Симфония цвета
ФОТО:
АРХИВ ПРЕСС-СЛУЖБЫ, АНАСТАСИЯ ЛАНДЕР
Первая за 25 лет выставка Марка Ротко во Франции ведет зрителей в паломничество по пути художника от фигуративной живописи к абстрактному экспрессионизму. Анастасия Ландер побывала на ретроспективе в Булонском лесу и пережила религиозный экстаз.
На входе в Фонд Louis Vuitton рюкзаки, сумки и пальто посетителей просвечивают с большей тщательностью, чем чемоданы в аэропорту Шарль-де-Голль. В гардероб, туалеты и кафе с невкусной едой стоят очереди, несмотря на середину дня пятницы и несколько арт-ярмарок, идущих параллельно с якорной Paris+ par Art Basel в центре города. Я провела утро на клиентском мероприятии и ярмарке Asia Now, вечером у меня поезд домой, поэтому любовь к искусству решаю подкрепить едой. В 4 часа дня в кафе фонда подают лишь сырную тарелку, орешки, бутерброды с трюфельной пастой и сыром да сласти. Заказываю бокал розового и бутер с трюфелем и, пока жду, подслушиваю разговоры за соседними столиками. Вот слева от меня двое господ кокетничают: тот, что постарше, из Залива, охмуряет того, что слегка юнее, из Индии, рассказами о том, с какими художниками он работает как куратор. Вот это уровень ухаживания! Напротив меня юный одиночка попал под обаяние престарелой пары, супруги лениво пьют розе и экзаменуют парнишку на тему того, что он, американец, забыл в Париже и как ему Ротко. Парень заглатывает клейкий ореховый тарт и громогласно рассуждает о технике великого художника с апломбом, присущим самым юным из нас. Слева насупленный арт-алкаш со стажем уверенно тянет пиво из горла и пишет статью на айфоне — мой стиль, уважаю.
Прибывает мой бутерброд. Shame, shame! — как сказали бы в известном сериале; от трюфеля только химический аналог, но кризисные времена требуют решительных действий, поэтому я давлюсь тремя кусками, опрокидываю бокал вина, рассчитываюсь на кассе (это кафе, мадам!) и иду вбирать в себя краски Ротко.
Информационные стойки в фойе фонда украшены замысловатыми цветочными композициями глубокого бордового оттенка. Я перевожу взгляд с роскошных пурпурных гардений на гигантскую надпись на стене абсолютно такого же цвета, надпись гласит: «Mark ROTHKO, 1903-1970». Вот он, люкс в деталях, в котором так поднаторел Бернар Арно: цветовая гамма брендинга и декора идеально снята с темно-красных полотен художника. Его нынешняя громкая выставка в фонде — первая во Франции после большой ретроспективы 1999 года, прошедшей тогда в Музее современного искусства Парижа. Обе выставки курировала великая Сюзанна Паже, нынешняя художественная директриса фонда, а двадцать пять лет назад — глава Музея современного искусства; в теперешней ретроспективе ей помогал сын художника Кристофер Ротко. Комментируя астрономические цены на работы отца, он сказал: «Для меня это важно в первую очередь потому, что становится очень сложно организовать выставки; цены на страховку и транспорт просто астрономические. Я признателен за возможность сделать это по-настоящему огромное шоу; мало какие институции могут себе такое позволить». Реверанс авуарам господина Арно засчитан.
Как внимательный читатель узнает из вводной статьи к выставке авторства месье Арно, теперешний смотр — персональный passion project магната. Оказывается, Ротко — любимый художник Арно и, по его словам, до обидного мало известный во Франции и Европе. Художник очень редко бывал в Париже, предпочитая ему Лондон, а его европейский дилер Эрнст Бейлер в основном продавал картины в Германию и Швейцарию. Видимо, этим объясняется тот факт, что в коллекции Центра Помпиду всего две работы мастера. Чтобы исправить столь досадную оплошность и как минимум показать французскому зрителю палитру творчества художника, Фонд Louis Vuitton собрал на гигантскую экспозицию 115 полотен Ротко. Шоу включает такие большие привозы, как девять работ из ресторана Four Seasons в небоскребе Seagram building, прописанные в Tate Britain. Кроме того, Арно заманил к себе холсты из коллекции Дункана Филлипса и массу уникальных работ из американских частных собраний, включая 30, хранящихся в семье художника и, что говорить, вызывающих классовую зависть к обладателям. Под руководством Паже и Ротко-младшего в залах фонда звучит настоящая симфония цвета, иллюстрирующая стремительную трансформацию художника из мастера фигуративной живописи в икону абстрактного экспрессионизма.
Для тех, кто знает Марка Ротко именно по его абстрактным всполохам цвета (то есть, пожалуй, большинство любителей творчества художника), начало выставки будет сюрпризом: зрителю представлены фигуративные сюжеты из нью-йоркского метро. Ротко невероятно наблюдателен, и его выразительные средства емки, он набрасывает сценки из подземки быстро и лаконично: вот отец с младенцем на руках явно не знает, что делать с торжественным свертком, вот исхудалые модницы подпирают столбы в ожидании поезда, вот ритмичный частокол колонн и ограждения лестницы, ведущей в метро, прерывается фигурами спускающихся в подземелье пассажиров. При этом лица персонажей текут, стираются, исчезают с каждой новой работой — портрет не важен, личность не важна художнику, его интересует перелив цвета, света, ритм пространства. Так же ошеломителен и автопортрет Ротко 1936 года: из коричневого фона выступает алый рот-овал, пронзительно-синие круглые очки, селедка красного галстука, белое пятно рубашки. Это не подробная физиогномическая штудия Рембрандта, не напряженный взгляд внутрь себя Ван Гога — это отказ смотреть на зрителя и на себя, сознательное самоослепление и концентрация на цвете как главном герое полотна.
Лица, тела, конечности теряют антропоморфность и становятся орнаментом на серии работ 1940-х годов, написанных под влиянием трудов Ницше и трагедий Эсхила. Мифологические сюжеты то напоминают сюжеты с греческих ваз, то складываются в неосюрреалистическую фантасмагорию форм, отдаленно напоминающих цветы, животных, части тела. Но формы уступают цвету, контуры стираются, линия упрощается, и вот мы уже смотрим на прямоугольники, сначала поменьше и несколько на одном холсте (это Multiforms 1946-1949 годов), а затем и сплошь полотна цвета, максимум двух — то, за что мы любим Ротко, то, что прославило его в пятидесятые, то, что по воле художника, предпочитавшего плотную развеску и устанавливавшего скамейки в залах со своими работами, и по сей день погружает нас в медитативное, молитвенное, трансовое состояние.
Из одиннадцати залов, ведущих зрителя с первого на четвертый этаж здания-корабля авторства Фрэнка Гэри, семь отданы абстракциям, и в них предсказуемо больше всего посетителей. Свет приглушен, в центре залов стоят скамейки, на них хочется подолгу сидеть, впивая музыку цвета — как и замышлял художник. На фоне оптимистичных оранжево-лимонных, ярко-алых, розовых панно 1954-1957 годов долго фотографируют друг друга и придирчиво отбирают лучшие кадры длинноногие женщины. В залах с каштановыми, фиолетовыми, черными грозными Seagram murals 1958 года и экспериментами с глубиной черного и серого цветов (Blackforms, написанные в преддверии создания Хьюстонской часовни) предсказуемо тихо, обстановка как в церкви. Я сажусь на скамеечку, проникаюсь торжественным настроением, при этом постоянно отвлекаюсь на публику. Вот ко мне подходит моя однокашница по Sotheby’s, талантливая итальянка Клара, мы не виделись года три — ну и совпадение! Клянемся выпить кофе, когда она приедет с визитом из Милана. Вот поодаль лондонская галеристка и основательница Mimosa House Дарья Хан ведет экскурсию блондинкам в бежевом — подругам? знакомым? Мысленно одергиваю себя — негоже таращиться на людей! Смотри на картины, тебе скоро на поезд!
Сакральное настроение усиливается меланхоличной музыкой композитора Макса Рихтера — под влиянием творчества Ротко и по заказу фонда он написал три работы — Unity Fields I, II и III. «Unity Fields I — это концертное произведение, Unity Fields II — это живая инсталляция, а Unity Fields III — это аудиотрек, сопровождающий ваше путешествие по выставке», — откомментировал свою работу Рихтер в запрещенной сети. Звучит написанное довольно банально, как muzak в лифте хорошего отеля. К счастью, в полумраке залов основным источником как света, так и парадоксальным образом звука становятся картины художника. Они сияют, ослепляют, мерцают, затягивают в глубину своих черных дыр, звучат, вибрируют, дышат. Молчишь не потому, что приглушили свет, а потому, что картинам надо дать высказаться, предоставить эфир их полифонии.
В предпоследнем зале расположены несколько картин из серии Black and Gray: в конце марта 1969 года художник получил приглашение сделать работу для нового парижского здания UNESCO, полотно должно было быть размером 30 м2 и располагаться рядом с гигантской скульптурой авторства Альберто Джакометти. Кураторы воссоздали так и не случившееся соседство и расположили в серо-черном зале несколько скульптур Джакометти. Мрачный символизм этого зала, ведущего зрителя к финалу выставки — и трагическому финалу жизни художника, — перебивается последней комнатой, где расположены несколько работ 1967 года, полыхающих пронзительно-алым и оранжевым, из коллекции Йельского университета. Интересно, что, завершая труд трех лет — черные панно для экуменической Хьюстонской часовни Джона и Доминик де Мениль, — Ротко вернулся к интенсивному красному и оранжевому своих пятидесятых. Как известно, последняя неоконченная работа, найденная в студии художника после его самоубийства, тоже была алой. Расположив йельские полотна в конце выставки, кураторы словно предостерегают от соблазна считать серо-черные монохромы последних годов жизни Марка Ротко прямым влиянием его болезни, приведшей в конечном итоге к трагическому финалу. Гигантская ретроспектива, разворачивающаяся постепенно и обстоятельно, завершается внезапно и резко — как и жизнь великого художника.
Столь же внезапно и резко я попадаю на внешний периметр здания-корабля и принимаюсь плутать в поисках выхода — Фрэнк Гэри любит строить многоуровневые лабиринты из лестниц, лесенок и мосточков, в которых теряешься на раз-два-три, будь то Фонд Louis Vuitton, будь то Лувр Абу-Даби. Пробравшись к выходу, залезаю в маршрутку фонда вместе с прочими любителями искусства — за 8 евро нас доставят прямо в центр, к площади Звезды. Под конец дня водитель решает денег не брать, чем вызывает бурю восторга у французских пенсионеров. Следующие полчаса они громко обсуждают трафик и дают ценные советы водителю маршрутки и другим участникам дорожного движения, перемежая это реминисценциями на тему увиденного, комментариями о предстоящих культурных планах недели и спорами, пойти ли вечером ужинать в китайский ресторан или остаться дома. И то правда, одним бутербродом сыт не будешь, думаю я, предвкушая салат с киноа на перроне Евростара. Хорошая выставка, спасибо Бернару Арно, но с кафе надо что-то делать.
