Выставочный сезон 2023.
КРУГЛЫЙ СТОЛ
Как справляться с цензурой, что придет на смену международным блокбастерам и с чем связан бум выставок о советском — The Blueprint решил узнать, что думают о подходящем к концу выставочном сезоне сотрудники ведущих государственных музеев Москвы. Получился неожиданно довольно оптимистичный разговор.
Ксения Гусева
Заведующая отделом искусства XIX-XX веков Пушкинского музея и по совместительству преподаватель Российского государственного гуманитарного университета, где ведет программу «Кураторство художественных проектов».
Историк искусства, ведущий специалист выставочного отдела в Музее русского импрессионизма, куратор.
Куратор Музея Москвы, историк искусства. Специализация — история советской художественной промышленности, дизайн текстиля, мода.
Приглашенный преподаватель Высшей школы экономики, историк искусства и независимый куратор. Работает с институциями как приглашенный сотрудник. Поле интересов — академия и ее стык с музеем.
Надежда Плунгян
НАВОДИТЕ НА ПОРТРЕТ СПИКЕРА, ЧТОБЫ УЗНАТЬ ПОДРОБНОСТИ О НЕМ
Александра Данилова
Анастасия Винокурова
Каким вы увидели сезон и какие выставки можете отметить?
Анастасия Винокурова:
На меня большое впечатление произвела выставка «17/37. Советская скульптура. Взлет», прошедшая в Новом Манеже, с точки зрения кураторского и архитектурных решений — в первую очередь использование бетонных блоков для экспонирования деревянной скульптуры. На мой взгляд, это было очень эффектно и выразительно. И то, что представили малоизвестную деревянную скульптуру Михаила Матюшина из собрания Слободского художественного музея, из естественных кусков дерева, корней, такие биоморфные формы.
Александра Данилова:
С одной стороны, было много новых интересных проектов разного размера и разного размаха. Я безумно люблю выставки в Музее русского импрессионизма — они интересны широкой аудитории и при этом несут в себе много открытий для специалистов. На выставку «Отличники» вы, конечно, забрали у нас всех лошадок, которых мы сами планировали взять. Но когда две лошади Репина и Поленова оказываются рядом, то ты наконец понимаешь, что у них на двоих было одно несчастное нормандское животное. Вспоминаю и выставку «Дом моделей» в Музее Москвы. Я честно скажу, что, поскольку год получился достаточно активным, я жалею, что многие выставки я просто пропустила. Например, я не успела сходить на Петрова-Водкина.
выставка «17/37. Советская скульптура. Взлет»
Надя Плунгян:
Для меня была явлением выставка Савинова в Музее импрессионизма — это очень крупная фигура, которая соединяет Саратов и Ленинград. Это символист, который не известен как советский художник. Это было открытие — крупный художник XX века, который раньше оказывался где-то на задворках. Выставка Савинова была нова тем, что получилось встроить и объединить начало века и его середину, и это было сделано легко, с неизвестными вещами. На выставке «Дом моделей» искусство соединяется с производством очень аналитически, архивно. Но это зрелищная выставка, которая создает более близкую дистанцию с советским индустриальным пространством, его иерархией. И интересно, что у нас не было таких интеллектуальных проектов, которые свободно соединяли бы эти вещи. Нет философского элемента, хотя в нулевые считалось, что это необходимо. Тогда поставить себя на одну доску с Делезом куратор не мог, а сейчас этот барьер вроде как преодолен.
выставка «Отличники»
Выставка «Александр Савинов. Миражи»
Ксения Гусева:
Я, наверное, из тех кураторов, которые редко ходят на выставки. Не то чтобы специально — так получается. Первое, что мне приходит, это «Всеобщий язык», «Котел алхимика», и выставка в Пушкинском — «Салоны» Дидро. Все эти три выставки имеют общий знаменатель. Это то, о чем говорила Надя. Все эти выставки интерпретируют обилие экспонатов, которые кажутся не очень зрелищными. Но при этом они раскрываются, встраиваясь в единый нарратив. Во «Всеобщем языке» я простояла 30 минут, изучая документы. Это мечта, когда документы выставлены наравне с живописью. Они были так представлены... Вот это — «обратите внимание, что главное это вот эта подпись, что он выписал себе ящик вина». То же самое с Дидро, там вроде бы есть живопись, невероятные гравюры, сумасшедшие шпалеры, но меня тянуло к витрине с каталогами. И я понимала, что главный экспонат этой выставки — это эти книжки, и я была невероятно счастлива тому, что экспозиция помогла показать значимость обыденных вещей, которые на самом деле являются объектом всей этой мысли.
Выставка «Котел алхимика»
экспонат с Выставки «Всеобщий язык»
Александра Данилова:
Мне кажется, что архивный аспект отчетливо звучит в разных выставочных проектах. Для меня открытием в ходе работы была морозовская библиотека, которая совершенно по-другому раскрывала привычные произведения, ставшие хрестоматийными. Я вдруг задумалась, нет ли у вас ощущения, что на наших глазах искусствоведение начинает превращаться в более строгую науку, связанную с документами, архивами? Такой ракурс исследования сейчас очень популярен, причем не только здесь, но и во всем мире.
Надя Плунгян:
Я думаю, что это так. Это связано с тем, что от нас очень сильно отплывает XX век. Мои студенты курса со второго работают в архивах. Когда я училась, это было совершенно невозможно. Нас допускали до архивов только на стадии диссертации, реже дипломной работы. Если человек в дипломе использовал настоящие архивы, неопубликованные, это было событие и суперквалификация. Сейчас все оцифровывается бесконечно, и доступ в архивы легче, чем у нас был. Квалификация растет. Это, конечно, зависит от педагогов, но студенты сами хотят этого. Для нас это высокий уровень, а для них это уровень базовый, высокий уровень для них — это концептуальное разъяснение, как ни странно. В постмодернистские годы концепции каждый дурак придумывал и жонглировал ими. А сейчас внезапно концепция — это ответственность. Также мы больше не можем делать выставки, просто повесив вещи. С этим всегда был конфликт. Обычно мы из музеев всегда слушали: это же вещи. Просто разместите вещи. Вещи говорят сами за себя. Я помню, как десять лет назад в Институте искусствознания у нас была дискуссия о постоянной экспозиции Третьяковской галереи. Я говорила, что нужны подробные экспликации, и мне сказали: «Музей это не библиотека». Сейчас же с QR-кодами мы видим, как все меняется, экспозиции приобретают больший объем, растет квалификация зрителя и квалификация куратора.
Александра Данилова:
Я бы вот тут побыла старой музейной бабушкой, если можно. Мне как раз кажется, что если для того, чтобы объяснить зрителю, для чего вещи на выставке повешены, вам нужно 10 страниц текста, то этого просто не надо делать. Потому что вещи действительно говорят сами за себя, и вы их должны подобрать таким образом, чтобы зрителю без объяснений была понятна главная идея. А дальше можно наращивать материал. Сейчас уровни этого материала предлагаются очень серьезные. Поскольку мы тут упомянули студентов, я, как человек старорежимный, каждый год содрогаюсь, потому что слышу, что этикеток у нас не будет, они будут по QR-коду, который все скачают на входе. У моего телефона правда нет такой возможности.
Многие ваши коллеги говорят,
что стали замечать, что в последнее время люди стали по-другому ходить в музеи. Поход в музей стал душеспасительным делом. Замечали ли вы что-то подобное?
Александра Данилова:
Мы заметили, что повысилась посещаемость. На выставке, посвященной братьям Морозовым, мы обнаружили, что у нас огромное количество посетителей, которые ходят не один раз. У нас были люди, которые посещали выставку три-четыре и более раз. А ведь считалось, что выставка — это такое дело: сходил, галочку поставил и больше туда не ходишь. Можно ли это списать на архитектуру выставки, которая представляла собой идеальный музей? Мы с вами ходили туда отдыхать, в эти идеальные, чистые, белые пространства с чудесными с детства знакомыми произведениями, которые действительно могли восприниматься как душевное лекарство. Но мы понимаем, что появился запрос не на «быстро пробежать по выставке», а на какое-то вдумчивое посещение.
выставка «Брат Иван. Коллекции Михаила и Ивана Морозовых»
Анастасия Винокурова:
Я вожу экскурсии по выставкам, организованным нашим музеем, и слышала много отзывов о выставке «Авангард на телеге. XXI век». Она открылась в феврале прошлого года, и зрители говорили о том, что находили в ней параллели с нашим временем или что, наоборот, эта выставка помогла погрузиться в другое время, немного отойти от той ситуации, в которой мы оказались. Выставка Савинова, солнечный Саратов, бескрайние солнечные итальянские пейзажи, свет — все это создавало убежище от наших сложных противоречивых событий. Зритель очень любит истории, которые позволяют отключиться.
выставка «Авангард на телеге. XXI век».
Александра Данилова:
Я занимаюсь со студентами, будущими кураторами. Каждый год мы с ними готовим выставочный проект, который проводим на «Фабрике». Показательно, что одна из идей, которые мы обсуждали в этом году, — искусство как safe space, в котором циркулируют образы, позволяющие тебе приспособиться к современным реалиям.
Надя Плунгян:
У меня есть довольно яркие воспоминания о многих музеях. Первое — это выставка «Брат Иван», я помню, что пришла на нее летом или весной, в будний день. Я пришла рано утром и не ожидала, что будет так много народа. И ощущение абсолютного открытия для всех зрителей. Люди тихо общались друг с другом, толпа двигалась в залах, и это было очень необычно. Так, наверное, было, когда Джоконду привозили при Антоновой. У меня было полное ощущение, что включилась история, что-то задвигалось в этом обществе и люди наконец хотят получить искусство, хотят информацию. Мне кажется, роль искусства в обществе у нас была очень занижена последние 20 лет. Принцип участия искусства в жизни государства, отдельных людей был забыт. Теперь это возвращается, все становится на свои места. Мы увидим еще и современное искусство, которое будет занимать свои позиции. Дальше второй эпизод — это Музей русского импрессионизма, Савинов. Там тоже день, тоже много народу, что меня уже не так удивило. Там было другое — разговор на выставке. Люди просто подходили друг к другу и спрашивали: «А что вы думаете?». Я с этим никогда не сталкивалась в таком виде. На «Выборе Добычиной» было то же самое. Третье — «Дом моделей». Там пришло сообщество, пришли все модники. Все пришли в винтажных вещах, молодые, старые, манекенщицы, и ладно бы на открытие — сам бог велел. А они приходили ежедневно: как будто их час пробил, они показывали себя, они знают все эти вещи, журналы, коллекционируют их. Все это грандиозные достижения музеев.
выставка «Дом моделей»
Ксения Гусева:
У меня есть воспоминание, когда мы только открыли выставку «Дом моделей», билеты были раскуплены в первые два дня. За считаные минуты было продано 800 первых билетов. Я пришла в музей до открытия и увидела толпу людей. Я спросила, что происходит, и мне сказали, что они ждут открытия музея, чтобы пойти на выставку. Когда мы открывали «ВХУТЕМАС», был ажиотаж, но такого количества людей не было. Тут очередь, и разнообразная, от мала до велика, все стоят и ждут.
Александра Данилова:
У нас тоже получилась интересная статистика на «После импрессионизма». У нас впервые сравнялись цифры посещаемости в будние и воскресные дни. И мы не можем принимать больше посетителей: в районе 2000 человек в день. А если возвращаться к теме safe space, мне кажется, что люди начинают чувствовать себя в неком комьюнити, где они могут быть сами собой. На открытии было много народу, и люди не хотели расходиться, все стояли и разговаривали, и один мой коллега сказал: «Значит, выставка работает». Действительно сейчас люди приходят в музей или на выставку не только чтобы получить историю искусства, но пообщаться, найти единомышленников.
Анастасия Винокурова:
Получается что-то вневременное. Мы показываем вещи, которые существовали до нас и будут существовать после. Искусство — это вневременное, что-то базовое, не наносное, вневременное, не информационный шум, а что-то глобальное.
Надя Плунгян:
Я думаю, эта тема с safe space отчасти связана с историей взаимоотношений искусства и политики. Я понимаю, что политика всегда была выше искусства. Особенно это касается советского материала. Много разговоров было о том, что обстоятельства сильнее художника, и 1937 год будет всегда важнее, чем отдельно взятое произведение искусства. Но прийти на выставку — это потребность людей современности, как и симфонию послушать. Симфонию невозможно объяснить словами, так же как и живопись. Человеку нужно получить многомерную сложную невербальную информацию. Так что архивы — это, конечно, важно, это знания, но большой ценностью стала и подлинная эмоция художника.
Как вообще работа куратора изменилась за прошедшие два года?
Александра Данилова:
Вообще мне кажется, что работа куратора подразумевает под собой основной набор профессиональных навыков и умений, которые не зависят от внешних обстоятельств. Куратор — это тот, кто занимается производством выставок, созданием концепций, научным наполнением проектов, осмыслением экспозиционного плана, подбором экспонатов. В этом смысле работа куратора стабильна, другое дело, что с естественно меняющимися обстоятельствами появляются новые особенности, новые реалии нашей жизни, которые мы должны учитывать в нашей практике.
Анастасия Винокурова:
Согласна. Сейчас мы не можем привезти вещи из-за границы. На выставке, которая сейчас открыта в Музее русского импрессионизма — «Выбор Добычиной», — часть ее коллекции была передана в Национальную художественную галерею в Ереван. В каталоге мы смогли опубликовать эти вещи, но привезти их физически не получилось из-за понятных сложностей.
Музей русского импрессионизма
Надя Плунгян:
Раньше, когда я училась в институте, в аспирантуре, было ощущение, что куратор — это часть какой-то группы людей, которая занимается кураторством, особенно в современном искусстве. И туда нельзя попасть кому попало, нужно себя как-то зарекомендовать. Есть определенные правила, по которым строится осмысление XX века. Мне кажется, что сейчас у нас сильно изменились обстоятельства — верных ответов нет ни на что. В каждой проблемной теме очень много белых пятен, которые мы уже вынуждены заполнять сами, и нет ответа как. Возможно, поэтому в кураторские сферы пришло очень много низовых специалистов, просто любителей, которые со временем обрели квалификацию. И это очень важная новая струя, которая очень ощутима. Мне кажется, это очень обогащает наше профессиональное поле и в итоге создает новую оптику относительно самого разного искусства, не только XX века, но и вообще целиком.
Ксения Гусева:
Я бы здесь добавила, что сейчас есть некая тенденция на разделение кураторов. Есть кураторы музейные, которые работают в институции, которые обязаны делать выставки регулярно, они работают с определенными обстоятельствами, с контекстом. А есть приглашенные кураторы, они скорее концептуальные фигуры. Например, Надя, будучи независимым специалистом, может прийти в музей или на любую другую площадку со своей идеей и потенциально с местным куратором выстраивать какой-то нарратив. Сейчас куратор — это человек, который занимается экспозицией, экспонированием, а с другой стороны — мыслитель, идеолог. Это разные вещи, но они могут объединяться.
Александра Данилова:
Мне кажется, что мы затронули еще одну очень интересную проблему, которая достаточно актуальна и активно обсуждается сейчас во многих музеях. Это разделение куратора как менеджера и как ученого, где один должен быть экспозиционером, а другой должен быть смысловым центром.
Ксения Гусева:
Да, мне кажется, что можно приглашать специалистов в той или иной области, которые производят некий фактчекинг, помогают разобраться в материале, а куратор уже работает с этим материалом и пытается его пространственно представить.
Александра Данилова:
В Пушкинском музее всегда была практика, когда человек был как трехглавый дракон — и куратором, и научным сотрудником, и хранителем вещей. И очень часто какие-то проекты возникали из научной деятельности или из хранительской, новые атрибуции, новые открытия превращались в новые проекты исследования. Насколько внешний куратор способен воспринять эту тематику, и вопрос в том, потеряем ли при этом качественный продукт или нет, если речь идет про проект-блокбастер. Проект-исследование требует максимального погружения. Все зависит от жанра.
Ксения Гусева:
Например, выставка «Дом моделей» — это как раз случай «три в одном». Там невозможно было сделать выставку и не погрузиться в материал. Обязательно нужно было проделать научную работу, все проанализировать, пожить с этим, пустить в интерпретацию, то есть невозможно было бы работать с кем-то еще параллельно. Это именно выставка-исследование. Если бы это была поэтическая история, интерпретация куратора, то там можно было бы на базе исследований представить более лиричную историю, но без претензии на то, что на этой выставке вы узнаете много новой полезной информации. Это скорее: почитайте мой рассказ.
фотоэкспонаты с выставки «Дом моделей»
Надя Плунгян:
Я думаю, что есть несколько выставок, которые перевернули историю с кураторством за последние годы. Не скажу, что за последние два года, чуть побольше. Первая выставка — выставка Кирилла Светлякова «Ненавсегда», которая вызвала огромные скандалы. Говорили — как он посмел так волюнтаристски обойтись с материалом Третьяковской галереи, с этим малоизвестным искусством вообще, живописно его перестроив и предложив свою концепцию постмодернизма в Советском Союзе. Было ясно, что вскрылся огромный поколенческий конфликт. Это была первая острая дискуссия, которая показала, что у нас есть некий кризис кураторства. Второй проект — это выставка Сергея Фофанова про романтизм в России и Германии «Мечты о свободе», который был сделан в Третьяковской галерее. Это был первый компаративистский проект, где русское искусство экспериментально объединялось с немецким. Наконец, «ВХУТЕМАС 100» Александры Селивановой, который тоже предложил совершенно новую кураторскую программу. Приглашалось десять разных кураторов, каждый из них предлагал десять исследований. Все это в диком многослойном барочном стиле предлагалось зрителю, который мог ходить там пять часов, а может, час. Эти три проекта для меня ознаменовали переворот, а дальше пошел косяк творческих выставок. Например, выставка сделанная в виде книги — как «Котел алхимика».
работы с выставки «Ненавсегда»
выставка «Мечты о свободе»
выставка «ВХУТЕМАС 100»
Можно ли сказать, что было замкнутое кураторское сообщество и сейчас оно разомкнулось?
Надя Плунгян:
Я так это вижу. Может быть, коллеги так не считают. Просто для меня всегда музей был герметичным.
Ксения Гусева:
Сейчас точно музеи лояльнее, идут на диалог, приглашают специалистов из разных областей. Я думаю, что это очень важные изменения как раз.
Александра Данилова:
Если мы говорим про новые реалии, которые существуют сейчас, то самое главное, что происходит, — это сильное развитие межмузейного сотрудничества. Я бы сказала, удивительная отзывчивость, готовность к сотворчеству. Мы это особенно прочувствовали, когда готовили в Пушкинском музее проект «После постимпрессионизма», объединивший 25 музеев и частных собраний. Проект, как всегда, готовили немного в авральном порядке и окончательное решение приняли где-то к концу декабря. Запросы мы рассылали 28-29 декабря, уверенные, что все пропало — ответят нам к концу января. А 29, 30 и даже 31 декабря у нас разрывались телефоны и нам говорили, что официально нам уже ничего не напишут, но все хорошо и нам дадут произведения. Это межмузейное единство было очень приятно.
выставка
«После постимпрессионизма»
Все видят, что в прошлом году велась активная работа с региональными музеями. Какие вообще у нее перспективы и как она строится?
Анастасия Винокурова:
Без региональных музеев мы не видим нашей работы. Это невозможно. Музей русского импрессионизма работает с периодом конец XIX — первая треть XX века, в том числе мы показываем вещи художников русского авангарда. Без региональных музеев, без Нижегородского художественного музея, Тульского музея, невозможно сделать выставки. Каждый наш выставочный проект делается совместно с привлечением коллекций региональных музеев, потому что по-другому никак.
Ксения Гусева:
Мне кажется, что есть еще один важный момент. Это не только то, что региональные музеи активно откликаются на вопросы из столицы. Мы сейчас видим, как просыпается жизнь в регионах, где открываются новые музейные пространства, как открываются выставки.
Которые нужно везти в Москву.
Ксения Гусева:
Я совсем недавно была в Нижнем, и я была ошеломлена количеством выставочных проектов, которые проходили там в одно мгновение. И мы видим, как изменилась расстановка сил. Теперь это не только «столица — регион», это и взаимоотношения между регионами, которые начинают активную коммуникацию, выставочный обмен, обмен кураторский. Раньше это был источник. Ты приходишь на выставку, видишь прекрасного Дейнеку, а потом выясняется, что привезли его из Челябинска. Это сейчас активно практикуется и дает еще один уровень знаний посетителю, что, оказывается, великолепные вещи хранятся не только в Москве и Петербурге, но и в других музеях.
Надя Плунгян:
Мы сейчас наблюдаем строительство полисубъектного диалога между городами. И было бы здорово, если бы результатом или по крайней мере промежуточной частью этого диалога стали обновленные постоянные экспозиции в этих музеях. Это, я думаю, может быть как раз сотрудничеством независимых и музейных специалистов, потому что в некотором смысле прекрасное знакомство с коллекцией, понимание ее хайлайтов, ключевых малоизвестных тем может объединиться с концептуальной задачей, которую предлагает любой приглашенный специалист. Не обязательно из столицы. Это могут быть и местные кадры. Мне кажется важным, что у этих музеев есть идентичность, и она сейчас все больше и больше просматривается, мы понимаем, что каждый из них выступает со своим взглядом на XIX-XX век, на новое время. Совокупность этих взглядов формирует большую историю искусства.
Давайте поговорим о буме советских выставок. И начнем с выставки «Дом культуры СССР», которая имела явно пропагандистский характер и из-за которой все переругались. А ты, Надя, говорила, что она тебе понравилась.
выставка «Дом культуры СССР»
Надя Плунгян:
Мы с Ксенией обсуждали ее и нашли, что она со своими недостатками, но симпатичная. Интересно другое: у советских выставок явно меняется аудитория. И проблема состоит не в том, что мы большинство материалов уже показывали, а в том, что 20-летним нужно объяснять что-то, они довольно дезориентированы. Меня смущает разговор о пропагандистских выставках, это разговор 89-го года. Мы сейчас товарища Сталина не восстанавливаем — это невозможно. Тогда был модернистский режим, а сейчас будет что-то другое. Но у людей должна быть историческая ответственность. Не надо все время на Сталина кивать. Есть современность, о которой надо говорить прямо, о ее взлетах, падениях и перспективах.
Ксения Гусева:
Да, мы обсуждали выставку и пришли к общему мнению, что, несмотря на экспозиционные вопросы, на которые все делают акценты, мы почувствовали у создателей желание расширить экспозицию. Когда ты движешься по выставке, замечаешь многообразие точек зрения. Это разные кураторы, разные отделы, каждый из них предлагает свое представление данной темы. Когда ты ходишь по выставке, может раздражать, что книга так представлена, фотография так, архитектура так. Они очень разнообразны, но в этом разнообразии ты видишь разные точки зрения. Это было приятно. Еще приятно, что помимо живописи, архитектуры, графики там была музыка, скульптура, театр. Может быть, там не хватило предметного мира, но при этом мне очень понравилось, что было много текстов. Выставка очень разношерстная, но в этом есть что-то привлекающее, вселяющее надежду.
Анастасия Винокурова:
Я не видела выставку, но абсолютно согласна с коллегами, что одна из важных проблем, которые сейчас есть в контексте изучения советского прошлого, — это наше стремление посмотреть на него под определенным ракурсом. Когда единственно возможный взгляд — это многомерность. Он имеет разные ракурсы, разные точки зрения, включенные слои. Самое интересное получается, когда материалом занимается не человек, который погружен в него полностью, а когда есть внешний взгляд на эпоху.
То есть, готовя выставку о советском периоде, нам совершенно не обяза-тельно ставить ее в определенный политический контекст?
Ксения Гусева:
Нет, конечно. Я много занимаюсь судьбами художниц 30-50-х годов сталинского времени, которые работали с тканью в том числе. Про ткани 30-50-х мне все однозначно говорили, что это душные рисунки, однообразная масса, мелкораппортные цветочки — синоним падшей культуры. А на фабрике «Красная роза» работали, между прочим, вхутемасовки. Когда под лупой начинаешь рассматривать цветочки, то узнаешь почерк одной, второй, начинаешь понимать, как они находили пути для самовыражения внутри этой однообразной истории. Но нет, это никому не интересно.
Я хотела спросить, возможно ли в современных условиях государствен-ной цензуры повторение советской эпохи, когда все актуальное искусство переезжает на квартирник?
Надя Плунгян:
На протяжении последних 15 лет я видела небывалый уровень цензуры. Все происходило на квартирах. Интересное, во всяком случае, лично мне, не появлялось в выставочных залах. Притом что, по моему мнению, уровень современного искусства в эти годы и так крайне низкий. Есть некоторые художники 70-х годов рождения, которые интересно выступили, но все-таки я не вижу глубоких сообщений, которые перевернули бы страницу истории. Пластический эксперимент в загоне, живопись не нужна. А нужен некий перформанс, надо обязательно прочесть все книги, которые издает Ad Marginem мелким шрифтом без иллюстраций, и создавать язык нового искусства. Не устраивает меня и эта колониальная база, что все искусство на Западе. Это совершенно не так. Современные художники плохо знали, что тут происходило в 30-50-е, так что для них случился сюрприз. А я ничего нового в нынешней цензуре не вижу. Наоборот, у нас есть ситуация, когда, кем ты себя считаешь, тем ты и будешь. Художников это касается в первую очередь. Насколько у тебя хватит храбрости выступить крупно — причем это не значит просто наклеить политический ярлык себе на лоб. Это уже не канает. Актуальное искусство — это бедный термин. Это как социалистический реализм — что-то очень сиюминутное. Искусство — это искусство. Наше поколение сидело на квартирах и писало свои симфонии. Сейчас они все будут опубликованы, потому что терять уже нечего. Это касается и книг, и кураторских проектов.
Александра Данилова:
Я задумалась, насколько эскапистская ситуация квартирников связана с темой цензуры. Выставка в ателье Надара — это квартирник или нет? По сути дела — да.
Анастасия Винокурова:
Проблема спроса. Искусство в определенные моменты, наверное, имеет потребность в эскапизме, в выходе из мейнстрима для собственной трансформации. С другой стороны, сколько бы мы ни хотели говорить об искусстве с большой буквы, все равно оно с политикой очень тесно связано во все времена. Я говорю в широком смысле, потому что искусство все равно всегда обслуживает режимы. Другое дело — у художника всегда есть возможность своего высказывания внутри политической ситуации.
Александра Данилова:
Я, наверное, полностью соглашусь: я не вижу каких-то серьезных изменений в плане цензуры за последние несколько лет. Другое дело, что процессы, запущенные чуть ли не в нулевые, были более серьезными. Цензура 2007 года, система самоцензурирования, которую мы все запустили внутри. Можно вспомнить, как в районе середины нулевых все художники завели себе юристов. Потому что начались массовые судебные процессы — художник, прежде чем открывать выставку, шел консультироваться к юристу.
Надя Плунгян:
Искусство, как и политика, является частью большого стиля эпохи. Например, Муссолини — это модернистский политик. Художники эпохи Муссолини — это модернисты. Они предложили свою версию искусства, как Муссолини предложил политическую версию этой эпохи. Но впереди все-таки идет искусство, потому что модернизм проектируют художники, философы. Они проектируют его у себя на квартире. Как раз 20 лет подцензурного пространства, которое у нас было, которое у нас не известно, не прочитано. Двухтысячные годе вообще нигде не присутствуют. А тем не менее именно тогда производилось проектирование контура, который мы видим сейчас. А сейчас, выходя из XX века, нам нужно предлагать большие философские системы, мировоззренческие системы и, конечно, музейные системы среди прочего. Мне кажется, что за разговором о том, что политика всегда впереди искусства и есть контур цензуры. По факту это и есть ее запрет.
