Под стрессом и в смятении

Аня Гетьман

Поколение Z оказывается самым грустным среди ныне живущих. По крайней мере, в развитых странах зумеры чувствуют себя заметно менее счастливыми, чем люди 40 лет и старше. И никакие мифы о 20 годах как самом счастливом времени жизни их не спасают — даже наоборот. Писательница Аня Гетьман ищет ответ на вопрос, что же мешает ее поколению смотреть на мир с улыбкой.

Н

                            а интервью с Ларисой Гузеевой под заголовком
                            «Я бы лучше пару годков отсидела в тюрьме, чем
                            мне снова 24» я кликнула моментально. Мне тогда
                            было почти 24, я вечно куда-то и от чего-то бежала и никогда не чувствовала себя «просто нормально»: либо эйфорически хорошо, либо катастрофически плохо. «Этот период становления — он был такой тяжкий», — сказала мне Гузеева, и я подвыдохнула.

Зумерам страшно — они рассказывают об этом в соцсетях. Кто-то делится, что в 20 лет не может избавиться от ощущения, что времени осталось мало, кто-то жалуется, что в «уже 20» до сих пор берет деньги у родителей и не знает о своих выдающихся талантах. Есть даже адаптированный под переживания о возрасте тренд «мне не стыдно признаться, что...»: например, видео, где девушка 27 лет признается, что не может позволить себе квартиру в центре и вообще ощущает, что пик молодости уже прошел, а она «до сих пор не...». Страшно: их жизнь не соответствует тому, чего от них ждут.

Статистика The 2024 World Happiness Report действительно показывает большую разницу между уровнем счастья двадцатилетних и людей старше сорока — в пользу взрослых. Но такая картина только в некоторых странах — США, Канаде, Австралии. А в России и, например, в балканских странах молодежь оценивает жизнь получше. Авторы исследования связывают это с экономическими и политическими обстоятельствами: где-то взрослые успели купить дома, накопить денег и устаканиться, а младшим выпала нестабильность. А где-то, наоборот, те, кто младше, получили надежду на развитие, которой у старших не было. Так что однозначно сказать, что зумерам во всем мире живется хуже миллениалов, иксеров и прочих — по крайней мере, по их собственным ощущениям, — не получится. Тем не менее идея о том, что двадцать с чем-то — это лучшие годы жизни, фрустрирует и давит. Причем и тех, кому хорошо (дальше не будет лучше?), и тех, кому плохо (как это, дальше — еще хуже?).

Миф о молодости как источнике силы, всего нового и революционного, берет начало в романтизме. Тогда же — в конце XVIII — начале XIX века — формируется жанр романа воспитания: юный герой проходит путь становления, вытесняет старших, верит в большие и обязательно контркультурные идеи. Может быть, умирает молодым, навсегда закрепившись в этом пылком состоянии.

При этом, если загуглить на разных языках «лучшие годы жизни», бóльшую часть выдачи занимают растерянные обсуждения на форумах и в соцсетях: «Я бесчисленное количество раз слышал, что двадцать — лучшие годы, но почему?». Пользователи ссылаются на какое-то массовое анекдотическое свидетельство, передаваемое, видимо, между делом: вот бабушка, тепло вздыхая, вспоминает молодость, вот попутчик в поезде наставляет тебя «не терять времени». Кроме того, подвижную, способную к радикальности молодость легко продавать — это тоже поспособствовало развитию мифа. Берем шесть конвенционально красивых двадцатилетних, добавляем брызги воды, скалы, сверхпозитивную музыку — получаем беспроигрышную рекламу пепси. Сработает и на молодых, которые невротически будут пытаться соответствовать картинке, и на взрослых, чей заботливый мозг подтер плохие воспоминания о юности и позволил ностальгировать.

В результате, с одной стороны, за двадцатилетними несется поп-культурная фура, которая предлагает думать о молодости как о самом ярком, самом заряженном времени в жизни. Исследуйте мир, прыгайте в бассейны, кричите, плачьте, смейтесь, «пробуйте все». Однажды знакомая порекомендовала мне сайт с волонтерскими программами — можно поехать на другой конец света мыть слонов, ухаживать за дельфинами, собирать виноград. Вот только во многих программах есть возрастное ограничение — 25, 27, 30 лет. Я бы хотела съездить в такое путешествие, но через неделю мне исполняется 27, и этот волонтерский таймер все время тикает у меня в голове. Что такое случится со мной в тридцать, что после этого нельзя будет к дельфинам? Мне надо спешить? Зачем? Если я сейчас «попробую все», чем мне заниматься всю оставшуюся жизнь?

С другой стороны, в двадцатилетних летят кирпичи вроде книги Мэг Джей «Важные годы». Писательница называет время с двадцати до тридцати периодом «закладывания фундамента»: надо успеть найти любимое дело, хорошенько выучиться (потому что нейронные связи никогда уже не будут образовываться так резво, как сейчас), начать строить карьеру, найти партнера и завести детей. Серьезно? А когда мыть слонов?

На ютьюбе полно видео с заголовками: «Мне 40, я упустил свою жизнь, посмотрите это, если вы молоды и думаете, что у вас куча времени». Или вот, например, паблик-ток HSE Business Club 2025: «Что делать в студенчестве, чтобы преуспеть к 30?». Девушка говорит, что ей интересны несколько сфер одновременно, спикер советует «в 10 раз увеличить нагрузку в каждой», и ненужное само отпадет. Вроде бы хороший справедливый совет, а вроде бы и хочется от него пойти покричать в лес.

Идея о времени фатальных и неотменимых выборов затекает в жизнь уже в старших классах школы в виде вопросов «кем ты хочешь стать?» или «на кого будешь учиться?». Деликатнее (да и вернее) звучало бы: «Что ты хочешь изучать?». Насколько захватывает мысль «вся жизнь впереди», настолько же тревожит и мучает опасение, что всю эту жизнь будешь расплачиваться за какие-то ошибки двадцати лет.

Зумеры и на это отвечают возмущенными видео: «Вот эти несколько лет, в которые тебе нужно перелопатить и оттарабанить всю свою жизнь, называют самыми яркими воспоминаниями из жизни». В комментариях поддерживают и делятся опытом.

Подстава какая-то... самые яркие, потому что больше всего страдаем в эти годы? Или какая логика?

Мне 30, до 25 лет я вообще не жила, я училась жить! Училась общаться, работать, заботится о себе.

Аня Гетьман • есть тема

Аня Гетьман • есть тема

Конечно, я и сама это чувствую: все, что я выбираю сейчас делать —
или не делать, — задает вектор моей жизни. Но спешка, вызванная абсолютно искусственным дедлайном тридцатилетия, мешает выбирать спокойно, создает суету, из-за которой хочется иногда остановиться уже на каком-нибудь чужом протестированном пути, а не выверять детали собственного.

В TED-токе «Чего вам не говорят про ваши двадцать» коуч Ливи Редден, ссылаясь на те же «Важные годы», подтверждает, что заложить базу в этот период важно. Но в первую очередь — базу эмоциональную. То есть избавиться от навязанных обществом стандартов и понять, чего хочешь именно ты.

Свои двадцать, а то и тридцать лет многие проводят в режиме «просто скажите мне, что делать» — и об этом на самом деле заговорили давно. «Мужское-женское» Годара (и вообще многие фильмы «новой французской волны»), или «Под стеклянным колпаком» Сильвии Платт посвящены беспорядочным метаниям юности и попыткам понять, как жить. О том же — современные «фильмы взросления» вроде «Милой Фрэнсис» или «Худшего человека на свете». То, что переживают героини этого кино, сложно назвать «лучшим» и приятным временем, хотя оно, безусловно, интересное. Просто двадцать — это период поиска, а поиск связан с разочарованиями, неудачами и нестабильностью. Героиня романа Шилы Хети «Каким быть человеку?» всю книгу ищет ответ на заглавный вопрос — и его, на мой взгляд, можно назвать заглавным вопросом юности.

Лаура Карстенсен, профессор психологии и основательница Стэнфордского центра долголетия, говорит, что ее любимая лекция —
та, где она заявляет студентам, что сейчас еще не лучшее время в их жизни. Исследования, на которые ссылается Лаура, показывают, что по мере взросления эмоциональный баланс улучшается, а двадцать лет — самое трудное и турбулентное время. Это не значит, что взрослые счастливее и больше радуются, но переживание негативных эмоций — злости, грусти, страха, тревоги — становится проще к сорока-пятидесяти годам, люди учатся регуляции, становятся спокойнее, у них появляются надежные опоры. К слову о попытках «просто чувствовать себя нормально» — старшие участники этих же исследований чаще молодых сообщали, что испытывают одновременно позитивные и негативные эмоции. То есть яростно раскачивающиеся эмоциональные качели со временем сменяются сложными, глубокими чувствами.

И дело не только в том, что внутри, — но и в том, что снаружи! Я, наверное, ни разу, увидев десятилетней давности фотографии человека, которому сейчас тридцать с чем-то, не подумала, что тогда он выглядел лучше. После тридцати какой-то тотальный glow up происходит! Понятно, что появляются деньги и больше возможностей о себе заботиться, но, может быть, дело еще и в том, что люди начинают лучше понимать себя и свои желания. Опыт копится, стиль формируется.

Даже сейчас, в почти 27, я хоть и в раздрае — но чувствую себя намного лучше, чем пять лет назад. Я поняла, что голова у меня включается
к вечеру — и больше не мучаю себя попытками работать по утрам, стараясь ставить на это время неинтеллектуальные дела. Я поняла, что не хочу и не буду делать никакие салаты, а норму овощей прекрасно съедаю, если просто утром мою несколько морковок, киви, нарезаю половину капусты и ставлю на видное место. И вообще, чего я не вижу — того в моей жизни нет, и теперь на рабочем столе у меня всегда несколько больших стаканов воды. В конце концов, в этом году
я посвятила пару месяцев дотошным, иногда скучным дыхательным практикам — и буквально переучилась дышать. А полгода назад
я почувствовала, как дозрела префронтальная кора, и я, страшная грязнуля, одним днем поняла, что имела в виду мама, когда говорила, что «проще после готовки сразу протереть за собой столешницу». Реально теперь проще. И это же только начало?