Я тоже так могу

антон хитров                                           ЭССЕ ВЫХОДНОГО ДНЯ

текст:

ЭССЕ ВЫХОДНОГО ДНЯ                                           АНТОН ХИТРОВ     

The Blueprint представляет новую рубрику: теперь по пятницам мы будем выпускать эссе наших колумнистов и любимых авторов на темы, которые совершенно не обязательно связаны с новостной повесткой. Это могут быть размышления об искусстве, детские воспоминания, подборки любимого — в общем, все то, о чем можно будет читать не в приступе думскроллинга новостей, а, например, утром в субботу. Начинаем с колонки критика Антона Хитрова, который представил себе мир, где нет ни коммерческого искусства, ни меценатов, ни государственных субсидий на культуру, а труд художника принципиально не оплачивается. Вот как это может выглядеть — и вот почему это хорошо.

Вчера мы с женой Ксюшей в силу нашего интересного состояния баловались с одной концепцией, которую я хочу здесь пересказать. Речь у нас пошла о том, каким будет искусство в мире всеобщего равенства. Для нас обоих это важный вопрос, поскольку мы, с одной стороны, давно работаем в культуре, а с другой, верим во всеобщее равенство и не задумываясь пожертвуем ради него теми формами культуры, которые нам привычны.

Вот какая фантазия у нас была. Представьте общество, где никто не получает деньги за искусство. Может, это запрещено, а может, просто не принято. Как искусство попадает к зрителю (читателю, слушателю)? Элементарно: через натуральный обмен. Если вы хотите повесить у себя дома картину, вы предлагаете художнику обменять ее на вашу собственную картину.

Тогда где художники берут деньги? Ну, для начала у них может быть и другая специальность. Если в этом обществе принята трехдневная рабочая неделя, у людей останется масса времени, чтобы совершенствовать свои художественные навыки. А значит, искусство не станет примитивнее оттого, что перестанет быть профессиональным в сегодняшнем смысле этого слова.

К тому же три рабочих дня необязательно представлять как унылую повинность, необходимую только для заработка: художник волен заполнить их чем-то, что отвечает его ценностям и обеспечивает его темами для творчества (можно, например, преподавать язык мигрантам или проектировать общественные пространства).

Потом, не стоит списывать со счетов идею безусловного базового дохода. Но, думаю, жить на эти гарантированные вам по факту вашего существования деньги — радикальный вариант для тех, кто хочет посвятить искусству все имеющееся у них время (радикальный, потому что доход этот по определению базовый, а значит, вероятно, скромный).

Здесь у читателя возникают два логичных вопроса: что хорошего в такой системе — и какое искусство она производила бы? Давайте сначала попробуем разобраться с первым.

Здесь у читателя возникают два логичных вопроса: что хорошего в такой системе — и какое искусство она производила бы? Давайте сначала попробуем разобраться с первым.

Нашу фантазию вдохновил сериал Painkiller от Netflix («Побочный эффект: Смерть» в неудачной, на мой взгляд, русскоязычной локализации), который мы на днях залпом посмотрели. Это блестящая пятичасовая драма об опиоидной эпидемии, охватившей США на рубеже XX и XXI веков. Ее причиной был обезболивающий препарат OxyContin, вызывающий сильнейшую зависимость. Производитель — компания Purdue Pharma — знал о побочных эффектах, но намеренно скрыл эти факты.

Семья Саклер, владеющая компанией, очень трепетно относилась к своему наследию и жертвовала деньги, вырученные с наркоторговли, разным уважаемым учреждениям — в том числе культурным, таким, как The Met и Музей Соломона Гуггенхайма в Нью-Йорке. Вопрос «артвошинга» — отмывания репутации с помощью искусства — сериал рассматривает довольно пристально, и мы, как культурные специалисты, не могли не обратить на него внимания.

«Побочный эффект: Смерть», 2023

Painkiller заставил нас (уже в который раз) подумать о том, чьи интересы в действительности представляет искусство — а это почти всегда интересы элит, не совпадающие, мягко говоря, с интересами остального общества. Художник может искренне верить в демократические ценности и закладывать их в свою работу, но если его искусство пользуется поддержкой крупного бизнеса или государства, оно автоматически превращается в апологию крупного бизнеса или государства. Бывает, конечно, коммерческое искусство, окупающее себя само, но оно само не что иное, как бизнес и служит интересам тех же бизнес-элит (чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на продукты корпорации Disney).

Более того, профессиональное искусство существует постольку, поскольку существуют элиты, готовые в него инвестировать — а в обмен получать или прибыль, если мы говорим о коммерческой культуре, или репутацию, если речь о некоммерческой. Независимый художник, который обеспечивает себя сам, не взаимодействуя с элитами, — редкое и удивительное исключение. А значит, подлинно демократическая культура, которая не обслуживает статус-кво и не цементирует неравенство — это культура, создаваемая любителями.

Слово «любитель» обязано своими негативными коннотациями тому простому обстоятельству, что художник-непрофессионал, художник, зарабатывающий на жизнь чем-то другим, помимо искусства, не располагает достаточным временем для совершенствования своих навыков. Но мы-то говорим о ситуации, где люди работают три дня в неделю. Это не совсем утопия: некоторые страны уже сейчас экспериментируют с четырехдневной рабочей неделей и даже с безусловным базовым доходом.

Второй вопрос от воображаемого читателя звучит так: какое искусство породит эта система, где за труд художника никто и никогда не платит? Каким будет искусство, независимое от рынка? Я практически уверен, что важнейшим его качеством станет переосмысление ролей художника и зрителя. Какая самая популярная претензия к современному искусству? «Я тоже так могу». Многие ли в действительности способны повторить, например, картину абстракциониста Сая Твомбли — не так важно. Важно, что эти слова в принципе воспринимаются как претензия.

Художник мыслится как некто, наделенный эксклюзивными способностями. Если таковые неочевидны в его работе — он ненастоящий художник, самозванец. Фигура художника в общественном сознании — это, по сути, фигура Другого, только не демонизированная, а, напротив, идеализированная. Художник — это высшее существо. Художник — это не я.

Образ художника-небожителя выгоден элитам, ведь, принося жертвы этому идолу, взамен они получают легитимность. В мире всеобщего равенства искусство перестанет быть уделом избранных и станет общедоступной практикой вроде садоводства. Демонстрация эксклюзивных навыков окончательно уйдет из искусства, оно станет простым в исполнении — простым настолько, что фраза «Я тоже так могу» из претензии превратится в комплимент. Искусственный вопрос художественного мастерства, художественного качества исчезнет, а критерием вашей расположенности к работе станет ее соответствие вашим ценностям.

Остался последний вопрос: хочу ли я жить в этом мире? Честно, я не знаю. У меня есть небольшая коллекция современного искусства, мне нравится держать искусство дома, и я не уверен, что мои собственные работы — если они будут — заинтересуют кого-нибудь из интересных мне авторов настолько, чтобы они согласились на обмен. Я люблю дорогостоящие, масштабные инсталляции и спектакли, это часть моих культурных привычек, и мне будет трудно от нее отказаться.

С другой стороны, я не могу не думать о том, что, например, советское неофициальное искусство было совершенно свободно от симбиоза с элитами — и породило уникальные, прекрасные в своей осмысленности работы.

Как бы то ни было, существующий порядок вещей (в искусстве, экономике, политике и так далее) — никогда не единственная возможная альтернатива, и коль скоро у нас есть воображение, мы должны время от времени исследовать другие опции.