Зависший
в воздухе
ФОТО:
LEGION-MEDIA, АХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ,
Василий Буланов, Юлия Тихомирова
В главном здании Пушкинского музея открылась выставка «Марк Шагал. Радость земного притяжения» — серьезная заявка на проект-блокбастер, которого так давно ждут от главного столичного музея. Но арт-критик Юлия Тихомирова считает,
что ждать от него нужно совсем другого.
Представьте, что вы заходите в комнату, обставленную аутентичной мебелью конца XIX — начала XX века: вот часы с маятником, вот самовар и графинчик, массивный шкаф и изящный комод. Милый музей-квартира художника X, писателя Y — не чудо экспозиционной мысли, но атмосферно, да и старинной мебелью выставку не испортишь. Но вот приглядываешься и видишь иишного деда за окном, бессмысленно прогуливающегося туда-сюда на фоне аморфных пейзажей, смутно напоминающих образы еврейских местечек. Вот так витебская комната Шагала, реконструированная в Пушкинском музее, пополнила список «экспозиционных излишеств», которыми в последнее время увлекаются практически все отечественные музеи, и стала квинтэссенцией того впечатления, что создает выставка «Марк Шагал. Радость земного притяжения».
Реконструкция комнаты Марка Шагала
Выставка Марка Шагала должна была стать первым шагом на длинном пути к эре выставок-блокбастеров, которую анонсировало новое руководство Пушкинского музея. Что ж, подвешенные в воздухе прямо над большой лестницей музыкальные инструменты, витающая над головой полупрозрачная драпировка шали, удачно рифмующаяся с платьем возлюбленной художника Беллы на картине «Прогулка», — все это и правда производит впечатление. Но стоит аффекту подутихнуть, как возникают вопросы.
Вводный текст, задающий тон всей выставки, сразу оговаривает, что сосредоточена экспозиция будет на «витебском периоде» Марка Шагала и на его годах в России — это, понимая все социокультурные обстоятельства, логично. Однако мы не можем не учитывать, что деколониальный тренд, ставший в последние годы флагманом актуального музейного дискурса, волей-неволей избран ГМИИ в оппоненты. Сегодня в твиттере не утихают распри по поводу национальной принадлежности Зинаиды Серебряковой, европейские и американские музеи спешно переделывают этикетки к произведениям Александры Экстер, писатель Марцин Виха виртуозно иронизирует в своей книге «Малевич: направление осмотра» над желанием государства (в его случае — Польши) однозначно присвоить себе наследие мастера, с другой стороны, проблематичность «бренда» «русский авангард» тоже признается далеко не всеми.
Марк Шагал, «Прогулка»
в экспозиции выставки
Это очень болезненный вопрос, мы можем не быть адептами постколониальной теории, но не можем не признавать, что сегодня нельзя некритически подходить к словам «тоска по родине», «национальный колорит» и так далее. Все эти расхожие слова подлежат деконструкции: причем не обязательно с постколониальных позиций, — так что если музей заявляет в качестве лейтмотива «родину», необходимо комплексно, сложно и с пониманием контекста подойти к этой проблеме. Как минимум заметим, что в тексте, посвященном Витебску, очень ловко опущена Беларусь, а «Россия», «Российская империя» и «Советский Союз» представлены в неком неразличении.
При этом, конечно, всегда можно сказать, что национальные дележки художников не стоят одного вдумчивого взгляда на его произведения: я соглашусь с этой позицией. Но предлагает ли выставка такой взгляд?
Помимо реконструированной комнаты мы упомянули еще один элемент энтертейнмента: зависшие в воздухе музыкальные инструменты. Подобно им зависают в воздухе и произведения Марка Шагала. Вся жизнь художника, периоды его странствий и годы становления изложены в краткой хронологии, причем даны они столь схематично, что мы не очень понимаем, как развивался образный язык художника. Столь общие фразы, как «атмосфера бурного новаторства, захватившая художника», не объясняют, как Шагал корреспондировал с эпохальными изменениями, которые в первые десятилетия XX века захватили Европу. А это очень интересно, ведь любой магистральный большой стиль очень интересно рассматривать с периферийной позиции: Шагал художник провинциальный (это ни в коем случае не пейоратив), при этом благодаря поездкам в Европу знающий интернациональные тенденции, он не космополит, но и не автохтонный затворник, — идеальная фигура для усложнения устоявшегося взгляда на модернистские и авангардные течения в искусстве.
Марк Шагал, «Введение в еврейский театр», 1920
Например, вскользь упомянуто, что в 1906–1907 годах Шагал делал вывески для лавок в Санкт-Петербурге. Именно бакалейные и парикмахерские вывески наравне с жестяными подносами стали важным вдохновением для мастеров круга «Бубновый валет»: благодаря таким вывескам Ларионов, например, стал вводить текст в свои работы. Шагал пришел к этому жесту органически, непосредственно через ремесло. Неопримитивизм столичных художников резонирует с такими работами Шагала, как «Дом в местечке Лиозно» (1914) или «Парикмахерская» (1914), — видно, однако, что Шагал не пытается гипертрофировать простецкую манеру, для него это родной язык, пусть и подзабытый. Парикмахерская — важная тема для Ларионова, вспомним, например «Офицерского парикмахера» (1909), но у Шагала парикмахер не обобщенный тип, а очень конкретный родственник, что добавляет иную, личную, а не экспериментально-штудийную интонацию. Впрочем, о взаимоотношениях Шагала с российско-советскими современниками на выставке нет ни слова: скажем, деликатно опущена вся история с Казимиром Малевичем и академией в Витебске, а там ведь набирается на отдельную новеллу!
Марк Шагал, «Парикмахерская», 1914
Михаил Ларионов, «Офицерский парикмахер», 1909
Новеллу, которая может стать для нас, привыкших видеть в Шагале исключительно luftmensch («воздушный человек» — с идиша, «неприкаянный мечтатель»), тем самым земным притяжением. Началось все с 1918 года, когда он возвращается в Витебск с мандатом: «Художник Марк Шагал назначается уполномоченным означенной Коллегии по делам искусства в Витебской губернии, причем товарищу Шагалу предоставляется право организации художественных школ, музеев, выставок, лекций и докладов по искусству и всех других художественных предприятий в пределах Витебска и всей Витебской губернии. Всем революционным властям Витебской губернии предлагается оказывать товарищу Шагалу полное содействие в исполнении вышеуказанных целей». Через год Шагал инициирует открытие Витебского народного художественного училища, в котором преподавали Эль Лисицкий, Вера Ермолаева и к коллективу которого вскоре присоединяется Казимир Малевич, именно в Витебске под его руководством появились расписанные молодыми супрематистами трамваи. И вот тут начинается агон: два ярких мастера, вокруг которых сформировались два «кружка», — соперничество неизбежно. В своих мемуарах Шагал будет вспоминать об этом будто бы нехотя: «Еще один преподаватель, живший в самом помещении академии, окружил себя поклонницами какого-то мистического “супрематизма”. Не знаю уж, чем он их так увлек». В конце концов молодые студенты склонились к Малевичу с его проповеднической харизмой, Шагал почувствовал себя преданным всем тем, во что верил эти годы. От академии вскоре не осталось почти ничего. Супрематистские трамваи грустно тащатся по Витебску, неприкаянная лиловая шаль мается в пустом местечковом небе — крупные рыбы съели друг друга. Вся эта необычайно яркая история показательна, через нее можно раскрыть ту накаленную атмосферу первых послереволюционных лет, в жерле которых оказался Марк Шагал.
Марк Шагал, «Cолдаты с хлебами», 1921
Марк Шагал, «Война», 1914
Экспозиция выставки
«Человек стоящий на руках», 1919
←
Распря руководителей может быть поводом к разговору о том, как Шагал принимал новейшие художественные течения. В этом плане любопытна графика, в особенности «Человек, стоящий на руках» (1919). Типичный для Шагала образ гуттаперчевого акробата приобретает динамику абстрактной фигуры, недаром он перекрывает треугольник, от которого к слову «скоты» тянется нервная линия.
Внизу надпись, начертанная будто бы детской рукой: «придут поляки тебя убьют». Тут сложилось все: и неповторимая шагаловская пластика, и веяния супрематистских плакатов, и трагедия националистской нетерпимости.
Шагал хочет превратить эскиз в большую живописную картину. Карандашом, тонко-тонко, на этом листе записано: «…сферически фиксация мгновения мига…» — очень точно поставленные вместе слова, теоретический поэзис. Эта неожиданная работа — одно из самых ярких впечатлений от выставки, она, однако не поддержана практически ничем, кроме хорошего сопровождающего текста, включающего воспоминания художника.
И можно было бы корить критика: нельзя критиковать выставку за то, чего в ней нет, надо разбирать то, что есть! И это верно, впрочем, если задуматься над тем, что «Радость земного притяжения» показывает, мы не найдем емкого образа: быть может, точкой сборки становятся панно для Еврейского театра? Действительно, в ансамбле они прекрасны, особенно играет «Любовь на сцене», кажется, будто бы в белое марево холста вставили зеркала, которые причудливо дробят пространство, играют тенями и световыми бликами. Но и тут необходимы прояснения, например, декодировка еврейских легенд, примет и выражений, которые невозможно считать неподготовленному зрителю: а такое прочтение — важный слой восприятия мастера. Вся эта национальная тема, собственно, нерв родины, считывается на образном уровне интуитивно, но для более сложного понимания нужны специфические уточнения.
Марк Шагал, «Губернский город N», 1923
Оканчивается выставка той самой витебской комнатой. Попытка создать аутентичное пространство была загублена интервенцией ИИ. Подлинность, свойственная работам Шагала, комично оттеняет неловкую попытку создать энтертейнмент. На самом деле любая попытка «оживить» картину есть не что иное, как неверие в художника: удачная картина способна при своей статике передать нам интенцию динамики, заставляет прочувствовать импульс заложенного в ней движения — а потому примитивный «оживляж» для такой картины тавтологичен. Более того, именно переживание этой внутренней динамики и дает нам возможность эмоционально совпасть с произведением, но если техника выполняет всю работу за нас, эффект искусства может сойти на нет.
И вот мы подбираемся к важному вопросу: а нужен ли Шагалу блокбастер, смыкающийся порой с комнатой развлечений и фотозоной? Нужны ли патетический размах и развлекательные инсталляции его вселенской местечковости? Они ощущаются избыточными и перетягивают внимание на себя, отвлекая от работ художника. Но зачем-то же был сделан такой упор на инсталляционной декларативности? Думаю, дело в том, что опущенные сложные моменты взаимоотношений с современниками, корреспонденция с интернациональными явлениями и многое другое оказываются невосполнимыми пробелами. Вот их-то и пытаются восполнить инсталляцией с летающими инструментами, изящной, очень корректной выставочной архитектурой и реконструкцией комнаты с иишным дедом в окне.
Реконструкция комнаты Марка Шагала
