Тонкие материи

Продюсер:
Виктория Слащук

Фотограф:
Александра Гонохина

Одним из хедлайнеров фестиваля «Архстояние» стала художница Ирина Корина, которая вместе с Ильей Вознесенским построила в просеке «Павильон заблуждений» — двухэтажную постройку, где вместо стен — шторы из тюля. Фотограф The Blueprint успел поймать Ирину во время работы над проектом, а редактор, приехав на фестиваль, обнаружила готовый дом, но без хозяйки. На связь художница
вышла уже с дачи, чтобы обсудить,
почему предсказания — это заблуждение, что такое дом сегодня и почему тюль — несчастная материя.

На «Архстоянии» мы с вами разминулись, вы внезапно уехали утром в субботу, ровно в тот момент, когда наконец выглянуло солнце и все пришло в движение. Не любите тусовку?

Я раньше всегда уезжала в тот момент, когда начинали приезжать машины. И в этот раз рассчитывала, что все будет как обычно, а оказалось, что дочка собиралась попасть на все концерты и страшно раздосадована. Случилась драма, мы договорились остаться, а потом выяснилось, что ей самой нужно срочно уехать, и мне надо довезти ее до города. В общем, все пошло не по плану. Но в целом да, во время монтажа на «Архстоянии» ты ощущаешь простор и тишину, а потом наступает момент, похожий на час пик на станции «Охотный Ряд». И соединение толпы с природой меня пугает.

При этом, выбирая место для арт-объекта, вы простору полей всегда предпочитаете чащу или хотя бы рощу.

Это связано со смыслом объекта. Мы с моим соавтором Ильей Вознесенским хотели сделать его на границе между полем и чащей, примерно так и получилось — «Павильон заблуждений» стоит в зарастающей просеке. Мне нравится, что издалека его немножко видно, такой заманивающий силуэт, как будто бы там что-то есть спасительное. Обман ожиданий.

Почему вы хотите меня, зрителя, обмануть?

Это же «Павильон заблуждений». Собственно, изначально кураторы «Архстояния» Антон Кочуркин и Юлия Бычкова звали меня сделать «Павильон предсказаний», но я терпеть не могу предсказания. Иллюзорный мир кажется мне чем-то болезненным и чреватым последствиями. В общем, я считаю, что верить в предсказания — это заблуждение. И смысл нашего пространства в том, что никакого спасения в нем нет — ни от дождя, ни от ветра, ни от холода. Лес снаружи, и внутри тоже лес. По крайней мере сейчас, потому что в следующем году мы надеемся построить внутри жилой домик, где можно будет остаться на ночлег. Пока же это не дом, а скорее мембрана из тюля.

Почему тюль?

Вообще мы хотели сделать тент, но это оказалось не совсем технически возможно. А тюль был у меня в других эскизах павильона — такая несчастная, трагическая материя. Для меня совершенно чуждая. У меня ни дома, ни на даче тюля нет. Это материя казенных домов: детских садов, поликлиник. Плюс в деревне ее используют для того, чтобы не было видно, что происходит в доме. Светоносная ткань, которая что-то скрывает. Еще в ней есть узор, орнамент, фальшивая красота — девочки примеряют его как платье невесты. Еще и на ветру классно трепещет.

«Павильон заблуждений»

Где брали тюль?

В магазине тканей. Мне было важно, чтобы он был неодинаковый, чтобы это не был дизайнерский интерьер, где все орнаменты подобраны. Поэтому у нас тюли разные и разных оттенков: одни, совсем белые, даже фиолетовые, другие желтовато-теплые, третьи сероватые. Хотелось, чтобы было неидеально, неказисто.

этот тоскливый материал заменяет у нас стены — то, что должно быть твердым, должно защищать. Но это наивная преграда, которая никого никогда не остановит

В чужие предсказания вы не верите, а в свои предчувствия? Себе доверяете?

Тут сложно отделить предсказание от намерения. Любой план — это же мистическая история. Это некая часть будущего, которая еще не существует, но может воплотиться. И в этом смысле все проектные работы, в том числе архитектор или сценограф, на которого я училась, завораживают. Не было ничего — а постепенно возникло. Я однажды побывала на странном мастер-классе в Сколково, где человек рисовал структуры на доске и объяснял, что есть люди, которые продумывают далеко вперед, на несколько лет. А дальше оно или сбывается, или нет. Отчасти это тоже предсказание. Или есть такой прекрасный итальянский художник Альберто Бурри, который вообще-то был военным хирургом, а попав в плен, занялся живописью и начал с того, что стал как бы лечить холсты. Зашивал их, как хирург. И всю жизнь занимался как бы ранеными материалами: сначала мешковина с пятнами красной краски и швами, потом полиэтилен, который в 50-е только появился. И все дошло до финальной его грандиозной работы Cretto di Gibellina, «Трещина Джибеллина». Город Джибеллина был разрушен землетрясением, Бурри позвали сделать там проект, и они придумал полностью закатать его в бетонный массив высотой примерно с человеческий рост, но так, чтобы трещины повторяли изгибы улиц и очертания домов. Получается, что он, с одной стороны, все погреб, с другой, город стал памятником. И можно ли вот это назвать предсказанием? Когда художник от первых работ приходит к таким вот гигантским, но тоже невероятно драматичным.

Альберто Бурри. Белый большой пластик. 1964

Альберто Бурри. Rosso Plastica, 1963

Альберто Бурри. «Трещина Джибеллина», 1984—1989

Завидуете? Арт-проект размером с город.

Нет, конечно. Тем более что художник несет ответственность за то, что делает, а в случае такого монумента она грандиозна. Но вообще я никогда в жизни не делала никаких объектов в городе. Все-таки музейное пространство или Никола-Ленивец — это места, куда человек приходит, зная, что перед ним будут художественные проекты. Это совсем другой тип высказывания — не в поле искусства, а в реальной жизни. Более того, мне кажется, что архитекторы и дизайнеры — это люди, которые пытаются сделать мир прекрасней, удобней. А я нацелена то, чтобы пережить и передать что-то не всегда приятное, а значит, это может быть не так уж красиво или комфортно. И есть шанс, что так ты скорее ухудшишь ситуацию в городе, нежели улучшишь. Наверное, поэтому большинство паблик-арта, который я вижу, — это что-то крупное и яркое, не искусство, а дизайн.

Если вернуться к Бурри, искусство лечит?

По крайней мере, самого автора. Про остальных... Скорее, это провокация, повод для беседы с самим собой, со своим спутником, с обществом. А для художника оно явно терапевтично.

Вы несколько ушли от моего вопроса про вашу собственную способность к предсказаниям, меж тем из сегодняшнего дня она вполне очевидна. То ли бункер, то ли танк, занявший все пространство галереи XL, вы показали на выставке «Позитивные вибрации» еще в 2006-м. Дальше больше.

На самом деле меня у меня всегда была амбициозная идея поймать то, что соответствует настоящему моменту. Мне ценно, когда работа не на века, а когда ты можешь почувствовать, какого она года и из какой страны. Но, видимо, давно было понятно, к чему все идет.

Некоторое злорадство не испытываете? Мол, а я говорила.

Ну как... Мне казалось, что это все очень страшно, а оказалось, что так и есть — очень страшно. И меня это, конечно, не радует. Но иногда забавляет, когда говорят: «Ой, смотрите, это же как в той работе было».

встреча твоей работы со случайным прохожим на улице — это откровенный, храбрый диалог, на который я пока не способна

Про какую чаще всего вспоминают?

Про «Благие намерения», которая в 2017 году была на Венецианской биеннале: там одновременно склад похоронных венков разных калибров и иллюминация, как на бульварах. Или про «Теневой павильон», который мы делали на «Архстоянии» в 2016 году: это был некий кокон, сделанный из щитов омоновских. Темой фестиваля было «Убежище», и это было пространство, которое как будто бы защищено, но при этом оно не дает тебе возможности выйти, ты оказываешься в тюрьме. Но все это, конечно, не про дар предвидения и не про мои уникальные какие-то ощущения. Я просто антенна, которая пытается уловить, диагностировать какие-то социальные вещи.

Какие ощущения у вас сейчас?

Ничего не понятно. Собственно, нет дома или безопасного места, которое может тебя укрыть. Дом, улица, внешнее, внутреннее — все стало какой-то открытой всем ветрам зоной.

«благие намерения», 2017

Про дом у вас в этом году аж три проекта. Помимо «Павильона заблуждений» это выставка «Таяние», которая прошла весной на «Винзаводе», а на осень в РАМТе назначена премьера спектакля «Здесь дом стоял». Так совпало?

Павильон по ощущением близок тому, что я делала в галерее. Там даже была попытка сделать еловые заросли, которые видны сквозь окна и как бы продолжаются внутри дома. А РАМТ... Ну, видимо, сейчас об этом все думают. Всех сейчас беспокоит тема отъезда, возвращения, невозвращения. Спектакль — это же коллективный проект: режиссер — Марина Брусникина, драматург — Андрей Стадников. А главные авторы там — сами артисты, старожилы театра. И большая часть спектакля — это их воспоминания и размышления о том, является ли театр твоим домом, можешь ли ты переждать в нем какие-то времена, оставаться в своем мире независимо от того, что происходит по ту сторону театральных стен. Вообще спектакль изначально назывался «Старая квартира», но в целом это тоже про дом. И тюль именно в спектакле, кстати, впервые появился.

Мне казалось, что это все очень страшно, а оказалось, что так и есть — очень страшно

Откуда в вас эта любовь к тканям и материалам вообще: клеенкам, линолеуму и прочему ассортименту то ли строительного, то ли блошиного рынка?

Я материальный человек. Я все время с материей имею дело и сражаюсь. Я живу с рождения в одном доме, и в нем есть вещи разных поколений, которые как бы на меня нападают. Постепенно все загромождается и происходит война за то, что выкинуть, а что оставить. Избавиться от вещей не так-то просто, у них у всех свои биографии, поэтому лучший вариант — использовать их в своих проектах, вовлечь в процесс, дать им слово. Там их истории, аура считывается, мне кажется. В «Таянии», например, были зайчик на лыжах из соломки, картинка с птичкой из гербария, переливающиеся картинки с волками, совами, белками какими-то, которые я купила около Курского вокзала. Они меня заворожили своим ужасом и некоторое время были выставлены на даче. Помню, лису купила в магазине Fix Price за 200 рублей. В общем, они лежали и заполоняли пространство, я думала, куда бы их выкинуть или кому подарить, а потом они вдруг накопились до какой-то критической массы и собрались в единую структуру. Я всегда очень радуюсь, когда вещи находят свое место в работах, которые потом, если повезет, находят свое место в чьих-то коллекциях или в галереях. А какие-то другие вещи до сих пор лежат и меня раздражают. Еще я думаю о том, что иногда я приобретаю какие-то вещи 60-х или 80-х годов для своих работ, и моя дочь уже вряд ли отличит наше семейное от купленного. А для меня это важно, одну вещь я запросто могу разрезать, приклеить, потерять, а другую нет. В общем, надо обдумывать, что теперь делать со всем этим наследием.

Что для вас дом?

Я теперь понимаю, что это как бы какая-то очень хрупкая иллюзорная субстанция, которая только казалась вечной. А теперь для многих людей дом переехал вместе с ними и остался у них в голове, сердце. Видимо, где ты, там и дом. Но любопытно знаете что. И если ты снимаешь квартиру или студию, то они быстро наполняются вещами с блошиного рынка, растениями. Вообще это все сделать легко. Сложно, чтобы люди вокруг тоже появились приятные.

Вы не думали уезжать?

Я не собираюсь, да. По ряду причин. У меня тут мама, которую никак нельзя оставить. Но я не знаю, поехала бы я, если бы у меня были другие какие-то обстоятельства, вот. Пока еще не понятно.

может быть, в наши времена, учитывая все происходящие события, вещи должны просто утратить какую-либо ценность

Отношение к работе не поменялось у вас после 24 февраля?

Я для себя решила, что я хочу заниматься тем, чем я всегда более-менее занималась. Есть люди, которые сказали, что они не могут больше работать. А мне, видимо, страшнее, наоборот, ничего не делать. Пытаюсь какой-то диалог поддерживать, делать то, что интересно, потому что, если тебе неинтересно, ты или бросишь и не доделаешь, или это и другим будет не интересно. Ну и быть более внимательной к тому, в чем участвуешь. Я совершенно не готова участвовать в политических проектах, хотя я и до этого особенно не участвовала. Хотя все является политикой, конечно.

В следующем году поедете в Никола-Ленивец жить в своем домике?

Если он возникнет, конечно. Надо же испытать на себе. В целом всегда мечтала построить какой-нибудь такой домик. Или кучу домиков. Я, конечно, хотела быть архитектором, но не стала. А вот теперь, надеюсь, удастся соорудить то, в чем можно жить.

 — искусство лечит?

 — По крайней мере, самого автора.