В мастерской Алексея Дубинского

Фото:

Сопо Папиашвили

9 апреля в ММОМА — в рамках поддержки молодого российского искусства — открывается персональная выставка Алексея Дубинского «Свет Звезды и Лабиринт Минотавра». Дубинского — организатора вечеринок, героя прошлогодней ярмарки Blazar с персоналкой в «Триумфе» за плечами — в последнее время все реже можно застать в Москве. Специально для The Blueprint Анна Аничкова зашла в гости в мастерскую художника — и поговорила с ним о кочевом образе жизни, античном искусстве, любимых цветах и вине.

Помню, около пяти лет назад писала вам на фейсбуке, чтобы узнать бренд дубленки, — я тогда готовила светскую хронику для GQ. Как поменялся ваш образ жизни за эти пять лет? Продолжаете ходить на вечеринки?

Ну, в последний год я уже мало хожу по вечеринкам (потому что их, собственно, и нет). В Грузии до сих пор комендантский час, и в 9 часов все должны быть дома. Все вечеринки теперь в домашнем формате. И для Грузии, как мне кажется, это самое подходящее, самое оптимальное. Потому что здесь традиции гостеприимства, и вообще накрыть стол, пригласить друзей, угостить вином и еще что-то приготовить — это вполне себе вечеринка. Весь карантин мы провели за обедами. Здесь гостил Антон Тотибадзе, и у нас были такие семейные вечеринки чуть ли не каждый день. Мы называем это «эмигрантские вечера», потому что все москвичи и все в Тбилиси. Может быть, я постарел уже, но мне так больше нравится. Когда я последний раз зашел в ночной клуб на техно-вечеринку — провел там ровно пять минут и ушел. Хотя в Грузии техно очень популярно.

А как давно вы переехали в Грузию?

Безвыездно — уже год ровно, а набегами года три. И сейчас я первый раз с прошлого февраля полечу в Москву. У меня будет выставка в ММОМА, нужно подготовиться. Мы ее уже сто раз переносили.

Относите себя к грузинским художникам?

Мне сразу вспомнился Пикассо, который всю жизнь был испанским художником, но мы его знаем как французского художника, потому что он переехал в Париж и влился там в большую тусовку. Лично мне сложно отнести себя к какой-то точке на карте, потому что я изначально все время переезжал — пожил здесь, пожил там... Начиная с Грозного. И я думаю, что придет момент, и из Грузии я тоже куда-нибудь переселюсь. Но опять же — моя рабочая платформа все-таки московская. Хотя сейчас пошел новый период в творчестве, и он очень сильно тбилисский такой, именно грузинский.

Часть этих работ уже была на ярмарке современного молодого искусства blazar, верно?

Да, я привозил серию натюрмортов. И я буду открывать выставку в июне в Тбилиси в галерее Window Project. Сейчас как раз собираю материал. Там такая новая техника, большие форматы.

Вы сказали, что переезжаете начиная с Грозного. Как прошло ваше детство? Где вы учились, росли?

В Грозном я родился, и до 9–10 лет я там прожил. В 1994-м, когда началась война и от города, по моим воспоминаниям, не осталось вообще ничего, пришлось оттуда уехать. Мы поехали к родственникам в Таганрог — я там пожил, поучился. Потом поехали в Нижний [Новгород], к другой бабушке — там я пожил, поучился. И там я уже окончил художественную школу и училище и переехал в Москву поступать в Академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. Поехал с другом за компанию — взял свои работы тоже показать, ни на что не рассчитывал. И вышло так, что меня взяли на экзамены, а его не взяли. И при этом я приехал без документов, и за меня пришлось заступаться профессору, с которым мы потом уже подружились хорошо. Поступал со справкой об утере документов, когда объявляли результаты, вообще был уже в Карелии... Но как я был счастлив! Так начался мой московский период.

У вас классическое художественное образование. Но что вам нравилось в учебе больше всего?

Я выбрал историко-религиозное направление для специализации. Увлекался очень сильно Малявиным и вообще живописью конца XIX века, считал себя экспертом в этом вопросе. И даже делал какие-то доклады по Малявину, выпускную свою работу. Это был огромный холст, который я в доказательство познания его техники (и дедлайна, чего уж) этими крупными мощными мазками и сделал. Называлась работа «Лоскутное одеяло» — там была бабушка с внуками, которые все вместе вяжут из старой одежды, из лоскутов нарезанных, большое одеяло для всех. Такая небольшая сценка, философия которой была в том, что с миру по нитке — голому рубаха.

Вы, кажется, не избегаете откровенно коммерческих проектов вроде коллаборации с «Кофеманией» этим летом. И бренды сейчас очень полюбили делать проекты с художниками, причем не только люксовые и не только с именитыми художниками. У вас есть какие-то табу на такие сотрудничества?

Это непростой вопрос. Потому что я большинство таких сотрудничеств расцениваю как студент, который должен исполнить задачу, подобрать решения. Я учился на факультете дизайна, и, собственно, это моя вторая половина всегда. Я часто мыслю как дизайнер. И большинство подобных коллабораций я отдаю второму себе, который занимается дизайном и ему нравится в этом развиваться и дальше куда-то идти. А первый я — чисто художник. Живопись, холсты, картины. И, собственно, когда разделяешь эти задачи на свои два альтер эго, внутреннего конфликта не возникает. И, собственно, не было ни разу заказов таких, чтобы прям — не буду это делать! Плохих предложений еще не было.

А когда вы сотрудничали с ЦУМом, то работал ваш внутренний дизайнер или художник?

Дизайнер на витринах и художник в своей маленькой подсобке. Три года с 2014-го я делал внешнее кольцо витрин на Петровке и в Барвихе. Мне было интересно изучить, как работать с пространством, как выстраивать композицию, чем вообще, какими инструментами нужно работать... Но в какой-то момент я начал все больше времени проводить в комнате, которая там была отведена под мастерскую. У меня там скопилась пачка бумаги, какие-то фломастеры, карандаши. Я просто в свободное время начал рисовать, и сохранилось очень много графики, экспериментальных каких-то вещей, абстрактных из того цумовского периода. Вот все мое художество в этой комнатке в подсобке и копилось, копилось. И через три года это все выплеснулось дальше, и у меня не осталось выбора — надо было выйти из этой подсобки. И дальше была выставка в «Триумфе», после чего я уехал в Грузию.

Похоже, что ваша вселенная героев начала формироваться как раз с той выставки. Много портретов, часто ваших друзей и знакомых. Что еще сейчас в этой вселенной есть, есть ли там иерархия, кто на ее вершине?

Сейчас сложно сказать, кто есть кто. Но точно есть вселенная. Она формируется. Она еще в состоянии движения, брожения. Какие-то образы уже установились... Большинство этих образов символизируют какие-то черты характера либо их сочетание. И вот эта первая выставка с портретами — вход в свою вселенную, которую я сам еще до сих пор изучаю. Скоро в ММОМА будет серия про комнаты, в которых эти же персонажи немножко перевоплотились, но существуют в небольшом личном пространстве. Дальше я хочу их вывести. То есть для меня это тоже исследование путешественника: я не кому-то что-то, а скорее пытаюсь сам изучить этих персонажей, понять, в какой вселенной они живут... Вот дальше из комнаты куда они, где они появятся? Я примерно уже догадываюсь, куда они там все выйдут — скорее всего это будет некий таинственный сад, пространство, где я их смогу соединять друг с другом и создавать между ними какие-то отношения. Это уже примесь литературного искусства... Когда я начинаю холст, то никогда не знаю, чем он закончится на самом деле и куда это все приведет. Поэтому я наблюдаю, как проводник работаю. То есть они приходят, выбирают меня — я их выкладываю на холст, провожаю дальше и наблюдаю, что там происходит вообще.

То есть ваши работы — это такие окна, через которые можно заглянуть и подглядывать?

Да, да. Это так и есть. Поэтому до сих пор меня искусство не отпускает, каждый раз ты окунаешься в какую-то новую историю. Ты пишешь портрет, но ты даже не знаешь, кто это, что это. И он может быть в итоге на кого-то похож. Ты его создаешь для того, чтобы самому узнать, что это такое происходит. И в итоге ты когда заканчиваешь холст — вот только тогда ты знакомишься с персонажами и тогда понимаешь, где все это происходит и что вообще там происходит? Если вообще понимаешь...

И этот поиск чувствуется. Даже иногда тревожность, хоть цвета очень много.

Мне кажется, весь наш мир на двух чашах весов. И с одной стороны, у меня есть новостная лента, а с другой стороны — наброски в альбоме. Они будто ничем не связаны друг с другом, но все равно ты живешь в новостной ленте и проявляешь себя вот в этих набросках. А про цвет я бы даже сказал, что я цветовой наркоман. Очень люблю цвет. Даже закрасив холст одним каким-то цветом, я буду счастлив, потому что для меня важен цвет. В нем все есть! И рефлексия, и настроение, и эмоции, и история... И все что хочешь! Поэтому я люблю колористические минималистические картины абстрактных экспрессионистов.

А любимые цвета есть? В последних работах так много синего и желтого.

Конечно! Но они меняются. В последнее время, особенно в грузинский период, синий, как вы заметили, меня просто захватил. Я накупил себе коробку синей пастели, кучу банок синих красок, и постепенно я их ввожу. Но знаю, моя любовь к нему поугаснет, а через пару лет я опять к нему вернусь, и для меня это будет идеальный цвет. И желтый тоже да, я себе даже спортивную форму желтого цвета купил. Хотя мне тут же вспомнился Ван Гог с его яркой палитрой, но при этом одной из самых несчастных жизней... Цвета — они тоже загадочные. Желтый кажется ярким и радостным, а потом кажется, что это символ суицидальной паранойи или еще чего-нибудь. Но особенное удовольствие у меня вызывает сама масса этого цвета. Мне кажется, я могу просто лить в банку краску желтого цвета и пребывать в какой-то эйфории. И в работе большую заливку я всегда делаю в последнюю очередь — оставляю на десерт.

Кстати, именно синим вы делали свои античные вазы, которые потом перекочевали в «Комнаты» для выставки в ММОМА.

Я вообще фанат Древней Греции, люблю античное искусство с самого детства. Обожал книжку «Мифы Древней Греции», там были классные иллюстрации. И кстати, там моя серия график не только перешла в живопись, но я занялся керамикой. Так что будут и настоящие вазы.

Ничего себе! Вы, получается, дебютируете в этой технике. Когда можно будет увидеть первые работы?

Надеюсь, что на моей летней выставке в Тбилиси. Я сейчас собственно хожу по мастерам, леплю. Уже изучил очень много техник и сейчас буду готовить курсовую работу. Но повлияла не только античность. В Грузии есть традиционный способ готовить вино в квеври. Это такие огромные глиняные кувшины до пяти тонн. Они делаются в нескольких деревнях, и, собственно, у меня сейчас стоит задача — научиться делать такие огромные вазоны. Потому что это что-то невероятное — туда умещается человек, два-три! Это некий сосуд, в который можно спрятаться и самому, и все что хочешь спрятать, если философски поразмышлять над этим. Пока, конечно, я работаю в небольших форматах, но цель — научиться делать вот эти огромные квеври. В этом есть что-то опять же античное, древнее. Когда человек в огромную печь размером с хороший деревенский дом засовывает глиняные сосуды, потом делает в них вино... Это такое занятие от далеких прадедов.

Эти сосуды для вина закапывают в землю. Готовы к такой судьбе для своих работ?

Кстати, не думал об этом! Я думал о них только как о декоративной функции и процессе изготовления сосудов, вино делать не планировал. Но было бы круто.

Ваше любимое грузинское вино?

Есть такие! Но, к сожалению, в Москву их привозить нельзя (они быстро портятся и не переносят перепада давления). Больше люблю грузинские белые и оранжевые вина, биодинамику. Мцване, киси и мое самое любимое — цоликаури. К столу люблю ркацители. Кахетинское самое любимое вино. Сначала я не любил эти вина, потому что я воспитан на европейском вине, и мне долго казалось, что с этими что-то не так. Но потом я научился его пить — ему надо дать немножко подышать, погулять... И оно начинает раскрываться потихоньку, становится нежным и вкусным. Так что приезжайте — мы вас угостим. Грузины без русских туристов очень грустят.