Зайцы и пц

ФОТО:
Арсений Несходимов, АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ

В ММОМА на Гоголевском бульваре открывается выставка Ростана Тавасиева «Зайлярис», ретроспектива художника, представляющая все этапы его творческого: от экспериментов с мягкими игрушками до моделей искусства в космосе. Арт-критик Юлия Тихомирова поговорила с художником о зайцах, вселенной и ошибках для будущих поколений. 

Ростан, наш разговор приурочен к открытию твоей большой выставки «Зайлярис» в ММОМА, поэтому предлагаю начать с небольшого рассказа о ней. Какой у нее жанр, это ретроспектива?

Наверное, это ретроспектива, выстроенная как единый проект. Мы попытались не то чтобы преодолеть время, а сделать такой коктейль: знаешь, как у Джеймса Бонда, «взболтать, но не смешивать». Мы сделали коктейль из моей жизни. Не знаю, честно говоря, как это все воспринимается зрителями, ведь пока ее видели только я, куратор и монтажники. Для меня самого это очень волнительно, увидеть разные периоды жизни и встретиться с самим собой.
Даже название этой выставки отсылает к «Солярису» Станислава Лема — и вот я в залах этого музея встречаюсь сам с собой в разном возрасте, со своими фантазмами. Это, конечно, очень интересный опыт, который я ближайшие пару месяцев буду как-то переживать, усваивать. Я только с ним столкнулся и еще не осознал, что это такое и кто я такой.

«Догоняя пони», 2024

Проект планетарной туманности CAPOS(PN) 0008 «Заячья Спираль», 2020-2021

В слове «Зайлярис» название книги Лема и фильма Тарковского обыгрывается с отсылкой к твоему самому известному мотиву: игрушечным зверям. И на самом деле Ростана Тавасиева очень многие знают именно как «того художника с игрушками, который бегемотопись». То есть этот период пока определяет твой образ в глазах зрителей, однако сейчас ты занимаешься другими вещами. Расскажи об «игрушечном периоде» и о том, как этот метод сочетается с твоей нынешней практикой.

На этой выставке выяснилось, что я не то чтобы радикально поменялся и занимаюсь совсем другими вещами. Раньше я рисовал игрушками на холсте, пытаясь из его поверхности сделать модель космоса, а потом стал делать огромных зайцев в космосе. То есть получается, что, по сути дела, занимаюсь-то я одним и тем же всю свою жизнь, видимо, с раннего детства. Да, выглядит это все по-разному, но вот главное, в сущности, не меняется. Вот я и пытаюсь сформулировать, что это такое, самое важное, — но мне надо еще для этого познать самого себя. Да, то есть, наверное, я гораздо лучше смогу ответить на твой вопрос через пару месяцев.

❞

Вот в Солярисе есть знаменитая фраза, мол, человеку нужен человек, но на самом деле человеку нужно прежде всего зеркало. То есть ему нужно видеть себя.

Игрушки в твоем искусстве были и сюжетом, и инструментом (бегемотопись), и героями: то есть и субъектами, и объектами. А теперь какой у них статус?

Когда я только осознал себя художником, я рисовал очень сложные, многотрудные, высокоинтеллектуальные и невероятно глубокие графические листы. Такие большие, очень аккуратно и трудолюбиво нарисованные. И мне казалось, что в них я что-то важное сообщаю человечеству. Делюсь своим внутренним миром. На каждый такой лист я тратил месяц, наверное, — тогда мне казалось, что количество затраченных усилий прямо пропорционально ценности созданного. А листы эти были такие сюрреалистические, гибрид с московским концептуализмом, который произрастает во многом из сюрреализма. Рисовал я их сериями, и в одной появились медвежата. Нарисовал я их толстеньким грифелем графитным. И дальше, показывая свои произведения разным людям, я обратил внимание на то, что мои сложные работы вызывают скорее сочувствие. А вот при разглядывании работы с медвежатами глаза у людей загорались, я ощущал живую какую-то вовлеченность и эмпатию. И мне стало как-то не по себе. Я подумал: неужели все напрасно? Неужели медвежата людям интереснее, чем мой рассказ о моем глубоком внутреннем мире. И оказалось, что действительно да, медвежата интереснее. Вот в «Солярисе» есть знаменитая фраза, мол, человеку нужен человек, но на самом деле человеку нужно прежде всего зеркало. То есть ему нужно видеть себя. И хочется видеть себя прежде всего, а не глубокий внутренний мир кого-то другого. Зачем этот чужой глубокий внутренний мир, если у тебя самого такой есть! И поняв это, признав это наблюдение, я обратился к медвежатам, стал активно их вовлекать в свою работу. Но все еще была ревность: мне хотелось бы, чтобы меня любили и мои работы любили так же, как любят медвежат и зайчиков. Тогда я подумал, вернее, прежде всего почувствовал, а потом уже подумал, что если я эту «заячность» возьму у игрушек, то у меня есть шанс, что мои работы полюбятся.

❞

Что я делаю, это как раз игрушки, развешанные перед колыбелью, кото-рые помогают зрителю сфокусироваться на том, что за ее пределами происходит.

Капля креацина (Эпизод 01) Хороший художник - мертвый художник, 2016

А твои зайчики и медвежата случаем не родственники лесным зверькам из детской иллюстрации советской? Которой концеп-туалисты занимались и которую потом апроприировал Кабаков?

Скорее, надо тебе этот вопрос адресовать как критику, вам со стороны виднее! Пожалуй, да, хоть и диагностировать это должен кто-то посторонний. Как у зайцев определяется родство?

❞

Я подумал,
что мы можем попробовать поработать с космосом
как с огромным ландшафтным парком, придумывая скульптуры в этом бесконечном пространстве.

Выставка Ростана Тавасиева «Зайлярис» в ММОМА на Гоголевском бульваре, 2025

Ну, вообще, зайцы довольно плодовитые. Быть может, где-то на семейном древе твоих зайчат расположился даже тот почивший заяц, которому Бойс объяснял искусство. Но зайцы твои в итоге оказались в космосе. Когда я пыталась как-то для себя связать игрушки и космос, мне припомнилось выражение Циолковского о том, что Земля — это колыбель человечества, но нужно уже уходить из колыбели. И первый этап с зайцами, с игрушками, он, в общем-то, про детство, а теперь ты из него выходишь. Ты думал об этом?

Если честно, мне фигура Циолковского не очень симпатична, но если мы посмотрим на эту цитату, в ней есть важное для меня. Мне не так много доводилось общаться с младенцами, но колыбели я видел. И вот перед младенческими колясками, кроватками вешают модули с фигурками, в том числе, наверное, зайчиков, чтобы у малыша развивалось зрение, то есть чтобы он мог в том числе лучше различать разные планы. То, что я делаю, — это как раз игрушки, развешанные перед колыбелью, которые помогают зрителю сфокусироваться на том, что за ее пределами происходит.

Важно сказать, что в искусстве космос можно изображать в искусстве, вдохновляться им, а ты делаешь космос чем-то вроде мастерской или инструмента. Расскажи про это.

Для меня космос — это огромный ландшафтный парк. Гигантский. Вся Вселенная — это безмерный ландшафтный парк, в котором и так очень красиво. Как в лесу, который не требует сам по себе фонтанов и статуй, в нем можно гулять и получать удовольствие. Но природа была освоена человеком, и стали появляться не только леса, но и парки с аллеями, клумбами и скульптурами. Со своей навигацией, скажем, статуи расставлены таким образом, что ты понимаешь, в какую сторону идешь и какой рисунок выстраивается в парке. Ну а в природе символами навигации издревле считались звезды. Мы видим на небе несколько огоньков, которые складываются вроде в ковшик, но нашим предкам требовалось назвать это не просто медведем, а медведицей. Для того чтобы это легче воспринималось, лучше запоминалось и как-то было спокойнее, в общем, эти сочетания звезд наделяли образностью. Исходя из этих двух соображений, я подумал, что мы можем попробовать поработать с космосом как с огромным ландшафтным парком, придумывая скульптуры в этом бесконечном пространстве. И поскольку оно правда бесконечное, то там и придумывать можно бесконечно. Ландшафтные парки, как ни крути, ограничены, а космос никогда не закончится, на всех места хватит. Твори себя на здоровье.

❞

Сложнее всего думать на ровном месте. Как бы заново совершать все ошибки. А так я сейчас эти ошибки наделаю.

Из чего состоят такие ландшафтные скульптуры в космосе?

Наверное, на первых порах из камня, то есть из астероидов, потому что мы на Земле первые скульптурные группы тоже делали из камней. Но потом, поскольку большая часть вещества в космосе — это плазма, надо будет работать и с плазмой тоже.

Выставка Ростана Тавасиева «Зайлярис» в ММОМА на Гоголевском бульваре, 2025

Я знаю, что ты сотрудничаешь с учеными, что для тебя важно опереться в своей практике на научный фундамент. И это сближает твои проекты с так называемым science art, то есть с искусством, которое коллаборируется со всякими НИИ и должно как бы расширить границы искусства. Но у этого направления есть проблемы: скажем, насколько это действительно science и насколько это хороший art, есть оно уязвимо и с точки зрения строгой науки, и с точки зрения пластических искусств. Что ты об этом думаешь и каков твой идеальный собеседник: ученый, заинтересованный профан или кто-то другой?

Я во многом согласен с коллегами, с учеными, с которыми мне повезло взаимодействовать. Science art — это очень зыбкая почва. Я обращаюсь к науке как к возможности получить устойчивые основания для своего воображения. Абсолютно так же, как со скульптурой в городе: ты что-то придумываешь, но тебе нужно поговорить с инженером, чтобы удостовериться в том, что плод твоего воображения не упадет от ветра, не раздавит никого. В общем, тебе нужен трезвый и рациональный расчет. Так же и в проектах, посвященных искусству в космосе. Поскольку на Земле с плазмой довольно сложно взаимодействовать и ее просто немного, нужно хорошо знать теорию. А значит, необходимо советоваться с учеными, которые разбираются и понимают, как в космосе все устроено. Что я с удовольствием и делаю. А science art — он действительно очень часто бывает и не такой уж прям art, и еще меньше science. Если он пытается иллюстрировать какую-то научную идею, то чаще всего это выходит очень поверхностно, потому что все, что мне пока повезло понять в мире науки, так это то, что там все сложно. Если ты хочешь в чем-то разобраться, иногда десятилетия требуются на то, чтобы хотя бы приблизиться к пониманию проблемы. А так, если ты поехал в резиденцию, посмотрел, такой, ага, все понял, и давай делать визуализацию...

❞

Быть может,
где-то на семейном древе твоих зайчат расположился даже тот почивший заяц, которому Бойс объяснял искусство.

А что касается идеального собеседника... Вообще, мне интереснее всего общаться с учеными. На мой взгляд, это самая подготовленная публика для искусства. Поскольку голова все время привыкла думать. Для кого я все это делаю? Наверное, в моем воображении существуют какие-то художники, которые спустя пару поколений, уже на другом уровне технологии и познания, будут работать в космосе. Ну и действительно, если Циолковский был прав, а я в этом случае надеюсь, что он был прав и мы действительно вылезем из колыбели, то они, художники будущего, уже, по крайней мере, не с нуля начнут в космосе что-то придумывать. Потому что сложнее всего думать на ровном месте. Как бы заново совершать все ошибки. А так я сейчас эти ошибки наделаю. Чего-то нездорового нафантазирую. А они на основе новых данных прекрасно с этим разберутся. И сделают правильно. А потом еще поколения спустя опять наделают ошибки. И так вот весело, с шутками и прибаутками, мы потихонечку из колыбелей выберемся.