Темный принц

ФОТО:
LAUNCHMETRICS SPOTLIGHT, АРХИВЫ ПРЕСС-СЛУЖБ

Неделю назад в Галерее «Триумф» открылась выставка Ask Us If He Was Our Son основателя нашумевшего бренда Enfants Riches Déprimés Генри Леви. Впрочем, с Настей Сотник он решил говорить прежде всего как художник, а не дизайнер — вот что из этого получилось.

Выставка Генри Леви Ask Us If He Was Our Son. Галерея «Триумф», 2025

Выставка Генри Леви в московской Галерее «Триумф» — однозначно событие. Во многом потому, что это первый за долгое время приезд международного героя — не пожинающего плоды былой карьеры в режиме пенсионного турне, а того, кто переживает пик прямо сейчас. Критики отмечают его умение сочетать богемный шик, милитари-силуэты и панк-подход. Стилисты ценят за уникальные вещи с хорошей посадкой и выверенной эстетикой: «Однозначно ERD мои фавориты сейчас. Хочется рассматривать каждую деталь!» — писала одна из главных стилисток сегодня Виктория Салават в ответ на недавнюю коллекцию марки. За шоу Enfants Riches Déprimés наблюдают всегда с интересом, будь то показ в парижском Sotheby’s или в исторической протестантской церкви L’Oratoire du Louvre, где тема коллекции весна—лето 2024 о потерянном американце в Европе звучала еще более остро. Стоит ли говорить, что такие места Леви выбирает не случайно — свои вещи он видит исключительно как искусство. Ценителей у него достаточно: несмотря на внушительный ценник — хлопковая футболка 80 тысяч рублей, худи 150 
с лишним тысяч рублей — вещи бренда стабильно раскупают, а в Москве и вовсе полюбили так, что вот-вот, говорят, здесь откроется собственный магазин ERD.

1/

2/

1/ Кампейн Enfants Riches Déprimés осень-зима 2025/2026

2/ Моносерьга Divine, Enfants Riches Déprimés
3/ Платье Mao's Daughter, Enfants Riches Déprimés

3/

Кампейн Enfants Riches Déprimés осень-зима 2025/2026
@enfantsrichesdeprimes

Кампейн Enfants Riches Déprimés весна-лето 2025

Кампейн Enfants Riches Déprimés Holiday 2025

Впрочем, одежда Генри Александра Леви интересует меньше всего. Он признается, что занялся ей по довольно классической причине: «Я хотел вещи, которых не было. Такого качества, которого не было. Так что мне пришлось создать их самому». Для себя же он в первую очередь художник — и не только для себя. В этой роли его особенно ценит галерист, владелец Галереи «Триумф» Дмитрий Ханкин. По его словам, работы Генри Александра Леви, которые сегодня продаются за десятки тысяч евро, через пару лет будут уходить за миллионы. «Я пару раз в жизни очень точно угадал, разглядев талант художников раньше других. Есть четкое ощущение, что это еще один такой раз, — говорит Ханкин. — Генри по-настоящему свободный и смелый, и это чувствуется в каждой из его работ». 

Эти работы — живопись, графика, ассамбляж и скульптура — заняли два этажа Галереи «Триумф», где их можно увидеть и приобрести до 25 января. The Blueprint первым прогулялся по экспозиции в сопровождении самого автора во время финальных часов монтажа. Генри заварил кофе, взял с собой пачку сигарет («Ты единственный, кому я разрешаю здесь курить!» — сопровождает Дмитрий Ханкин) — и мы спустились на минус первый этаж, где собраны работы с 2015-го по 2022-й, годы детства «богатых детей в депрессии»: бренд ERD основан в 2012 году, когда самому Генри был 21 и он сам был отчасти «богатым ребенком в депрессии». О ее причинах герой не любит говорить, но мы знаем, что у подростков их немало. Даже у тех, кто, как Леви, родился в богатой американской семье и рос со всеми привилегиями, включая обучение в швейцарской Institut Le Rosey, одной из самых дорогих частных школ в мире. Скандалы с родителями, принудительное лечение, рехабы — юные годы Леви подарили ему много сюжетов для терапии через искусство. И выставка Ask Us If He Was Our Son, безусловно, один из таких сеансов.

1/

1/ Cloud Card, 2024

2/ Claim to Love, 2020

Untitled (Boy in Chain) VII, 2025

2/

Здесь в основном графика — почему так? 

Для меня графика всегда что-то более личное. Такие работы могут сказать то, чего живопись не скажет. Плюс в графике я часто использую текст и образы, которые меня впечатляли в детстве и подростковом возрасте. 

Вижу здесь рисунки со Сталиным — чем он вас впечатлил? 

В этих работах я рассказал историю молодого Сталина. Она очень увлекла меня прошлой зимой. 

Что такого случилось прошлой зимой, что она вас так увлекла? 

Не знаю, меня просто заинтересовал молодой Сталин, его становление. Есть ли у вас ответ на вопрос, как он стал Сталиным? Вот и я его искал — не знаю, нашел ли. Но мне было очень интересно, каким он был ребенком, какие легенды создавались вокруг него, какие у него были отношения с матерью — и как в итоге он построил собственную легенду, культ Сталина. Для меня эти работы про детство, в котором тебя заставляют быть кем-то другим. Из которого ты выходишь персонажем, а не человеком. Так что в них, конечно, прослеживается сюжет о детской депрессии.

Очевидно, депрессия для вас важная тема — и даже метод, верно?

Да, я часто использую психологические тесты, которые терапевты проводят с подростками. Например, тесты Роршаха или тесты на ассоциации. В зале рядом можно увидеть одну из самых больших работ, она сделана на основе распечатанного теста, который предлагает понять, насколько тебе плохо, отметив, какие из симптомов ты ощущаешь. Например, «Я не хочу выходить из дома. У меня нестабильная сексуальная жизнь».

Вижу пункт, дописанный от руки: «Я не просил, чтобы меня родили». Его, видимо, не хватало в тесте. 

Да, он важный. 

Знаете, я никогда не была у терапевта. У меня есть убеждение, что я знаю все, что он мне скажет.

Это очень по-русски. 

А у вас как с терапевтами? 

Со мной так много всего происходит, что мне жизненно необходим час терапии в неделю, во время которого можно осмыслить весь этот хаос. И хоть как-то упорядочить его. Но это сейчас у меня такие осмысленные равноправные отношения с терапией. Терапия, о которой я говорю в тех работах, что мы видим, — принудительная терапия, то, с чем я столкнулся в подростковом возрасте (в юности Генри Александр Леви проходил принудительное лечение от наркозависимости по настоянию семьи. — Прим. The Blueprint).

Я «отменил» себя еще до культуры отмены. Так что теперь я «неотменяем».

Ваши работы — про счастье или несчастье? 

Это терапия, которая сохраняет меня от саморазрушения. Работы с 2016 по 2021-й — про самый темный период моей жизни. На одной из них написано: «Самый темный период — самый высокий риск». В тот момент я часто поджигал свои рисунки, использовал в них много крови. Пожалуй, они самые честные.

Вашей крови?

Да, но со временем я перестал ее использовать. Так лучше для моего здоровья. 

Буквально напротив сюжетов о молодом Сталине вижу работы с религиозными символами. Какие у вас отношения с религией? 

Я работаю над таким количеством крупных проектов, что без веры никуда. По-другому никак, когда требуешь невозможного от себя и всех остальных.

Untitled 9, 2025

Untitle (Marie En Chaines), 2025

В ассамбляжах вы часто используете крест. О чем этот символ? 

В нем есть определенная жесткость, которая мне нравится, сосредоточенность. Плюс обычно я за асимметрию в композиции. А крест — единственная симметрия, с которой я могу мириться.

Знаю, что ассамбляж — ваш любимый жанр. Есть ли у вас любимая техника?

Скорее, цвета. У меня довольно сдержанная палитра: бордо, кремовый, серый и много оттенков черного, которые смотрятся по-разному в том числе благодаря игре с текстурами — это еще одна моя страсть. В работах на бумаге я в основном использую черную краску и матовый карандаш, даже, я бы сказал, сырой. С бумагой чем грубее инструмент, тем лучше. Поэтому я храню много сломанных карандашей и засохших кистей. То же самое касается предметов для ассамбляжа — это то, что я годами собираю, и потом однажды они просто складываются в композицию. На какие-то уходит несколько месяцев — на какие-то вся жизнь. Еще для меня всегда важно выходить за рамки. В искусстве — буквально: чтобы работы не просто висели, а как бы создавали третье измерение. Чтобы было ощущение, будто вещи стремятся вниз, вот-вот упадут. 

Вы используете только аналоговые инструменты — почему?

Я стараюсь избегать компьютеров. Меня не интересует цифровое искусство, не интересует гомогенизация искусства — я за тактильность, аналоговость. Просто беру свои руки, доступные инструменты и делаю с ними что хочу. Использую гвозди как хочу. Молоток как хочу. Делаю максимально хорошо, а не идеально. Поэтому в моих работах есть пятна, живые текстуры дерева или металла — жизнь.

Вы уже нашли что-нибудь для будущих ассамбляжей на улицах Москвы?

Это слишком чистый город для таких поисков.

Просто надо знать места!

Возможно. Но я был на блошином рынке, где купил много военной формы и советских книг.

Вы используете только аналоговые инструменты — почему?

Меня привлекает определенная боль, подавление и порядок в той эпохе. Интеллект и супрематизм. Я коллекционирую много советской формы и плакатов, потому что у них большая эстетическая ценность. В то же время меня крайне привлекает сочетание жестокости и порядка. США в этом смысле стали слишком свободными, население слишком избаловали, там собралось слишком много мусора. Определенный стандарт дисциплины и строгости, по-моему, должен быть. Даже с точки зрения искусства. Мое главное впечатление из первой поездки в Москву три недели назад — выставка авангарда в Третьяковской галерее. Мне вообще очень нравится Москва. Теперь, когда лед с визой тронулся, я точно буду бывать здесь чаще. Впервые я должен был приехать сюда еще в 2019 году. Но потом возникли сложности из-за всего этого дерьма с COVID, из-за геополитической ситуации. Теперь все как бы потихоньку открылось — и я этим пользуюсь. Тем более что давно работаю с Россией и планирую сотрудничать еще плотнее.

Untitle (Blue Study), 2025

Интересно, что на ваших ранних работах почти нет фигуры женщины. Даже в ассамбляжах с винтажными семейными портретами нет матери, например.

Да, но зато женщин много с 2017 по 2025 год.

Что для вас женщина? 

Я думаю, очень важно, чтобы женщина была рядом.

В какой роли?

Мать, ребенок, сексуальный объект. Эти работы для меня про память, синдром подавленной памяти и романтику.

Untitled 86, 2016

Untitle (Taking The Cure), 2025

Как оставаться честным подольше? 

Не знаю, но я вроде как поставил себя в положение, где с художественной и деловой точки зрения никому не должен отчитываться. Так что в этом смысле я свободен и честен. Мне не нужно думать о вкусе публики, трендах. Я как бы плыву в глубоких абстрактных водах. А чтобы плыть вперед, важна определенная доля неопределенности. И я стараюсь оставаться в этом состоянии как можно дольше в течение дня. Очень не люблю, когда меня возвращают к формальностям.

Интересно, вы говорите, что не любите бизнес и формальности, что вы не очень общительный, и при этом вы — сенсация в моде. Нет ли в этом противоречий?

Я просто не иду на компромиссы. Если я не хочу общаться с какими-то людьми, то не делаю этого — за меня этим занимаются другие люди, у которых это получается лучше. А я в свою очередь веду дела так, как считаю нужным. Важно оставаться бескомпромиссным в бизнесе настолько же, насколько и в искусстве. Потому что то, как вы ведете бизнес, влияет на то, как воспринимается то, что вы делаете.

Говорят, секрет успешного модного бизнеса как раз в компромиссах.

Готов поспорить с этим, потому что потребитель сегодня устал от фальши. Сегодня как никогда это выходит на поверхность. Потому что многое, что раньше было скрытым, стало очевидным, — например, что бренды в основном сосредоточены на прибыли и плевать хотели на желания покупателей. Так что, когда ты делаешь что-то настоящее, это вызывает эмоции, и люди отвечают взаимностью. Поэтому все мои коллекции очень личные, они отражают мои переживания в момент работы над ними.

Я работаю над таким количеством крупных проектов, что без веры никуда. 

Зонт с рукояткой, украшенной розами,
Enfants Riches Déprimés весна-лето 2025

Untitled 82, 2016

О чем вы переживали, когда работали над коллекцией с зонтом за 4 тысячи евро, рукоятка которого украшена розами, — кажется, самая виральная вещь ERD за последние несколько месяцев?

Я очень инстинктивно действую относительно того, что создаю. И делаю то, что сам хочу. Меня не интересует мир, который мне предоставляют. Меня интересует мир, который я сам создаю. Поэтому многие вещи я делаю просто потому, что их никогда не было. Как зонт с рукояткой, украшенной розами. Или аналогичный молоток. Есть определенная тупость в таком предмете, которая меня увлекла. Еще больше меня увлекла мысль о том, что эту тупость можно сделать более изящной, — это и получилось.

Сколько в вашей команде людей? 

Примерно 13–15 в Лос-Анджелесе и 11–13 человек в Париже. 

Много для не очень общительного человека.

Те, с кем я непосредственно контактирую, — это один-два человека что
в Лос-Анджелесе, что в Париже. В Лос-Анджелесе у меня вообще получается работать в относительном уединении. Это студия в старом замке, где мы заняты только творчеством. Каждый человек в нашей команде не случаен, и мы очень давно работаем вместе. Это что-то вроде семьи, даже культа, моей маленькой армии. У нас даже будто свой язык, неформальный, естественный — и мы все на нем говорим, понимая друг друга с полуслова.

Показ Enfants Riches Déprimés в L’Oratoire du Louvre весна-лето 2024

Показ Enfants Riches Déprimés в Sotheby’s весна-лето 2025

Как вы нашли друг друга? 

Лучшие люди приходят в нашу жизнь сами — как было с Дмитрием (Ханкиным. — Прим. The Blueprint). Главный принцип — я стараюсь собирать вокруг себя тех, кто никак не связан с искусством или модой. Например, у меня отличный менеджер студии, который раньше работал на фабрике резины. Мозги людей с модным бэкграундом, как правило, калиброваны, они следуют трендам, — нам такое не нужно.

Вы помните момент, когда решили, что вы художник?

Я точно сначала художник, а потом дизайнер. Рисовал и писал с детства, делал ассамбляжи с 9–11 лет. У меня была бабушка в Мексике, с которой я жил, когда родители пытались отправить меня куда подальше. Так вот неподалеку от нас все время тусовался какой-то старик-алкоголик. И почему-то мне нравилось быть рядом с ним, просто проводить время и рисовать. Бабушка разрешала — и вот я проводил кучу времени с этим старым алкоголиком, срисовывая работы Кандинского дешевыми мексиканскими красками.

Кампейн Enfants Riches Déprimés осень-зима 2025-2026

Обычно одинокие подростки примыкают к какой-нибудь субкультуре. Как у вас? 

У меня своя странная субкультура. Нас увлекают необычные книги и архивы, например, каталог зубных протезов 1980-х или история пропаганды 1930–1950-х. Раньше интерес был к живописи, нью-йоркской школе, панку. Теперь все страннее и специфичнее. ERD — это культ. В нем есть правила и запреты. Например, я не допускаю богемную либеральную пропаганду. Но есть и вечные ценности, например, Леонард Коэн или история Второй мировой войны. Мне крайне интересны Вторая мировая война и послевоенный период. Я бы, кстати, назвал себя скорее поствоенным художником, чем постмиллениальным.

Война в принципе и Вторая мировая война отдельно — довольно триггерная тема. Почему вы не боитесь ее использовать? Особенно сейчас, когда художников и дизайнеров порой отменяют за спорную работу с не менее острыми темами? А в ваших работах встречаются даже символы нацизма, та же форма.

Я «отменил» себя еще до культуры отмены. Так что теперь я «неотменяем». Невозможно запретить мне исследовать Вторую мировую войну как худож-нику и использовать ее символы. Что я могу поделать с тем, что мне это интересно? Мне интересно вечером прийти домой, поиграть с собакой, почитать про самолеты Второй мировой войны.

Second Television, 2017

Я заметила, что вы часто используете образ клетки. 

Да, я как-то представил, каково это, жить в тюрьме, где при этом будет все, что я люблю? И сделал инсталляцию — что-то вроде жилой ячейки, с матрасом, партой, телевизором. А потом стал буквально одержим клетками — начал часто использовать их в инсталляциях, в рисунках. Плюс я все время будто в клетке. Частная школа, семья, рехабы. Всю жизнь в разных клетках — больших и маленьких. Поэтому в работах и коллекциях для меня так важна тема репрессий, подавления. Я могу идти в разных направлениях, но всегда возвращаюсь в свою клетку. Каждая ситуация, когда тебя подавляют, оставляет след, отправляет в новое путешествие к себе. Интересная «большая клетка» в этом смысле — аэропорт.

Показ Enfants Riches Déprimés в Sotheby’s весна-лето 2025
@enfantsrichesdeprimes

Но это же, наоборот, портал, открывающий границы. 

Да, но он также открывает двери в состояние, когда ты одновременно в полете и в клетке. Свобода и несвобода там сходятся как нигде. И при этом, как только ты приземлился, уже плевать на клетку, в которой был только что. Хотя, может, ты вообще прилетел в новую клетку и даже не понял этого.

Я все время думаю о том, можно ли стать настоящим художником без драмы в жизни?

Я знаю только свой путь и свою жизнь как художника. В ней было много драм, плюс я постоянно создаю новые драмы. Думаю, поэтому сейчас я так требователен к рутине в обычной жизни и даже жаден до стабильности. Хочу оставлять драму только для работы — а в жизни быть консерватором. Консервативные ценности важны — без них хаос. В Америке, например, сейчас слишком много болтовни о принятии и прочих глупостей. Это грустно и очень расстраивает. Мне нравятся вещи «старого образца». Новое поколение живет дешево, не придавая значения стабильности. А стабильность — большая роскошь. Особенно когда часто путешествуешь.

Богатые депрессивные дети. Встречали их?

Всегда. Я сам все еще такой, не вырос из этого, хотя и очень занят для подобных переживаний. Депрессия — роскошь, на которую нет времени. 

Депрессия — роскошь, на которую нет времени.

Мне нравится, что в вашем темном мире на выставке все еще есть место чему-то доброму в виде новогодней елки.

Это важно для русских.

А для вас?

Для меня Рождество — это просто конец года. Отметка времени, черта под большим объемом работы. И, скорее, время заботы о команде, о моей маленькой армии.

Любите подарки?

Кто не любит подарки?

Какой самый особенный подарок вы получили?

Книга о советской живописи.

А самый особенный подарок, который вы подарили?

Я подарил отцу старинную картину отца с мальчиком. Примерно XVIII века.

Как вы наладили отношения с семьей?

Скажу так, это был долгий путь. Я думаю, что к определенному возрасту любое напряжение приходит к разрешению, как в музыке. Много разрушительной энергии, которая была у меня в юности, сменилось дисциплиной, одержимостью работой. С точки зрения семьи разрушение тоже сменилось созиданием.

← Выставка Генри Леви Ask Us If He Was Our Son. Галерея «Триумф», 2025

Какое будет ваше новогоднее обещание себе?

Последнее время у меня одно и то же обещание каждый год — реализовать свой потенциал в полной мере, насколько возможно. Каждый год стремиться к тому, чтобы продвигать себя дальше как художника, поддерживать дисциплину. При этом оставаться свободным и не забывать жить.