Свидетельства чудес
ФОТО:
МИХАИЛ ХАСАЯ, АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ
В Доме культуры «ГЭС-2» открывается экспозиция «Ольга Чернышева. Улица Сна» — большая персональная выставка художницы, очень внимательно и тонко работающей с материалом обыденности. Олег Зинцов выбрал из экспозиции десять работ и попросил Ольгу рассказать, какие за ними стоят истории.
Работа Ольги Чернышевой — наблюдение, в ее случае старая шутка «я художник, я так вижу» неожиданно оказывается ключом от самых разных дверей, открывающих потаенные складки реальности. Она действительно так видит — и приглашает зрителя разделить этот взгляд, «перенастроить оптику», как говорит один из кураторов выставки Виктор Мизиано. Все, что нужно от вас, — довериться и идти за художником следом, стать таким же очарованным странником, находящим волшебное в самых простых вещах. Путешествие — не заявленный напрямую, но важный лейтмотив выставки, соединяющий ее тематические разделы: «Сон», «Призраки», «Сферы», «Метаморфозы», «Анимизм». «Ольгу волновал образ степи из одноименной повести Чехова, — рассказывает Мизиано. — И в итоге мы извлекли из этого текста особый взгляд на реальность, поскольку вся повесть написана сквозь призму сознания ребенка. Это мифопоэтический взгляд на вещи. Мы стали отбирать работы Ольги, в которых был такой же взгляд. Поэтому какой-то корпус работ, даже важных, не рассматривался вообще — они не вписывались в интонацию, которую мы нащупали».
Чернышева училась во ВГИКе на художника кино и анимации. Тусовалась в знаменитом в конце 1980-х московском сквоте в Фурманном переулке, откуда вышли «АЕС+Ф», Константин Звездочетов, «Мухоморы» и другие звезды российского современного искусства. В середине 1990-х попала (как сама говорит, неожиданно) в резидентную программу Rijksakademie в Амстердаме, после которой началась ее международная карьера: выставки Чернышевой проходили в Берлине, Лондоне, Нью-Йорке, Вене, в 2001 году ее проект был представлен на Венецианской биеннале. Работы художницы есть в фондах Третьяковской галереи, Русского музея, частных собраниях европейских коллекционеров. Основные инструменты, медиумы Чернышевой — фотография и видео.
Ольга Чернышева
Она избегает постановки и монтажа, просто доверяет реальности, в которой и так слишком много чудес, чтобы еще и придумывать их специально. Мизиано говорит об интеллектуальной нагруженности ее образов, об ассоциациях с Фрейдом, Ницше, Гастоном Башляром и автором «теории сфер» Петером Слотердайком. Но все эти имена совершенно не обязательно иметь в виду. Просто Чернышева находит в обыденном не только удивительное, но и архетипическое. Например, фотография рук человека, распахнувшего на выходе из кинозала черный мешок для мусора, неожиданно воскрешает в памяти полотна Ренессанса: тот же жест, те же складки материала. И это не снижение классических образов, а, напротив, напоминание о том, что возвышенное, тонкое, чувственное могут обнаруживаться повсюду. «Это очень важная линия в искусстве XX века, — говорит Мизиано. — Моранди, “новая вещественность”, метафизика Де Кирико, феноменология, которая начиная с Гуссерля занималась именно такими вещами. Искала какую-то другую технику смотрения, чтобы увидеть в реальности то, что теряется в обыденном восприятии. И тогда мир раскрывается очень неожиданно, странно, обретает богатство смыслов. Работы Ольги принадлежат к этой важной традиции метафизики взгляда».
А вот как рассказывает о работах на выставке сама Ольга Чернышева:
«Улица Сна», 1999/2025, предоставлено художником
↓
Работа называется «Улица Сна», потому что на вывеске с названием «Улица Лесная» в какой-то момент облетели буквы. Мне показалось, что в этом есть какая-то хрупкость и предвкушение чего-то. Я сделала снимок и пошла дальше с фотоаппаратом по старому дачному поселку, думая о том, что же это был за сигнал. И вдруг начались заборы, сделанные из спинок кроватей. Тут сразу все зарифмовалось, так и получилась эта серия. А сейчас, когда готовилась выставка, мне стало понятно, что все, чем я занимаюсь, — это в каком-то смысле странные сны или грезы. То есть можно представить, что тебе приснилось, как на полях какие-то люди спали, и потом их кровати остались — и вот из них сделали забор. Можно придумать, что тебе приснилось, как шапки превратились в цветы. Или что странные люди вывешивают люстры на фоне леса. То есть на выставке многие работы как будто на границе между сном и явью, и граница эта очень зыбкая.
Здесь есть нежная отсылка к «Степи» Чехова, где мальчик, которого везут из деревни в город на учебу, видит все преображенным фантазией, но при этом видит очень точно. То есть мой посыл в том, что такое скольжение по границе сна и яви помогает увидеть вещи точнее, чем просто в реальности, где они связаны привычными коннотациями. А когда они всплывают как будто из сна, то становятся более адекватными сами себе. Русская литература вообще очень сильно замешана на теме сна. Например, в «Портрете» Гоголя художнику Чарткову снится, что из купленной им картины выходит старик и считает деньги. Он просыпается и обнаруживает себя перед портретом, но это тоже сон. И такое пробуждение в сон происходит трижды. То есть три раза он путает явь со сном, и это становится его судьбой. Или знаменитые сны Веры Павловны, где обсуждается, что есть грязь физическая, а есть метафизическая. И физическая грязь служит рождению всей материи цветущей, а метафизическая ничего не дает, только разрушает. Сон — это дико важная история. Я сама на этой выставке поняла, что все эти работы имеют вот такую зыбкую основу. Поэтому с серии «Улица сна» у нас все начинается, и она — ключ ко всей экспозиции.
«Отображения тонкого вида», 2021, создано и произведено по заказу Дома культуры «ГЭС-2»
↓
Городская природа для меня довольно болезненная тема. Я всегда смотрю на рабочих с воздуходувками, которые мучают траву и всех этих маленьких, которые в ней живут. А в ковид на опустевших улицах коммунальщики были особенно заметны. И в какой-то момент я увидела, что рабочий вышел с газона и стал дуть около аптеки. А все же носили тогда одноразовые перчатки и, выходя из аптеки, выбрасывали. И вот эти перчатки полетели. Я поняла, что это такие же кленовые листья. А с другой стороны, перчатки — это человеческие шкурки. Философ Лукреций Кар считал, что у всего есть шкурки, оболочки (он приводил в пример змею). То есть рабочий, который заставил человеческие оболочки взлететь, совершил метафизическое действие. Я не сняла это сразу, но потом попросила повторить. У меня есть похожее старое видео с пирамидами в Гизе, вокруг которых летают целлофановые пакеты. Пирамиды олицетворяют вечность, а пакеты вокруг них скользят вверх-вниз, вверх-вниз, как морской прилив. Это две стихии, которые не должны были встретиться никогда, но встретились.
«В ожидании чуда», 2000/2025, предоставлено художником
↓
Во-первых, конечно, эти шапки — цветочные, но больше всего они похожи на цветки кактусов. То есть это не такие цветки, которые легко сорвать. А с другой стороны, женщины, которые их носят, — это же цветущие девушки с фотографий Картье-Брессона, который приезжал в Москву в 1950-х. В общем, это не шапки для меня. Это или планеты, или цветы. И мне кажется, что у этих женщин всегда есть надежда. Отсюда и название — Waiting for the Miracle. Но и у меня тоже остался способ думать, надеяться на какие-то чудесные совпадения, превращения. На этой выставке принципиально нет ни одной полной серии. Шапки представлены тремя большими фотографиями, и есть еще 12 маленьких — просто напомнить, что их много. Потому что мне хотелось сделать такую сновидческую неухватываемость — как будто ночью проснулся и думаешь, какой сон потрясающий! А утром не можешь вспомнить, что же там потрясающего было, и все рассыпается на отдельные фрагменты, логические связи теряются. Но что еще с этими шапками интересно: кто-то говорит мне, что это ушедшая натура, а кто-то регулярно видит их до сих пор. Это тоже немножко как со снами — одни их видят и запоминают, другие нет.
«Продавец кактусов», 2009/2025, предоставлено художником
↓
Человек, который продавал кактусы в Зоологическом музее, оказался для меня сюрпризом, потому что ничего такого в музее не ожидаешь. Тут был даже элемент абсурда. Когда мы с ним познакомились, он спросил: «Ну что, руки чешутся кактус купить?». То есть продавец думал, что все должны так же обожать кактусы, как и он. Но этот человек, фанатично преданный кактусам, каким-то странным образом олицетворяет дух Зоологического музея, который строился на коллекции XIX века. Он такой старорежимный. А мне очень нравятся музеи, где ты себя чувствуешь испытателем. Где нужна твоя собственная страсть. Где тебя не ведут по мягким дорожкам и уже все выделили, объяснили, написали. В Зоологическом ты становишься немножко сам натуралистом. Вот какие-то пол-ежика, пол-хорька, какие-то окаменевшие цветы, и получается чудесный музей, просто волшебный, и для меня это все соединилось в образе продавца кактусов. А позже я обнаружила работу Карла Шпицвега (это такой художник постбидермайера), где очень похожий на моего персонажа человек приходит в свое одинокое жилище, а там его встречает кактус на подоконнике, и видно, что это родное существо, которое ждет его дома. Я очень люблю такие совпадения.
«Третьяковка», 2002, предоставлено художником
↓
Я пошла в Третьяковку с видеокамерой, начала снимать картины, и вдруг это все стало оживать. У меня, собственно, даже такого плана не было. Но я увидела, что работы Третьяковки полны страстей. Это очень страстный музей. Там все время кто-то кому-то угрожает, кто-то что-то предчувствует. Во многих картинах есть скрытое обвинение. Там очень много страданий, много экспрессии. Все грустные, у всех что-то случилось. Начинается все с картины Пукирева «Неравный брак», где вообще улика в виде ожерелья — сразу понятно, что девушку купили. Дальше, конечно, «Боярыня Морозова» — сплошные страсти, и так далее. Поэтому я сделала саундтреком «Картинки с выставки» Мусоргского, которые подчеркивают эту визуальную вакханалию. Тут много передвижников, потому что это важная история — их обучали в Академии работать по канону, делать форму, а потом они увидели раскисшую жизнь, которую с этой формой надо как-то соотносить. Как, например, у Перова: а это Васенька мой, вот и зубик его выбитый, и попробуй этого живого Васеньку впиши в композицию. Но у передвижников есть участие в живой жизни, интерес к ней. Вообще они очень литературные, конечно, и видео оказалось просто одним из способов это акцентировать, раскрыть сюжетный потенциал картин. Но осталось еще очень много потенциала, и кто-то другой его может открыть совершенно иначе.
«В Москву», 2010, «Дежурные», 2007, коллекция фонда V–A–C
↓
Это водители междугородных автобусов. Они проезжают 500, 800, 1000 километров, видят Москву только через стекло и уезжают обратно. В России я сама на таких автобусах не ездила. Я просто все время смотрю, что вокруг происходит. И как будто езжу. То есть у меня такой метод — как у честертоновского отца Брауна. Его спрашивают, а как вы преступления раскрываете? Вы же священник. А он говорит: я все эти преступления совершил сам. Потому что священник на исповеди берет на себя чужую историю, то, о чем ему рассказывают, а потом пытается ее как-то отправить обратно. Вот и я так же с этими людьми отождествляюсь, пытаюсь смотреть их глазами. Дежурные в метро, которые сидят внизу эскалатора, все время смотрят вверх, как будто ждут чего-то свыше — как донаторы на картинах Ганса Мемлинга. То есть это вертикализация, но не очень пафосная.
«Мать и дочь. Первое знакомство», 1994/2025, предоставлено художником
«Мельком», 2016, предоставлено художником и галереей Iragui
↓
↓
Это макет старой работы, который сделал Борис Прудников, художник Театра кукол им. Образцова. Вообще-то это была инсталляция, где стулья и столы были просто стульями и столами, и можно было сесть и посмотреть фотографии, но на этой выставке я не хотела вводить интерьеры, поэтому сделали макет. Я придумала эту работу в Голландии в 1994 году, когда была в резиденции Rijksakademie. Мы жили там с дочкой вдвоем, ей было 7 лет. И мы очень тесно общались, потому что вокруг другая страна, другой язык. То есть идея родилась из какого-то очень простого бытового расклада. Это же известная история — как тебе вечно начинают такие фотки показывать: смотрите, как вы с детьми похожи. И я попросила приятельниц прислать мне фотографии, на которых они и их дочери сняты в одном и том же возрасте. В центре инсталляции — мы с дочкой на видео. Но эта бытовая история сама собой стала прорастать в давний спор: искусство — это конструкция или рождение? И для меня это все-таки рождение. Что-то возникающее само, что-то, чего ты не знаешь.
Эта работа, мне кажется, довольно понятная. И про нее легко говорить. Потому что она про новый тип путешествий, про скорость, про то, что Россия состоит из мегаполисов. И между ними вот так снуют эти экспрессы. Из их окон мы видим людей, которые стоят на полустанках и ждут своих поездов, а мимо мчатся «Сапсаны». Это, в принципе, не только русская картина. Когда я показывала эти рисунки в Германии, то там все тоже говорили, боже мой, у нас электричка, которая идет в Веймар, перестала останавливаться в каком-то маленьком городке. И музыканты этого города собрались на перроне и играли классическую музыку проезжающим поездам в знак того, что их станция еще существует. Но у нас это не особо отрефлексировано. Я делала графику по фото, оставляя ощущение документальности, но не копировала, а выстраивала композицию.
«Панорама», 2007-2008, Фонд поддержки культурных проектов «Новая коллекция»
↓
Это живопись, написанная на основе настоящей панорамы на ВДНХ, которая называлась «Круговая» и показывала в формате кинохроники советские путешествия по счастливому большому миру в 1950–1960-е годы. Она появилась в 1952-м после того, как Хрущев съездил в Диснейленд. Со временем эти фильмы выцветали, появлялись какие-то дефекты. То есть ты видишь машину, у нее половина одного цвета, а половина другого. Это довольно сюрреалистические изображения, которые начали жить своей жизнью, и мне было интересно эту распадающуюся жизнь кинопленки зафиксировать.
«Черно-белая кулинарная книга», 1991-2002, предоставлено художником
↓
Я прямо помню момент, когда сидела на спинке дивана и думала, что бы такого приготовить. И вдруг просто как-то внутренне ахнула. Потому что эта книга называется «Домашнее приготовление тортов, пирожных, печенья, пряников, пирогов», авторы Кенгис и Мархель. Она очень тщательно проиллюстрирована, красиво. И это ч/б. И там нет ни одного персонажа, ни одного кулинара. Там всегда есть руки сверху, которые что-то черно-белое делают, такое мутноватое. Это руки, которые разбирают добро и зло. Руки, которые создают твердь. Руки, которые создают воду. Есть какие-то странные, плохо опознаваемые предметы. Там есть живопись, например, «День и ночь». Ее настоящее название — «Раскатывание закатки». И я понимаю, что это вообще не про еду. Это про творение.
