культура · интервью

30 мая 2025

«Мои любимые соцсети сейчас — это “Авито” и “Озон”»

ТЕКСТ:
Алиса Селезнева

ФОТО:
Арсений Несводимо

В галерее «сцена/szena» открылась персональная выставка Игоря Самолета «Канон», на которой нет ни фотографий, ни скриншотов — впервые в карьере художника, сделавшего скриншоты своим фирменным жанром. Зато есть бронзовая гвоздика и руки, держащие будто трепещущих птиц. Специально для The Blueprint Игорь Самолет заснял свой день на фотоаппарат моментальной печати снимков на чековой ленте, а Алиса Селезнева расспросила его про отказ от социальных сетей, тревожность как маркер поколения и о том, почему художник — такая же работа, как все остальные.

Фотографии Игоря Самолета, сделанные на фотоаппарат моментальной печати снимков на чековой ленте

— Мне кажется, вы первый, кто перенес цифровой контент из виртуального пространства в реальное, и попал в нерв времени. Скриншот — серьезный поколенческий маркер.

— Да, с такой-то тревожностью несложно попасть. Суперсила у каждого своя, я вот умею делать мемы. Если переходим в категорию искусства, то это образы. Для меня важно придумать единицу смысла. Это то, что меня очень радует как художника. Я хорошо помню момент, когда пришел к подруге, к Даше, трясу телефон и говорю: «Это документ, вот с чем надо работать». После этого я долго искал форму перело-жения скриншота из цифрового пространства в физическое, чтобы сохранилась эфемерность этого контента. Так появился пенопласт. Ты выдергиваешь из огромного потока какие-то единицы контента и даешь им возможность просуществовать дольше. Есть визуальные теги каждого десятилетия. Скриншот — это визуальный тег 2020-х. Мы действительно застали мощный скачок «смартфон — соцсети», вокруг которого сформировалась целая культура. Это время, в котором определяющим стало личное. Очень важный момент, что в российском искусстве категории личного всегда уделялось мало внимания. У нас всегда разговоры идут с точки зрения «мы», каких-то общих тем. А вот это личное, камерное, где-то даже интимное — считается мелковатым. Но при этом соцсеть — именно про личное. Cейчас цифровая коммуникация претерпевает трансформации — и я ушел в более традиционные практики. У меня раньше был метод: я делал фотографию и ставил ее на заставку на телефоне. И ждал, как рыбак на реке, пока придет какое-то сообщение, уведомление, — чтобы сделать скриншот. Иногда случалось чудо и текст начинал работать с изображением. А сейчас никакую переписку я не скриншотил сто лет уже.

Елка Игоря Самолета, галерея сцена/szena, Ярмарка |catalog|.

— С фотографией получился другой интересный фокус. На последней ярмарке «Каталог» была ваша скульптура — засохшая елочка без веток. Абсолютно все делали с ней селфи.

— Это забавно, потому что я давно перестал пользоваться VPN, и этот ажиотаж прошел мимо меня. 

— Совсем-совсем не пользуетесь соцсетями?

— Это вопрос про замедление. Одна из самых главных проблем сегодня — это повышенная тревожность. Тревожность заключается в том, что у нас сотни информационных потоков, которые нам не нужны на самом деле. Но в силу того, что у нас есть инструменты в виде соцсетей, мы не можем от этого отказаться. Это становится зависимостью. Раньше ты знал только то, что происходит у тебя во дворе. Я в какой-то момент понял, что мне не нужна вся эта информация. Потому что я с ней просто не справляюсь. Я такой объем информации не успеваю переработать. Тогда я придумал для себя правило и назвал его «радиус эмпатии». Радиус эмпатии — это то, на что ты можешь реагировать. Это пришло в момент, когда я смотрел на «Авито» котиков и думал, что всем нужна помощь и дом, реагировал на каждую фотографию. В какой-то момент я сказал себе: «Стоп, Игорь, у тебя в дворе до хрена этих котиков. Пойди их покорми». Кажется, нужно делать те вещи, которые тебе по силам.

"

Вопрос, как уравновесить силу твоей любви, чтобы она не была разрушающей

Фотографии Игоря Самолета, сделанные на фотоаппарат моментальной печати снимков на чековой ленте

— Довольно забавно, что художник, который заявил о себе скриншотами и сторис в инстаграме, перестал пользоваться VPN.

— Определенная логика в этом есть, потому что ты реагируешь на время, и сейчас часть соцсетей осталась за рамками. Как только я выключил VPN, я начал снимать на детский фотоаппарат с мгновенной печатью. Это было какое-то замещение — что мне нужно производить картинки. Я снимаю каждый день. Мои любимые соцсети сейчас — это «Авито» и «Озон». Я смотрю отзывы о товарах как тикток — не шучу. Это настоящее коллективное бессознательное. Вообще такое потребление — это антистресс. А еще это возможность реализоваться, потому что нам всем хочется почувствовать, что мы можем что-то купить, а отзыв на маркетплейсе — это еще и возможность сделать так, чтобы твой голос был важен и услышан. Я готов сделать кинозал и просто это показывать. Это те же рилсы, но не модные, меня это успокаивает.

— Характерно, что я медленно подвожу к тому, что вы художник поколения, а в итоге мы шутим про тревожность и обсуждаем маркетплейсы, которые действительно стали отдушиной.

— Я вообще считаю, что искусство мало на что влияет и ничего не меняет. Художники не являются никакими рок-звездами. Они в России вообще невидимы. Они не создают никакого мощного смыслового поля.

— Но искусство может быть терапевтичным для зрителя.

— Для художника — точно. Вы знаете, я недавно встретил психолога, рассказал про свою тревогу, она говорит: «Ой, слушайте, я впервые в жизни встретила адекватного художника, потому что вы хотите от тревожности избавиться». Но если посмотреть процент людей, которые ходят в музеи, — он настолько мал. Это вообще несоизмеримо по влиянию с тем же видеоконтентом. Вот моя мама не знает Кулика (Олег Кулик — акционист и художник, одна из ключевых фигур в истории современного российского искусства. Наиболее известен перевоплощением в человека-собаку — прим. The Blueprint), но живет прекрасно. Это ни на что не повлияло. И на мои выставки она не ходит.

— А почему мама не ходит на ваши выставки?

— Ей не интересно искусство в целом. Однажды она была в Москве, я предложил ей сходить на мою выставку или в храм Христа Спасителя, иначе по времени не выходило. В храм Христа Спасителя, естественно, мы пошли. На выставке будет скульптура, посвященная маме, — гвоздика. Это ее любимый цветок, она родилась 9 мая, такой двойной праздник для нашей семьи. Гвоздика буквально пережила культуру отмены в 90-х, потому что это был цветок символический, а из-за рубежа появилась буржуазная роза. Гвоздика стала мемориально-кладбищенским цветком, у него исторический нарратив очень мощный, а для меня это всегда был красивый цветок. Мой любимый. Я хочу освободить ее от контекста.

— Вы как будто делаете не очень коммерческое искусство.  

— Вопрос в материале, который я использую, а это пенопласт. Постоянно задают вопросы «Сколько живет пенопласт?», а он живет вечно — главное, его под солнечными лучами палящими не держать. Другое дело холст — проверенный носитель, но его тоже под солнцем и под дождем особо не подержишь. Я уже устал объяснять, что пенопласт не просто не утонет, а еще и всплывет (смеется).

"

Сказки про жир в искусстве я обожаю. Продали картину и купили квартиру

Фотографии Игоря Самолета, сделанные на фотоаппарат моментальной печати снимков на чековой ленте

— Другое дело бронзовая елка, которую раскупили еще на превью ярмарки «Каталог».

— Я давно хотел из бронзы что-то делать, но искал точность образа и материала. Недолговечная новогодняя елка, которую пора выкидывать, перешла в категорию вечного. Я очень люблю Новый год как праздник. И я его люблю, потому что там очень много украшательства. После Нового года, когда нужно вынести елку, есть несколько путей. Выкинуть ее с балкона, а потом выкинуть в мусорный бак, что я обычно и делал. Или, например, тащить через весь подъезд, а потом подметать. В какой-то момент я догадался, что можно просто обрезать ветки, сложить их в мусорный пакет, а ствол вынести отдельно. Я так и сделал и увидел, что ее оголенная форма — классная. Закинул ее на балкон, она там сушилась, во время уборки вспомнил про нее и сфотографировал. Красная звезда — это некий символический объект, который связывает поколения, в нашей семье ей лет 30 уже. А еще это работа про ненужность и одиночество, которое особенно сильно ощущается вокруг салютов и веселья. В этом объекте, который связывает нас с традициями, очень много нарративов. Я понял, что елка получилась, когда ее доделали и я поставил ее у подъезда, — смотрелась очень аутентично. На выставке в галерее «сцена/szena» тоже получилось переложение образа в объект — бронзовые руки и живая птица.

— В смысле — чучело из живой птицы?

— Да, это был сложный этический вопрос — найти птиц, которые умерли своей смертью. Я приходил в отчаяние на «Авито» — нет чучел птиц, только воробьи. В итоге на выставке воробьи, синицы и овсянка, которая где-то запуталась. Птицам, которые могли разложиться и исчезнуть, дают вечность. Выставка называется «Канон». Он многосоставный: там есть звук, объекты из бронзы и птицы. Знаете, в какой-то период у тебя возникают определенные понятия в жизни. Какое-то слово вспыхивает неоном, и ты начинаешь через это понятие анализировать через свою жизнь и опыт. История, которая показана в галерее, строится на воспоминаниях, переложенных в образ, в объект. Птица в моей руке — очень понятный образ. Но когда в детстве мы пытались ловить птиц или брать попугайчика в руки, у меня было очень сложное ощущение, с этим связанное. Я беру маленькую живую птичку в руки, и у меня появляется непреодолимое желание сжать ее. Откуда это желание? Когда я начал про это рассказывать, оказалось, что такое желание — распространенный опыт. Любовь, с которой ты берешь в руки птицу, может убить ее. Мне рассказали какую-то фантастическую историю: боксер в подростковом возрасте брал цыплят и не рассчитывал силу. Любовь превращалась в смерть. Вопрос, как уравновесить силу твоей любви, чтобы она не была разрушающей. Любые избыточные эмоции хороши в фильмах, но в жизни они имеют сокрушительную силу.

— Получается, вне зависимости от техники главное в ваших работах — это нарратив. Они могут рассказывать истории.

— Главный вопрос всех моих работ — как быть счастливым. Я вечно пытаюсь найти на него ответ. И в зависимости от возраста, от ситуации, от контекста ты предлагаешь разные решения. И это, кстати, не самая популярная тема в российском искусстве. Главный вопрос — как быть несчастным. На выставке в МАММ «Энергия ошибки» на стене было написано: «Как быть счастливым в предложенных исторических обстоятельствах». Надо составить правильную комбинацию, чтобы чувствовать себя счастливым. Это базовая миссия всей нашей жизни — почему этот вопрос не может звучать в искусстве?

"

Есть визуальные теги каждого десятилетия. Скриншот — это визуальный тег 2020-х

Выставка «Энергия ошибки», МАММ, декабрь 2019 – февраль 2020

— У вас есть сейчас на него ответ?

— Сейчас я чувствую себя не очень (смеется). Но при этом я нахожу точки, где мне хорошо. Я, например, очень вдохновляюсь бытовухой. Мне нравится, когда я кому-то помогаю (например, поддерживаю проект «Дари еду»). Я пытаюсь насытить свою жизнь такими событиями, которые снижают тревожность. Мама заболела, кот подцепил какой-то вирус. Но я чувствую, что у меня есть возможность быть счастливым. Еще я бы с удовольствием просто бы пожил без телефона. Но, к сожалению, не могу сделать.

— Даже на период какого-то отпуска?

— В отпуске попробую телефон просто отключить. Но есть же обязательства — работа, преподавание.

— А преподавательский опыт вам как-то в искусстве помогает?

— Я как преподаватель разрешаю себе дурачиться. Например, сейчас я участвую в студенческой выставке. Галерея ждет работы определенного типа, а я часто разрешаю себе делать некоммерческие вещи, в том числе для таких выставок со студентами. Меня даже спрашивают — почему ты вообще в этом участвуешь? А я экспериментирую. А эксперименты всегда про ошибки. Ошибка дает энергию для того, чтобы не перестать ощущать и чувствовать. Но вообще преподавание дает некую финансовую стабильность. Это классическая схема: ты художник и преподаешь. Никто ничего лучше не придумал. Даже Йозеф Бойс преподавал. К тому же это возможность посмотреть на новое поколение.

— Они все зумеры?

— Да. Зумерская энергия достаточно вялая, честно говоря. Наши родители прошли 90-е, мы в них выросли в вечном нервяке, у нас пожизненная тревожность. А эти — на вайбе. Я им говорю: «Вы просто должны приносить домашнее задание, чтобы мы куда-то двигались».

— А они не приносят?

— У меня практические задания, мы должны делать практические вещи. Теории им хватает без меня. На старте карьеры все настолько преисполнены собой, что хотят находиться в буферной зоне фантазий. А в жизни ничего не происходит — инсталляция не сделана, картина не написана. Я же приехал с Русского Севера, а проблема регионального художника в том, что он заточен на процессе. Мне очень нравилось делать искусство, что-то снимать, но я никогда не думал о продукте. Потому что в регионе отсутствуют институции и стипендии. Перемещаясь на территорию Москвы, понимаешь, что здесь по-другому. Я словил этот момент, когда еще в Школе Родченко учился: ты делаешь серию, ты должен ее закончить в определенные сроки, потому что там дедлайн. Ты начинаешь жить проектно — от дедлайна к дедлайну. И я очень долго перестраивался.

"

В какой-то момент я сказал себе: «Стоп, Игорь, у тебя в дворе до хрена этих котиков. Пойди их покорми»

— Вам не кажется, что это проблема синдрома самозванца? Вот есть великая история искусства, и сложно начинать что-то новое из сегодняшней точки. Понятно, что нонконформисты работали в стол, не было рынка — но не было и доступа не то что к мировому современному искусству, а даже к модернизму.

— Сейчас, в отличие от андеграунда советского, люди отравлены возможностью выбора. Все понимают, что могут сделать выбор в пользу более сытой жизни. А тогда рынок не отравлял возможностями. Я точно знаю про себя, что меня искусство наполняет. Был год, когда я не занимался искусством. Это так грустно. У меня был небольшой бизнес по продаже детских развивающих игрушек, который я открыл для того, чтобы уехать в Москву и поступить в Школу Родченко. Важно понимание, кто ты сам. Если ты — врач, то всегда им будешь. Мне кажется, художник — это такая же профессия — она не лучше, не хуже остальных. Просто есть некая мифология вокруг нее. Это такое же ремесло и труд. Чтобы сделать инсталляцию, тебе надо машину разгрузить, загрузить, упаковать, дебет с кредитом свести. Российский художник должен уметь просто все. И чертеж сделать, и смету составить, и людей найти.

— У вас — как Пригов завещал, «судьба художника хранила от славы лет до тридцати». Как проходил ваш путь становления в сфере?

— Я первую инсталляцию сделал в 33 года, потом ковид долбанул, мне было 35. У меня было три года — вот вам вся история. Понимаете, не успел масштабироваться, жира никакого не было. Поэтому сказки про жир в искусстве я обожаю. Продали картину и купили квартиру.

— Константин Звездочетов буквально продал работу «Артисты — метростроевцам» и купил квартиру.

— Тогда были случайные сумасшедшие возможности, а сейчас их нет. Возможностей нет, а потребность производить искусство есть. У меня серьезное академическое образование, я умею делать академическое искусство. Но мне казалось этого мало, потому что производство единицы смысла меня больше интересует, чем производство единицы продукта. Я по образованию графический дизайнер, занимался версткой книг, но мне хватило года в офисе, чтобы понять, что это вообще не моя история. Тратить на это жизнь и делать такое целью всей жизни я точно не захотел. Сейчас художка, рисование с этюдником с натуры в полях, графический дизайн выглядят как классический путь. А потом я просто занялся фотографией и понял, что фотография — это мой медиум. А потом фотография превратилась в скриншот. Потом фотоизображение переложилось в пространство и стало инсталляцией. Кстати, удивительно, что на выставке в «сцене/szena» не будет ни одной фотографии.

Фотографии Игоря Самолета, сделанные на фотоаппарат моментальной печати снимков на чековой ленте

— Это первый проект, в котором у вас не будет ни одного снимка?

— Удивительно, я не думал об этом. Но представление о том, что ты должен быть цельным художником и работать с одним медиумом всю жизнь, для меня не работает. В каждой инсталляции я добавляю какой-то новый элемент. Я недавно спрашивал себя: «Игорь, зачем тебе новое? Вот птицы. Ты с этими птицами никогда не связывался — не знаешь, чем и как правильно их травить (процесс обработки тела мертвого животного или птицы, чтобы они не испортились и сохранили свою форму и вид в процессе создания чучела; включает удаление жира, мяса и других тканей, а также подготовку к сушке и наполнению. — Прим. The Blueprint), чтобы моль не завелась». Но все равно продолжаю это неизвестное добавлять. И всегда есть элемент тревожности о том, что не получится, потому что ты с этим не работал. Скучно ведь быть заложником визуальной концепции. Мне кажется, когда ты меняешься, искусство должно меняться с тобой. Я могу вернуться к любой форме, которая была найдена, и ее продолжить. Но я не возвращаюсь.