Доживем до бессмертия

До апреля в Новой Третьяковке открыта персональная выставка американского художника русского происхождения Антона Видокле «Граждане космоса». Многосоставный проект не только помогает понять, что такое русский космизм, и показывает, как он влияет на современность, но и дает надежду на бессмертие, вечную молодость и даже космическую эмиграцию.

Антон Видокле, фото: Шамиль Хасянзанов

С Антоном Видокле мы встречаемся в баре Noor. За одну неделю в Москве он успел посетить космическое количество встреч, ужинов и вечеринок. В художественной среде имя Видокле хорошо известно. Основатель платформы e-flux, большой друг Бориса Гройса и Хито Штейерль, участник выставки documenta, Венецианской, Стамбульской и Берлинской биеннале уже больше десяти лет исследует русский космизм — направление религиозно-философской мысли XIX века, провозгласившее всеобщее право людей на бессмертие, воскрешение мертвых и свободную жизнь в космосе.

Космизмом в свое время увлекались авангардисты — от Малевича до Маяковского и Хлебникова. Сегодня его идеи подхватили футурологи, трансгуманисты, экологи, космические корпорации, режиссеры и много кто еще. Масштаб влияния космизма на современную медицину, науку, политику и массовую культуру можно представить, изучив «таймлайн» на выставке.

На счету у Видокле семь фильмов, которые основаны на текстах главных теоретиков движения — Николая Федорова, Владимира Вернадского, Александра Святогора. В центре выставки находится кинотрилогия «Бессмертие для всех», снимавшаяся Антоном в течение пяти лет, начиная с 2013 года. Фильмы демонстрируются в специально сконструированном кинотеатре. Несколько эпизодов картины «Бессмертие и воскрешение для всех!» (2017) — размышление о музее как пространстве воскрешения — были сняты в постоянной экспозиции Третьяковки. «Символично, что фильм вернулся туда, где он был создан», — говорит Антон.

В первом фильме трилогии «Это космос» появляется титр: «Это видео может улучшить состояние вашего здоровья». Зритель может рассчитывать на терапевтический эффект от твоих работ?

Я не хочу казаться шарлатаном и утверждать, что мои фильмы вылечат вас от ковида (смеется). Я просто пытался воссоздать желания и попытки космистов продлить человеческую жизнь различными средствами — при помощи искусства, техники, религии и науки. Я начал немного изучать цвето- и светотерапию и обнаружил, что это достаточно древние практики. При этом в последнее время медицина вновь заинтересовалась ими. Сейчас у нас есть технические возможности для создания очень точных световых вибраций, цветовых гамм и звуков, которые могут, к примеру, стимулировать внутренние органы.

В фильме я использую три приема. Во-первых, красный цвет. В начале 1990-х сотрудники американского агентства NASA случайно обнаружили, что определенный оттенок красного света ускоряет заживление ран в космосе. Во втором фильме я обращаюсь к клиническому гипнозу, который обычно применяют для лечения зависимостей, а в третьем использую пульсацию белого света. Это довольно новое изобретение. Пять-шесть лет назад в Массачусетском технологическом институте открыли, что пульсации белого света могут восстанавливать краткосрочную память у людей, страдающих болезнью Альцгеймера. Идея восстановления памяти очень важна для моих фильмов.

«Это космос», 2014

«Трилогию» ты снимал в России и Казахстане. В кадре появляются советская символика, художественный и архитектурный авангард, залы московских музеев — хорошо знакомые нашей публике образы. Твои новые работы (будут показаны в рамках кинопрограммы «Мне не нравится, что я смертен») расширяют и географический, и тематический диапазон. Каждый фильм — новая страна: Япония, Турция, Италия, и космизм ты сопоставляешь уже с местными мифами, обычаями, религией и культурой. «Автотрофность» (2020), например, обращается к экологическим аспектам космизма, а в «Гильгамеш: Та, кто видела все» (2022) герой древнего эпоса изображен в образе женщины-турчанки.

Дело в том, что в философии космизма очень много различных идей. Возможно, именно поэтому я так долго работаю с этим явлением и не могу найти из него выхода. Это бездна теорий, которые зачастую могут находиться в конфликте друг с другом. В новых работах я пытаюсь прорабатывать все эти эксцентричные аспекты космической мысли. И тема экологии — важнейшая ее часть. Если ты хочешь жить вечно, ты должен заботиться о своей планете.

Также в космизме существует идея внегендерности и андрогинности: после изобретения технологии воскрешения население начинает пополняться за счет предков, а не половой репродукции. И в фильме «Гильгамеш» я пытаюсь представить такое общество без половых различий. Его могут населять только женщины или только мужчины, в этом не будет разницы.

«Гильгамеш: та кто видела все», 2022

Ты родился через несколько лет после полета Гагарина. Помнишь Москву своего детства?

Я жил около ВДНХ, помню кинотеатр «Космос»‎‎, гостиницу «Космос»‎. Вход в парк стоил 10 копеек, но их можно было легко компенсировать, выловив монетки из фонтана. Москва была очень космическая в тот момент, это правда. Моим одноклассником был сын кинорежиссера Ричарда Викторова, снявшего «Москву — Кассиопею» (1973), «Отроков во Вселенной» (1974) и другие научно-фантастические фильмы того времени. Я часто бывал у них дома. Мне в целом очень нравилась научная фантастика. Я много читал Рэя Брэдбери, Стругацких, Станислава Лема. Влияние научной фантастики и всех таких космических вещей в 1970-е было очень ощутимо.

Интересно, что советская фантастика была очень утопической: в будущем всегда все хорошо. В американской литературе 1970–1980-х, наоборот, царила антиутопия — она говорит о крушении будущего. В 1990-е фантастика теряет популярность, исчезает из сознания общества. Было ощущение, что вместе с ней исчезло и само будущее: люди перестали фантазировать о нем, представлять его.

Но я очень хорошо помню запуск «Аполлона» и весь ажиотаж вокруг этого. Была выпущена лимитированная серия сигарет, и мои родители даже разрешили мне попробовать одну, потому что вред от курения был несопоставим с масштабом события. Так я начал курить и до сих пор не могу бросить. И все это каким-то странным образом связано с космосом.

Ты переехал в Америку в начале 1980-х, а Нью-Йорк того времени — это андеграунд, ЛГБТ-движение, современное искусство. Ты помнишь эту жизнь?

Когда мы переехали, мне было всего пятнадцать. Искусство, которым я занимался в советской художественной школе, было достаточно консервативным. Когда я приехал в Америку, я абсолютно не понимал абстракцию и в целом относился к западному современному искусству очень скептически. Это, очевидно, было чем-то психологическим — мне хотелось найти хоть какую-то связь с тем, чему меня учили в России.

Мы с родителями жили недалеко от района Сохо, где в тот момент находились все главные галереи, но я почему-то до него так и не дошел: попал туда сильно позже, когда поступил в местную художественную школу.

Мне кажется, Нью-Йорк 1970–1980-х был куда интереснее, чем сейчас. Андеграундные клубы с перформансами и экспериментальной музыкой и ЛГБТ-сообщество играли важную культурную роль во всем этом. Но потом случилась трагедия со СПИДом, и очень многие люди просто умерли. Тогда город сильно изменился и прежним уже никогда больше не стал.

В «Трилогии» присутствуют отсылки к Илье Кабакову и группе «Коллективные действия». Как ты узнал о московском концептуализме и познакомился с его представителями, не живя при этом в России?

Я оказался в Москве в конце перестройки, в 1989-м, получив стипендию от художественной школы на исследовательскую поездку. Для нашей семьи это было абсолютной неожиданностью: мы думали, что уезжаем из СССР навсегда, безвозвратно.

Перед поездкой меня кто-то познакомил с Виталием Комаром (сооснователь дуэта «Комар и Меламид», считавшегося родоначальником соц-арта). Мне было двадцать с небольшим, и он был потрясающе щедр: встретился со мной и написал гигантский список имен, телефонов и адресов всех московских художников и кураторов. Как ты понимаешь, рекомендация от Комара и Меламида открывала все двери, и очень быстро я со всеми познакомился. Потом многие начали приезжать в Америку. Я, например, работал переводчиком на первой выставке Кабакова в галерее Рональда Фельдмана.

Тебя часто можно встретить в компании Хито Штейерль, Пьера Юига, Марты Рослер, Бориса Гройса. Расскажи о своих взаимоотношениях с другими людьми искусства.

Мне очень интересно находиться в диалоге с другими художниками, теоретиками и философами. Возможно, именно поэтому мне так нравится медиум фильма. Ведь в кино необходимо сотрудничество. Теоретически можно сделать фильм одному, но обычно нужен оператор, монтажер, актеры, режиссеры. Кто-то должен написать сценарий. В этом смысле выставка «Граждане космоса» — тоже коллективная работа. Художник Николай Смирнов и куратор Кирилл Светляков подготовили экскурсионную часть проекта, сотрудники библиотеки Федорова составили публичную программу, фестиваль MIEFF — кинопрограмму, над хронологией русского космизма вместе с нами работал художник Арсений Жиляев.

«Граждане космоса», 2019

На одной из публичных дискуссий о космизме Хито пошутила, что получить бессмертие можно, только если ты русский. В таймлайне на выставке я нашла множество иностранных имен — от Джорджа Лукаса и Мамору Осии до Дэвида Хэнсона, разработчика робота Софии, которым были близки идеи космизма. Почему же тогда эта философия не получила широкой популярности в мире?

Очевидно, для многих космизм слишком странный, эксцентричный и радикальный. У авангардного искусства в свое время тоже ведь было не так много поклонников. И сейчас гораздо меньше людей любят смотреть на «Черный квадрат»‎, чем на работы Васнецова, Серова или Врубеля. Любое радикальное искусство не может стать массовым: чтобы его воспринять и понять, нужны соответствующие знания и образование. С одной стороны, я ненавижу элитизм, но с другой — популизм мне тоже не нравится.

«Бессмертие и воскрешение для всех!», 2017

Возможно, людей просто пугает тема смерти.

Конечно, обратная сторона бессмертия — это смерть. И в каком-то смысле космизм очень тесно связан со смертью. Кстати, я заметил, что идея бессмертия очень пугает молодых людей. Когда я читаю лекции в художественных школах, молодые студенты очень странно на все это реагируют. Может быть, им кажется, что бессмертие — это какая-то бесконечная скука или бесконечная работа, потому что в начале карьеры им приходится достаточно нелегко, и непонятно, станет ли дальше легче. В итоге идея вечной жизни пугает их больше, чем ее конечность. Но стоит заговорить о бессмертии с людьми, которые подходят к физической смерти все ближе, и услышишь совсем иные мнения на этот счет.

В твоем фильме «Граждане космоса» (2019) токийские жители выходят на демонстрацию против смерти. Удивительно, что раньше говорить о смерти с друзьями или писать о ней в социальных сетях было не принято — это было табу. Коронавирус сделал смерть видимой.

Интересно, что происходит сейчас со смертью в историческом контексте. Смерть была гораздо более видимой, например, в Викторианскую эпоху. Даже на уровне дизайна, декораций, произведений искусства — образы и символы смерти гораздо чаще присутствовали в визуальной культуре.

В наше время мы практически исключили смерть из своей каждодневной жизни. Она разрешена разве что в кино — в зомби-фильмах или хоррорах. Это такое гетто, где еще можно показывать смерть, но только для развлечения. Федоров, кстати, об этом пишет уже в конце XIX века: кладбища начали перемещать из центра городов на периферию, все дальше, дальше и дальше. Люди больше не хотели смотреть на свидетельства смерти. Если смотреть на современные города и их планировку, можно заметить большие изменения на уровне урбанистического дизайна. Смерть действительно куда-то выносится.

Пандемия, безусловно, изменила все это. Смерть гораздо больше видна сейчас — и нам это не нравится.

В сборнике «Граждане космоса. Русский космизм в фильмах Антона Видокле» (выпущен к выставке издательством Ad Marginem), есть статья Франко «Бифо» Берарди, где он задается вопросом: бороться со смертью или смириться с ней?

Франко пытается смириться. В его понимании борьба и смирение — это один и тот же жест, одна сторона медали. Я лично не хочу мириться. Гройс говорит, что идея смирения со смертью эквивалентна превращению нас в коров или свиней, которые самостоятельно бегут на скотобойню. Мы должны бороться, так как у нас есть для этого все возможности — технологии, наука, искусство — инструменты, которых нет у животных. Именно это делает нас людьми.

Интересно, что некоторые люди, в том числе космисты, умерли в попытках достичь бессмертия. Например, Александр Богданов умер от переливания крови от своего студента: предполагалось, что переливание крови от молодых пожилым способствует омоложению и обеспечит равновесие поколений. А были и древние императоры, отравившиеся эликсиром бессмертия.

На новогодних каникулах все смотрели фильм «Не смотри наверх», в финальной сцене которого избранная элита приземляется на космическом корабле на другую планету для начала новой жизни. У советского мультфильма 1924 года «Межпланетная революция» практически такой же сюжет: буржуа всех стран улетают в космос в надежде спасти себя и свои капиталы. Получается, в СССР предсказали космический капитализм еще сто лет назад.

То, что делают сегодня Безос и Маск, меня одновременно пугает и разочаровывает. Освоение космоса меня всегда интересовало в первую очередь как общечеловеческий социальный проект. Равенство. Братство. «Бессмертие для всех».

«Межпланетная революция», 1924

А получилось «В будущее возьмут не всех».

В этом-то и проблема. Когда люди говорят о частном развитии науки и технологий, всегда есть опасность, что эти знания будут доступны только элите, которая достигнет бессмертия и будет летать в космос. Для всех остальных людей на планете, очевидно, это приведет к ухудшению жизненных условий.

Технологии сейчас гораздо мощнее, чем сто лет назад, когда об этом писали космисты. Следовательно, и опасность того, что они начнут влиять на идеологию и социальное устройство, значительно выше. Технологическое общество легко превратить в фашистское, если маленькая группа олигархов, обретя бессмертие, получит неограниченную власть и будет вечно диктовать свои правила человечеству. Это самый ужасный сценарий из всех, что только можно представить.