Катя Павелко и Анзор Канкулов

фотограф:

Максим Балабин

продюсер:

Марина Леонова

Катя Павелко — одна из самых опытных российских стилистов, художница по костюмам, в прошлом директор моды российского Esquire. Анзор Канкулов — журналист, бывший главред «ОМа» и российских Harper’s Bazaar и Port. Вдвоем они руководят образовательной программой «Мода» в Вышке, где растят будущих российских дизайнеров, а еще много лет вместе — и на работе, и дома. Юлия Выдолоб застала Катю и Анзора в редкий момент отдыха, в турецкой прибрежной деревне Чиралы, — и распросила их о воспитании детей-подростков, студентов и собственных чувств.

Анзор Канкулов, руководитель направления «Мода» в Школе дизайна, в прошлом — главный редактор журналов «ОМ», Harper’s Bazaar, Black Square, Port, редакционный директор журналов L’Officiel и Numéro

Катя Павелко, куратор профиля «Мода» Школы дизайна НИУ ВШЭ, в прошлом — директор моды в журнале Esquire Russia

Вы вообще ссоритесь?

Анзор: О, это ужасно. Скажем так, я человек вспыльчивый.

Катя: А я дико злопамятная.

А: Это все очень сильно связано с общим фоном стресса. Когда у тебя есть глобально негативный фон, связанный с работой, это накладывает отпечаток на отношения. Но мы давно не ссорились так, как когда-то. Выработали какие-то кодексы. Повзрослели. Мы сейчас хорошо понимаем друг друга. Иногда такое бывает, что...

К: Вскипает.

А: Да. Но мне кажется, сейчас в более понятном и не вредоносном режиме.

То есть не орете.

К: Бывает. Все живые люди. Просто не часто.

А: Мы вообще не являемся конфликтной парой. Редко ссоримся. Но у нас с Катей есть диссонанс. Внутренне я, как человек вспыльчивый, сторонник — сейчас скажу страшную вещь — концепции, что можно поорать и успокоиться. Это мне кажется естественным. Ты выплескиваешь эмоции и успокаиваешься. Мне гораздо труднее вести конфликтные разговоры как в американском кино, когда они с каменными лицами выкладывают список претензий. Я не могу сдержаться и не интонировать. А Катя так не считает.

То есть безэмоционально ты не можешь. А ты, Кать, можешь? Ты злопамятная, ты держишь, копишь?

К: Я как раз стараюсь не копить.

А: Мы давно вместе. Мне кажется, не бывает отношений, в которых нет конфликтов. Это не отношения. Как говорил Глеб Жеглов в известном фильме: «Правопорядок определяется не наличием воров, а умением властей их обезвреживать​». Так же и здесь. Вопрос не в том, есть ли конфликты. В жизни всегда есть конфликты. Вопрос в том, делают ли люди какие-то выводы. Учатся ли с ними справляться. Мне кажется, мы с Катей делаем выводы и научились с ними справляться.

А как получается жить вместе и работать вместе? Есть такое, что после семи не разговариваете, работу за ужином не обсуждаете?

А: Люди должны иметь личное пространство. Люди устают друг от друга. Я сейчас даже не нас имею в виду. Сейчас у нас как раз оптимальный режим. Образование так устроено, что, с одной стороны, это коллективная вещь, все должны работать в рамках единой истории. С другой стороны, на практике мы занимаемся образованием разных людей в разных направлениях. Мы можем сидеть рядом друг с другом, но у каждого есть своя деятельность и ниша, в которой он делает как считает нужным. А на бытовом уровне, к счастью, в городе Москве сейчас происходит масса интереснейших вещей. Надо подгонять себя. Не оставаться в работе, ходить в кино, в театры, на концерты. Когда по вечерам мы вместе с друзьями, наверное, это не лучший момент, чтобы обсуждать школьные дела.

К: Но иногда бывает.

А: Сейчас все мы работаем в таком режиме, когда можно ходить на работу, можно не ходить. И нужно выделять рабочее время и нерабочее время.

К: Мы стремимся к этому.

Я вас по отдельности никогда и не вижу.

К: Мне кажется, очень важно иметь опцию соскучиваться друг по другу. Я с большой симпатией вспоминаю времена, когда мы делали разные журналы. Это давало пищу для разговоров, потому что мы делали разные вещи и не виделись так часто. Сейчас сложнее. 

Вот вы по делам разъехались. На какой день начинаете скучать?

А: Екатерина на третий. Я, как человек, который очень долго жил один, скучаю, но чуть попозже.

К: На самом деле Анзор прав: не то чтобы мы с утра до вечера смотрим друг на друга. Еще есть сторонние проекты, за которые я очень держусь, потому что это в первую очередь вариант переключиться, не только как радио разговаривать, а поделать что-нибудь руками и пообщаться с внешним миром.

Что ты сейчас делаешь в Школе дизайна?

К: У меня есть три группы студентов: группа магистров, группа четвертого курса брендинга в индустрии моды и второй курс брендинга в индустрии моды. Соответственно, я делаю с ними разные проекты по нашей программе. Программу мы сочиняем сами, и у Анзора на эту тему отдельный дар — упаковывать все самые современные истории, что можно, в систему Вышки. У Вышки грандиозная проектная система.

Я так понимаю, что вы вдохновлялись западными школами — Central Saint Martins, Parsons…

К: Конечно, когда мы только начали все делать, мы изучили все, что можно, и сделали свою классную историю, воодушевившись тем, как это преподается за границей в хороших школах. Теоретическая и лекционная часть — это одна треть, а остальное — это проектная часть, когда свое знание ты должен упаковать в реальный проект, из которого потом получается просмотр на экзамене.

А: А я называюсь руководителем направления «Мода» в Школе дизайна НИУ ВШЭ. Я целиком занимаюсь организацией программы. Как именно надо что делать, в какой момент. Мы хотим, чтобы по итогу каждого модуля люди показывали завершенную задачу. Мы собираемся, проговариваем, придумываем. Я беру на себя роль человека, который это объединяет в цельную историю. Это процесс, как и во всех делах.

А ты начальник Кати?

А: Формально мы с Катей занимаем одинаковые должности.

К: Есть система Вышки и система Школы дизайна. В системе Вышки мы оба академические руководители, Анзор — магистров, я — бакалавров. А в системе Школы дизайна Анзор — руководитель направления, а я руковожу фото.

Куда деваются потом ваши студенты?

К: Кто куда. Я от «Яндекса» до «Волчка» везде встречаю знакомые лица, и они рады тебя видеть, что тоже удивительно.

А что надо сделать, чтобы потом студент был рад тебя видеть?

К: Мы примерно все для этого делаем. Главная история, которая сейчас приключились со студентами, с нами и вообще с образованием, — невероятное влияние новой этики. Образование стало с человеческим лицом. Даже люди старой закалки, которые привыкли об этом не думать, сейчас думают о том, что они говорят и как. Учитывая, что мы находимся в творческой среде, где людей легко ранить, нужно очень внимательно следить за тем, как ты хвалишь или высказываешь критику.

Как вы сами к этому относитесь? 

К: В силу того, что я мать и я в очень взрослом возрасте пришла работать в школу, вопросы преподавания до 40 лет меня сильно не тревожили. Сейчас у меня есть понимание того, как мои дети воспринимают школу или вуз и как к этому относятся студенты, и я руками и ногами за всю эту историю (новую этику в преподавании. — Прим. The Blueprint). Мне кажется, это очень правильно. Это поколение будет нам глобально благодарно за то, что им было проще учиться, чем нам.

А: Во всех этих историях нет чего-то специфически нового. Cмысл образования — творческого по крайней мере — сводится к тому, что ты общаешься с потенциальными или реальными талантами и помогаешь им развиться. Надо соблюдать здравые, нормальные, естественные человеческие принципы общения, и все. Знаешь, есть такая массовая установка: надо, чтобы человек что-то пережил, испытал, и тогда он закалится. К чему-то плохому надо приготовиться, тебе надо уметь собрать автомат или почистить дуло, потому что вдруг придется стрелять. Я никогда так не считал. Зачем? Для чего надо закаливаться? Если мы уберем из своего сознания установку, что надо быть готовым к каким-то невероятно трудным житейским вещам, то останется главное: есть талантливый человек, нужно дать ему развиться. Не нужно учить его тому, чему он не хочет учиться. Молодежь — это люди, которые развиваются. Они куда-то идут, у них есть что-то впереди. Молодежь может быть и в 30 лет, если у тебя есть начинания и ты куда-то идешь. Это не вопрос возраста вообще, это вопрос того, что у этих людей есть какое-то будущее. Удивительно приятно общаться с людьми, у которых есть будущее.

А вы себя к таким людям относите?

А: Я да!

К: Я тоже.

Вот вы преподаете моду и очевидно ее любите. А как вы сами модничаете?

К. Я шопоголик в завязке. Это важно. Когда-то особенности моей фигуры казались мне такими фатальными, что все [редкое], что мне нравилось и подходило по размеру, мне казалось необходимым брать. Сейчас я более-менее угомонилась. Но у меня по-прежнему есть две страсти. Одна — это винтаж, потому что это охота: ты находишь уникальную вещь, и она такого крутого качества, что пережила десятилетия, и у нее есть какой-то смысл. И отечественные дизайнеры. Есть два бренда, которые я покупаю постоянно: Nina Donis и Inshade. Я стараюсь ограничивать себя количеством, чтобы не скупать на корню все, что мне хочется. И я бесконечно нахожусь в потоке новых брендов, потому что студенты их все время приносят.

Ты играешь в игру с пропорциями, с цветами? Или уже нашла свою униформу?

К: Мне очень сложно остановиться на чем-то, что мне точно идет. Я давно приняла, что у меня несколько субличностей. Одна любит винтажные платья, вторая — мужские костюмы и пиджаки, а третья вообще увлечена технологичной одеждой, в которой удобно ездить на съемки и не мерзнуть, не мокнуть и от жары не страдать одновременно.

А: А у меня странная любовь к скандинавской эстетике. Все мои любимые марки связаны с этой постминималистской темой или имеют скандинавское происхождение. Our Legacy, Acne Studios. Меня скорее интересует не бренд, а определенный способ мышления, сочетание функциональности и, как ни смешно сказать, маскулинности в одежде.

Почему ты оговорился про маскулинность? Как у вас вообще с гендерными ролями в семье?

А: Мне кажется, они у нас не расставлены патриархально. Нет такого, что есть женская деятельность, есть мужская. 

Посуду можешь помыть, короче?

А: Грубо говоря. Более того, несмотря на то, что я родом с Кавказа и что я из нас двоих более патриархальный, мне кажется, давно было очевидно, что история, когда мужик ходит на работу, а кто-то должен сидеть дома и готовить, она в прошлом. И она не продуктивна. Она ограничивает людей. Она придуманная, искусственная. Другое дело, что люди в любых отношениях должны организовывать все, как им удобно. В наших конкретно отношениях мы точно совершенно равноправны. Нет такого, что кто-то может сказать — нет, будет так, потому что я сказал. Мы обсуждаем, можем быть не согласны. В любом случае это равноправный разговор. Так же как ты разговариваешь со своим приятелем и другом. Ты же не можешь его заставить. Ты можешь его только убедить.

К: Я чаще готовлю, потому что мне нравится это делать, у меня лучше получается. Анзор чаще приводит квартиру в порядок, потому что у него куда острее чувство порядка, чем у меня. Мы по очереди возим дочку в школу. Все на уровне здравого смысла. 

У тебя нет ощущения, что ты на себе несешь больше нагрузки?

К: Нет.

А: У нас уже довольно взрослые дети. Когда у тебя есть дети, то, конечно, когда они маленькие, как ни старайся, что ни делай, на мать ложится больше нагрузки. К счастью, мы больше никого не кормим с ложечки. Очевидные бытовые ситуации могут быть исполнены как тем, так и другим.

Вашим детям приятно, что у них такие модные родители? Им интересно, чем вы занимаетесь?

А: Нашей дочке 14 лет. Она продвинутая, черпает информацию в основном из ютьюба и периодически делает мне замечания: ты же этого не видел, ты же это не смотришь. Я правда не завсегдатай ютьюба, и мне это не очень интересно. Она считает, что Катя более чутко реагирует на текущий микрохайп, моду. Я в меньшей степени, по ее мнению.

К: Мне кажется, для детей мы не особенный авторитет по части моды. Правда, сейчас дочка доросла до некоторых моих платьев Nina Donis. Я была рада с ней поделиться — они ей очень идут.

А сын?

А: Мы прошли два сложных этапа. Первый, когда он у меня отбирал все. Это, кстати, удивительно: наблюдая за сыном, я стал вспоминать себя в эти моменты. Он делает ровно то, что я делал с гардеробом отца. Я просто залезал в шкаф отца, не спрашивая. Он точно так же молча терпел. А сейчас сын в противоположной фазе. Все, что нравится ему, вряд ли понравится мне, и наоборот.

Фаза протеста?

А: У него сейчас очень хороший период. Момент, когда он должен себя обозначить вне семейной канвы. Обособиться во всех смыслах. Этот процесс обособления не носит конфликтного характера, но я понимаю, что у Темы своя сфера интересов, и если я иду на концерт, то он пойдет на другой. Мы разошлись, хотя и остались в едином поле.

А у Зои такое наступает?

К: Она очень быстро и скачками взрослеет, но пока очень много общего. И надеюсь, это какое-то время продлится.

А: Зоя сейчас мой любимый оппонент. Она находится в таком возрасте, когда ей все интересно обсуждать. И сейчас мы являемся людьми, с которыми она может обсудить что-то более серьезное, взрослое, то, что она не может обсудить с одноклассниками.

Катя, что ты сейчас делаешь помимо школы?

К: Из последнего — особенно горжусь фильмом «Герда», который сняла как художник по костюмам вместе с Наташей Кудряшовой. Это первое наше сотрудничество. Скоро выйдет еще два, поменьше. Еще снимаю как стилист музыкальные видео и рекламу. 

А вы друг с другом советуетесь, браться ли за то или это?

К: Очень советуемся. После выхода «Герды» мне посыпались сценарии. А я медленно читаю. Анзор гораздо быстрее. В какой-то момент я попросила Анзора читать сценарии и говорить мне, нужно за это браться или нет.

А: Вообще самое ценное в жизни — это когда есть с кем посоветоваться. Нам повезло. Я всегда спрашиваю Катю и реагирую на первичный толчок, а не на анализ. Насколько лампочка у тебя загорается: о, круто. Это самое главное, чем мы обмениваемся.