главные фрагменты автобиографии Джоан Джулиет Бак, легендарного главного редактора Vogue Paris, в которой она не стесняется подробно рассказывать о всех сторонах любимого дела, главных персонажах эпохи и цене успеха.
Джоан Джулиет Бак повезло: она всегда была окружена всем самым лучшим. Дочка известного кинопродюсера Джулса Бака, открывшего миру Питера О’Тула и Мэрилин Монро, и подруга детства Анжелики Хьюстон, она выросла между Парижем, Каннами, Нью-Йорком, Лондоном и Лос-Анджелесом. Мечтала стать актрисой, но после первой неудачной детской роли и влюбленности в писателя Тома Вулфа решила, что ее призвание — сочинять романы. Пока она планировала стать великим автором своего поколения, печатая по ночам тексты на машинке, ей покорились один за другим все главные издания о моде — Glamour, WWD, Interview, Vogue UK, Vanity Fair, Vogue US и, конечно же, Vogue Paris, который она возглавила в 1994 году. За шесть лет у власти ей удалось увеличить тираж журнала на 40 процентов и возродить интерес к нему не только в Париже, но и во всем мире. Ее автобиография — это и увлекательное руководство, как стать лучшим модным автором и делать классные журналы, и нежный рассказ о ее личных взлетах и падениях, наполненный пикантными подробностями о главных персонажах мира моды.
Joan Juliet Buck. The Price of Illusion | Джоан Джулиет Бак «Цена иллюзии» | Joan Juliet Buck. The Price of Illusion | Джоан Джулиет Бак «Цена иллюзии»
Новый взгляд на работу главного редактора, описанный самим «дьяволом», который, конечно же, носит Prada.
Новый взгляд на работу главного редактора, описанный самим «дьяволом», который, конечно же, носит Prada.
Детство, отрочество, юность
Когда мы переехали в Лондон, я не умела ни говорить, ни писать на английском, поэтому я пошла во французский лицей, ужасающее собрание новых безымянных одноклассников. Я настояла на том, чтобы папа, который подвозил меня в школу по утрам, каждый раз показывал мне большие пальцы и шептал на прощание: «Все будет в порядке». Однажды он купил мне мешок конфет. «Подружись с кем-нибудь», — сказал он. Это сработало. Мы называли моих новых друзей «конфетными».
Первыми текстами, которые я прочитала на английском, были сценарии. Я спросила у папы: «Почему главному герою всегда тридцать пять?» — «Потому что это сценарии для Питера, — ответил он. — А звезде всегда тридцать пять». Так я услышала его имя в первый раз и думала, что оно произносится и пишется на французский лад Autoul, и так и произносила его неверно — дольше, чем следовало бы. Надеялась, что это французская фамилия. Я очень скучала по Парижу.
Моя мама Джойс Гейтс (ее семья сменила фамилию Getz на Gates, когда переехала в Нью-Йорк) была актрисой, в шестнадцать лет она сыграла в пьесе Джорджа С. Кауфмана «Улица Франклин» вместе с Бетти Перске, семнадцатилетней блондинкой. Пьесу быстро закрыли, но девочки остались друзьями. Блондинка Бетти была на обложке Harper’s Bazaar, а шатенка Джойс — на Official Detective Stories и Charm и на рекламе военных облигаций и кока-колы.
Джойс и Бетти отправились в Голливуд в 1943 году в сопровождении мам. Бетти открыл режиссер Говард Хоукс, она сменила имя на Лорен Бэколл, и ее пригласили сниматься в фильме «Иметь и не иметь» (To Have and Have Not). Она встретила Хамфри Богарта, и они полюбили друг друга. Он был женат. А Джойс, уже сменив фамилию на Gates, не осмелилась пойти дальше и переименовать себя в Rusty Gates — и ее так никто и не открыл. Все ее роли были второго плана.
Они снимали все в Париже. После «Что нового, киска?» (What''s New Pussycat?) настала очередь фильма «Как украсть миллион», еще более стильной комедии о грабителе предметов искусства, снятой Уильямом Уайлером. Партнершей Питера по фильму была Одри Хепберн, она играла дочь художника-любителя, подделывающего знаменитые картины, и была одета с ног до головы в Givenchy.
Мы с Джойс летали в Орли по пятницам девятичасовым рейсом, чтобы присоединиться к папе в отеле La Trémoille. Я заново обрела свой Париж на улочках около гостиницы; книжный магазин на улице François 1er, магазин ручек на улице Marbeuf, магазин с тетрадками на улице Pierre-Charron. Мама покупала мне новые вещи на Левом берегу, я читала Elle каждую неделю, как новости из дома, и мне хотелось всего того, что я видела на страницах журнала.
Вечером мы ужинали с Питером, Шан (актриса Шан Филлипс. — Прим. ред.), актерами из фильма, а потом шли танцевать в Castel, где модели, поп-звезды, и журналисты Paris Match соревновались в гонке за внимание Питера. Все пили слишком много, включая моих родителей. Мои вечера заканчивались в телефонной будке, где я, опрятная в своем маленьком платье и трезвая, заказывала одно такси за другим, чтобы отправить все, что осталось от взрослых, обратно домой в La Trémoille.
Как стать модным журналистом
Нью-Йорк, первая работа в Glamour
Возможно, я сама не отличалась красотой, но я могла видеть ее, понимать. У меня был талант ко всему, что было связано с журналами, где я могла играть со словами и фотографиями. Здесь то, что я предлагала, обычно претворялось в жизнь, и ежемесячные опросы читателей показывали, что мои страницы им нравились.
Я перестала ходить на уроки в середине недели, записалась на все предметы в понедельник и пятницу, и в следующий вторник я была снова за моим столом в редакции Glamour — все еще свободным. Кто мог занять мое место? Я продолжала работать, как будто все еще была на летней практике. Когда дело касалось работы, я была уверена в себе. Меня не оформили официально, мне не платили зарплату, но это была идеальная работа.
Скоро я поняла, что не могу так дальше продолжать: учиться в колледже Sarah Lawrence, работать в Glamour и отжигать на вечеринках каждую ночь. Я знала, что из этого надо отпустить.
Я сказала папе: «Ты платишь состояние, чтобы в Sarah Lawrence мне говорили, что я талантливая. Glamour дает мне возможность быть талантливой».
Вскоре мне позвонили из отдела кадров Condé Nast, чтобы сообщить, что я уже три месяца работаю на них неофициально, и это неправильно с точки зрения социального страхования, поэтому они берут меня в штат.
Первое (и неудачное) собеседование в Vogue Paris
Ги Бурден договорился о моем собеседовании с Франсин Кресен, главным редактором французского Vogue (с 1968 по 1987 год. — Прим. ред.).
Я приехала в особняк Vogue на площади Пале-Бурбон в замшевом костюме и с портфолио публикаций. Огромные двери особняка были выкрашены в тот же полуночный цвет, что и двери нашего лондонского дома на Chester Street. Я знала, что это место предназначено судьбой.
Франсин была женщиной лет сорока в костюме ярко-желтого цвета. Ее офис с видом на площадь Пале-Бурбон был отделен стеклянной стеной от огромной комнаты, заполненной угрюмыми редакторами моды в свитерах и килтах, с таксами и кокер-спаниелями в корзинках под столами.
Она перелистывала страницы моего портфолио. Я слушала постукивание ее ногтей и внимательно изучала дисгармонию желтых оттенков цвета ее костюма и цвета ее волос. Неужели она не видит, что этот ярко-желтый никак не сочетается с лимонным?
— Вы занимаетесь модой, но вы также редактируете и пишете?
— Oui.
— И на французском?
— Да, но это английские и американские журналы, поэтому они просили меня писать на английском.
Нахмурившись, она воскликнула: «Так вы профессионал!» Я скромно опустила глаза. Главный редактор захлопнула мое портфолио, покачала грустно головой и сказала: «В Vogue у нас нет места для профессионалов. В любом случае, я уже взяла одну девушку на эту позицию. Она дочь посла, так что у нее хороший вкус». Я вышла из ее стеклянного вольера и прошлась мимо тонкогубых редакторов, как можно громче стуча своими ботинками на платформе: я вернусь, вот увидите.
Девушка, которую она взяла на работу, была внучкой Уинстона Черчилля.
Почему никто не читал Vogue Paris
Мои друзья ненавидели Vogue Paris. Там теряли своих фотографов, выбирали вещи с закрытыми глазами, ставили не тех девушек на обложку. Журнал был слишком пафосным, старомодным, отталкивающим. Vogue Paris, который призван быть объединением всего, что есть в мире красивого, вместо этого служил лакированным начальникам с загаром из Сен-Тропе.
Победа в конкурсе юных журналистов после вечеринки у Энди Уорхола
Я вернулась в Париж на неделю haute couture, встретила Энди Уорхола и Пола Моррисси и стала этакой it girl. На дне рождения Фреда Хьюза (менеджер Уорхола. — Прим. ред.) в Club 7 на улице Сент-Анн я сидела между Ширли Голдфарб, битник-художницей из Café de Flore, и Рене Рикаром, злым молодым поэтом с «Фабрики», который подводил глаза черным карандашом. Они на дух друг друга не переносили и обменивались оскорблениями, пока Энди снимал полароиды. Я знала, что я должна запомнить все, что они говорили, — отодвинула в сторону бокал вина и попросила Perrier. Позже я написала об этом ужине, отправила историю на конкурс газеты Daily Telegraph — и выиграла его.
Два стиля журналиста
Я сидела дома на диване и читала статьи Джона (муж Бак — Джон Хейлперн. — Прим. ред.) в Observer: интервью с Грэмом Грином, Рудольфом Нуреевым, Джоном Осборном. Серьезные черно-белые статьи о восходящих звездах, написанные с такой нежностью, что я чувствовала, будто пообщалась с каждым героем наяву.
А мне не нравилось делать профайлы. Я была слишком ведомой, чтобы остаться собой рядом с другими, моим единственным даром была способность собирать целый мир вокруг моих персонажей. Мне больше нравилось писать о местах, событиях.
Два стиля журналиста
Быть избало-ванной Condé Nast
Тина Браун из Vanity Fair обожала звезд кино и отправляла меня делать материалы про французских героев. Интервью помогали содержать родителей, и я часто летала в Париж и останавливалась всегда в номере принцессы в «Ритце». Condé Nast был очень щедрым, как Джулс в лучшие времена Keep Films. Я и не знала, насколько я была избалована.
Быть избалованной Condé Nast
Хороший журналист справится с любым заданием
Я отправилась в Прагу по заданию Condé Nast Traveler в 1988 году и взяла себе билет на поезд, чтобы лучше прочувствовать въезд за железный занавес. Прежде чем я покинула Нью-Йорк, Барбара Эпстайн предложила мне остановиться в Париже, чтобы встретиться с Антуаном Леймом, чехом в эмиграции, который управлял журналом Lettre International. Он спросил меня, не могу ли я взять с собой небольшую часть тиража пьесы Вацлава Гавела, который был в бегах в деревне. Перспектива стать курьером для диссидента заставила меня почувствовать себя в роли Лилиан Хеллман, которая провозила нелегально в Германию деньги, в исполнении Джейн Фонды в фильме «Джейн». Я разложила стопку между слоями нижнего белья в моей сумке Ghurka и отправилась в восьмичасовое путешествие на поезде. Чешские пограничники открыли мою сумку, но вид моих кружевных лифчиков и шелковых трусов отвлек их внимание, и они быстро закрыли сумку, остро краснея.
Vogue
Быть на страницах Vogue
Июньский номер Vogue вышел перед лондонской премьерой фильма, обо мне написали где-то в конце журнала, на фотографии я была на шезлонге из разрезного бархата в стиле ар-деко. Я была в Vogue — по-настоящему.
А потом мне позвонили. Главный редактор британского Vogue Беатрис Миллер услышала, что я брала интервью у Роберта Редфорда, и захотела встретиться со мной. На ее взгляд, мое интервью было «пустоватым», но, зажигая сигарету, которую она достала из золотого портсигара, она сказала мне, что Марина Уорнер переезжает во Вьетнам, и Vogue нужен редактор. Они готовы были платить 10 фунтов в неделю, ведь деньги мне, по их мнению, были не нужны, ведь мой папа…
«Конечно», — сказала я с небрежностью дочки олигарха.
В тот вечер папа с гордостью произнес в мою честь тост: «Теперь ты профессионал».
Зачем уходить из Vogue
В Нью-Йорке я встретилась с Women’s Wear Daily. Они предложили мне платить в десять раз больше, чем британский Vogue, если я стану их лондонским корреспондентом. Я смогу платить за квартиру без помощи папы, и мои статьи будут печатать каждый день. Я согласилась.
Работа была монотонной, но у лондонского редактора WWD было больше влияния, чем у штатного пишущего редактора Vogue. Клара Сейнт (пиарщица Saint Laurent. — Прим. ред.) дала мне лучшее место на показе Saint Laurent и посадила за обедом после дефиле около Пьера Берже. Он пристально смотрел на меня, а потом взял за руку и сказал: «Я надеюсь, что ты всегда будешь помнить, кто твои настоящие друзья, и будешь ставить нас выше своих профессиональных интересов».
Я знала, как правильно ответить: «О Боже, Пьер. Я так люблю тебя и Ива, конечно».
Собесе-дование с
Джонатаном Ньюхаусом
Собеседование с Джонатаном Ньюхаусом
Анна Винтур позвонила мне, чтобы сказать, что мне нужно ждать звонка от кого-то (она говорила с придыханием и очень таинственным тоном). Этим кем-то оказался Джонатан Ньюхаус, глава Condé Nast International. Он отвечал за все журналы вне США и хотел поговорить со мной о Vogue Paris.
Мы встретились в Париже. Джонатан был худощавым мужчиной на несколько лет младше меня. Под хладнокровным видом скрывался, как мне показалось, озорной мальчишка, которому нравятся вызовы. Я призналась, что почти не читала Vogue Paris, и попросила отправить мне все выпуски журнала за прошлый год.
Дождь стучал по крыше моего гостиничного номера, пока я приклеивала листочки на страницы Vogue. Мне не хотелось выходить на эту работу. Мне нужно было посмотреть еще сотни фильмов для Нью-Йоркского фестиваля кино, но та дама, что приходила в редакцию Vogue Paris по рекомендации Ги Бурдена, хотела дать пощечину журналу. Почему никому не удавалось правильно делать этот журнал? Когда я закончила перелистывать страницу за страницей все номера, я знала, как буду делать Vogue.
Мы встретились, я сказала все, что думала. В журнале было нечего читать. Французские женщины — это интеллектуальные снобы, любознательные и образованные. Журнал должен быть на их уровне. «А что с модой?» — спросил он. Меня понесло. Страницы и страницы фотографий, снятых талантами, которые не были Хельмутами Ньютонами, но явно хотели ими стать. «Когда Ньютон фотографировал в гостиничных номерах девушек с сигаретой в руке и в подвязках двадцать лет назад для парижского Vogue, это было шоком, чем-то новым и интересным. Тогда это было нужно, а теперь это клише. Француженки знают, как одеваться на свидание. Они хотят узнать, что им носить, когда они не занимаются сексом». Он кивнул.
Телефон зазвонил. Это был Джонатан Ньюхаус после шести месяцев молчания. «Не хотела бы ты приехать в Париж редактировать французский Vogue?» — спросил он. «Почему бы и нет», — ответила я.
Собрать команду Vogue
Я отправилась на встречу со своей будущей командой моды. Они озадаченно уставились на мою неидентифицируемую тунику и с отвращением смотрели на мои туфли.
Первый номер Vogue
Я решила посвятить свой первый, сентябрьский, номер француженке — La Femme Française.
Никто не мог объяснить, почему во Франции столько блондинок ходили с темными бровями, поэтому я поставила этот вопрос. Vogue будет давать определения типам француженок в соответствии с их аксессуарами — тюрбаны как у Симон де Бовуар, кроссовки как у Джейн Биркин, шали как у Колетт, серьги-кольца как у Беатрис Даль, жемчужное колье как у Шанель, пуш-ап-бра как у Брижит Бардо, поло Lacoste как у телеведущей Клер Шазаль. Финальным аксессуаром стал нож как у Шарлотты Корже, которая заколола им Жан-Поля Марата в его ванной в 1793 году.
Я сказала Бриджит (директор отдела моды. — Прим. ред.), что не хочу больше видеть сигареты в журнале. И в нем было слишком много черных вещей. «Чeрный! Нам всем нужен черный! Все француженки носят черный!» — проворчала Бриджит.
«Именно, — ответила я, — им не нужен совет Vogue, чтобы купить черный свитер. Отныне мы будем снимать цветную одежду. Нет черному на страницах Vogue».
Они уже знали, что я ненавидела собак, теперь я ненавидела черный. Меня с трудом можно было назвать человечной.
Признание клана Vogue
Анна Винтур закатила мне вечеринку в Café Marly, новом ресторане под колоннадой Лувра. Соведущими были Франка Соццани из итальянского Vogue, непостижимая блондинка с кудряшками как у Рапунцель, и благоразумная Алекс Шульман из британского Vogue, она подарила мне колоду карт в коробочке с надписью «Терпение», так британцы называли пасьянс. Все обрадовались, увидев меня в платье, которое они смогли опознать. Теперь мы говорили на языке Prada.
Война с амери-канским Vogue
Война с американским Vogue
Иногда казалось, что мы с Гарднер (издатель французского Vogue, а затем и президент французского Condé Nast. — Прим. ред.) стояли спиной к спине, отбиваясь от врагов мечами. Тот или иной фотограф вдруг становился эксклюзивным для американского Vogue: не важно, Шнайдер (Дональд Шнайдер — арт директор. — Прим. ред.) приносил мне новые портфолио, и у нас был новый фотограф. Модель, которую мы забронировали, неожиданно ждала ответа от американского Vogue: давайте посмотрим на других, кого мы видели на этой неделе? Каролин Мерфи, Фиби О''Брайен, Амбер Валетта. Хорошо. Платье, которое мы хотели, внезапно отложили для обложки американского Vogue: не важно, есть и другие платья. Модные редакторы всегда ныли, что было всего одно платье, но у Карин под рукой всегда был Том Форд, у Мари-Амели (Мари-Амели Сове. — Прим. ред.) Николя Гескьер, Коди Татсуно встречался с Изабель Петру, а мама Алексии работала на Йоджи Ямамото.
Каждое препятствие подталкивало нас к очередной импровизации. У меня никогда не было столько ограничений, у меня никогда не было столько идей. Каждый ком и каждая выбоина на нашем пути доказывали команде, что я не была творением Анны Винтур. И все были воодушевлены возможностью появления новых, более классных идей.
Будни главного редактора. Подарки
В отеле Four Seasons на Via Gesù к началу миланской недели моды меня ждали горы подарков от домов моды. Каждый в фирменном пакете, завернутый в фирменную упаковочную бумагу, с запиской, написанной дизайнером от руки. Шали, платки, пледы, украшения, самый последний клатч, сумки, кошельки, а от менее щедрых домов — маленькие кожаные изделия.
Мне хотелось вспомнить тот Милан, что я знала раньше, но даже тень моей прежней страсти (роман Джоан с актером Дональдом Сазерлендом развивался здесь. — Прим. ред.) не могла пробраться через баррикады бархата Gucci, сумок Prada, пальто Versace, списков шоу, приглашений, букетов и обедов с белыми трюфелями, которыми была наполнена моя новая жизнь.
Вечеринки
Дома я устраивала вечеринки для фотографов или авторов, для Херба Ритца или Джима Харрисона, вечеринки в честь запуска номера, вечеринки по любому поводу, чтобы собрать вместе любимых авторов Vogue Paris, дизайнеров и актеров, старых и новых друзей, богемных аристократов, испанских танцоров, Сиднея Пикассо, Романа Полански, Барбе Шредера, Бюль Ожье, Анук Эме, Мануэлу Папатакис с мамой или нового молодого фотографа Тарин Саймон. Гарднер приходила со своим мужем Патрисом, Джонатан со своей женой Ронни, если они были в городе.
Модные персонажи
Карл
Карл Лагерфельд, пухлый немец с отменным вкусом, был дизайнером Chloé и еще нескольких модных домов. Мы обедали вместе в Café de Flore, сплетничали о личной жизни Марлен Дитрих — Карл знал все подробности, ужинали большой компанией в La Coupole и ходили смотреть старое кино в Синематеку. Карл покупал нам журналы в Drugstore Saint-Germain (его позже переделает Армани в свой бутик) прямо перед его закрытием в 2 часа ночи, вместе с маникюрными наборами, зажигалками и чем угодно, что могло привлечь наше внимание. Карл платил за все и за всех.
В 1978 году я уговорила Алекса (Алекс Либерман. — Прим. ред.) и Лео (Лео Лерман. — Прим. ред.) разрешить мне взять интервью у Карла для американского Vogue, и отныне я писала о нем с пугающей регулярностью. После того как он присоединился к Chanel в 1983 году, доступ к нему затруднился, потому что он был окружен оградой из коллег и льстецов, но иногда мне удавалось через них пробиться. И он был таким же, как и раньше. А я после мучительных минут ожидания была всегда вознаграждена — костюмами, сумками, блузками и украшениями Chanel — всем, что могло прийтись мне по вкусу.
Ив
Подруга Ива Сен-Лорана Шарлотт Айо устроила в своей квартире ланч в мою честь. Ив распух и стал громадным. Ему было пятьдесят восемь: его лицо совсем не постарело, но его волосы одеревенели и торчали острыми концами. Он сидел слева от меня, похожий на австрийскую резную пробку для вина, время от времени неуверенно хихикал и мило улыбался. «Помнишь, как мы танцевали всю ночь в New Jimmy''s?» — спросила я.
«Всю ночь, — ответил он. — На тебе была винтажная шаль с огурцами».
Нам подали лимонный мусс на серебряных подносах XVIII века; Ив неожиданно схватил меня за руку с нестандартной просьбой: «Ты помнишь мой телефонный номер?» — «Конечно, — сказала я. — Как я могла забыть твой номер?» — «Ты мне его не подскажешь? Я должен позвонить своему дворецкому, чтобы он меня забрал, а я забыл номер». Я нашептала ему его номер, как будто все остальные сидящие за столом не знали его наизусть вот уже 40 лет как.
Сьюзан Трейн (директор парижского бюро американского Vogue)
Сьюзан была настоящим воплощением духа Vogue, его класса и стиля. Невозмутимая, как королева Елизавета, она справлялась с шумом и драмой приезда в Париж редакторов американского Vogue, стилистов и редакционного директора Алекса Либермана в январе и июле на кутюрную неделю моды, а в марте и октябре — для шоу prêt-à-porter.
Ежедневно она принимала телексы из Нью-Йорка с запросами на платья, фотографов, моделей, звезд, мест для съемок, машин, других машин, замков вместо домов, этого замка и никакого другого замка, виз в Йемен, таможенных деклараций, оберточной бумаги, локации на дикой природе, редких цветов, еще более редких цветов, кустов, бутонов, деревьев, фотогеничных детей с безупречной родословной. Ей превосходно удавалось тушить пожары ярости, которые бушевали в сердце каждого модного игрока. Даже курьеры были очень чувствительными.
Карин Ройтфельд
Карин была звездой журнала Glamour, на пять лет моложе меня. Я всматривалась в ее заостренное лицо в веснушках, тонкие губы, прямые волосы и зеленые глаза. Как странно: наши глаза были одного цвета, но ее — мерцали как бриллианты. Люди с зелеными глазами узнают друг друга, мы из одного племени. Я посмотрела в эти глаза, и непроизвольно меня посетило чувство уверенности, что Карин сменит меня на моем посту. Так вот кто ты, подумала я.
Карин хотела указать мне на наши эстетические различия, пригласив меня в гости. «У тебя столько вещей, ты должна посмотреть, как я живу. У меня нет ничего», — сказала она. Ее «ничего» означало бесконечные квадратные метры паркета, которые смотрели на площадь Инвалидов, самое дорогое место Парижа. Она жила с мужчиной, которого все звали Сисли, он сколотил состояние на шелковых рубашках Equipment. Она провела меня по своей квартире, как ребенок показывает свою комнату, гордая, что здесь не на что посмотреть. Ни одной книги в гостиной, ничего на столах, ничего на кухне. Все в ее квартире было скрыто за дверями шкафов.
«Мне не нравится беспорядок, он меня пугает. У меня всего несколько вещей, — сказала она. — Прямые юбки, обычные свитера», — а потом она показала мне свои прямые юбки и простые свитера. Вот что защищало ее от соблазна красивых вещей. Вот в чем была ее сила.
Марио Тестино
«Я всегда знал, что я очень Vogue», — сказал мне Марио Тестино, сидя напротив меня за маленьким столом. «Я — Vogue, а Vogue — это я». Он должен был стать нашей главной опорой. Высокий полнощекий перуанец с агрессивной ухмылкой, которую проще всего было расшифровать как иронию. Ему нравились широкие шелковые галстуки, и он был звездой журнала Glamour.
«Конечно!», — сказала я. Все, кто работал на нас, должны были верить, что они Vogue, и что Vogue — это они, чтобы компенсировать наши ничтожные бюджеты.
Принцесса Диана
Для обложки Vanity Fair принцессу Диану снимал наш фотограф Марио Тестино. Я отказалась от синдикации: мы не могли опубликовать материал о принцессе, не поставив ее на обложку Vogue, и Vogue выглядел бы как Paris Match.
После июльского кутюрного шоу Versace Джанни был убит в собственном доме в Майами. После похорон нас собрали в его квартире на Via Gesù. Джонатан, Гарднер и я приехали раньше времени вместе с Алекс Шульман и Анной Харви из британского Vogue и принцессой Дианой. Диана была высокой, ее руки казались крупными в платье с открытыми плечами, бирюзовом, как и ее глаза. Дворецкий подал нам канапе на шахматной доске: черную и серую икру. Принцесса выбрала черную. Джонатан спросил ее: «Какая из них самая лучшая? Какая самая дорогая?»
«Серая», — сказала Диана. Джонатан взял серую.
Оливье Лалан (шеф-редактор французского Vogue)
Стажер Оливье прекрасно справлялся с любой задачей. В отделе кадров сказали, что он уже задержался у нас после окончания стажировки, и ему надо уходить. Я отправила его на интервью с Катрин Денев и поставила на обложку слова «Катрин Денев, интервью Оливье Лалана», что мгновенно сделало его звездой журнала, и отдел кадров постановил оставить его любой ценой.
Я украла своего арт-директора в немецком Vogue. Дональд Шнайдер — лысеющий молодой человек с открытым лицом и сильным швейцарско-немецким акцентом. Мне нужен был человек с чувством юмора, а Шнайдер знал, что юмор — наше единственное оружие на этом поле битвы.
Инес де ля Фрессанж
Инес, стройной и высокой, как модная иллюстрация, было свойственно вытягивать голову вперед, как мультяшке, чтобы спросить: Oui? («Да?»), а затем откидывать ее назад, громко смеясь. Ее валютой был веселый энтузиазм и игра словами. Инес платили, чтобы она была лицом Chanel, но ее собственные белые джинсы были старыми, а свитера бесформенными.
Анна Винтур и бриллианты
Мне хотелось создать впечатление, что у меня богатый бойфренд, поэтому я купила себе пару фальшивых бриллиантовых серег, достаточно больших, чтобы выглядеть серьезно, и достаточно скромных, чтобы выглядеть настоящими. На январском кутюрном шоу Valentino мои фальшивое бриллианты сработали как магнит, Анна Винтур подбежала ко мне, чтобы обнять и поцеловать в щеки. Она никогда не демонстрировала такого тепла и прошептала едва слышно по-девчачьи: «Кто подарил тебе эти серьги?»
«Ты знаешь, как это обычно бывает, — прошептала я в ответ.—Бриллианты никогда не бывают от того, от кого ты хотела бы их получить».
