Современный
риск

текст: 

егор матвеев

Какие сны снятся художникам? Конечно же об успехе, аплодисментах — и о чем-то весьма странном, что при пробуждении вызывает экзистенциальные вопросы. У Егора Матвеева размышления об увиденном во сне вылились в целую колонку для The Blueprint.

Сегодня я не хотел просыпаться, точнее, я проснулся и сразу захотел обратно. Сон принес мне долгожданное — славу, я стал королем совриска! Не могу иначе назвать этот причудливый гибрид театра, перформанса, акционизма, реди-мейда и... Короче, во сне весь город захотел увидеть, какую охрененную плитку я купил в свою новую квартиру.

Сюжет разгонялся от случайной беседы на чьей-то домашней вечеринке, где я как Пифагор Пифагорович из гоголевской «Коляски» хвастал, что мне для кухни и ванной привезут ну уж такую плитку, которую просто свет не видывал! Но интереснее всего финал (да, сразу финал, середину я не помню) этой истории — гала-шоу в Большом театре, красная ковровая дорожка, идущие под вспышки фотографов звезды всех мастей, а вот и я, вылезаю из машины и бегу ко входу между колонн, где «все уже началось». Я помню каждую секунду. Камербанд немного жмет под смокингом, журналисты кричат из-за заграждений «ПЛИТКА! ПЛИТКА! ПЛИТКА!», охрана пропускает меня внутрь и тут обнаруживается, что опера, приуроченная к знаменательному событию — долгожданной демонстрации плитки — подходит к своей кульминации. Что за звуки? Да это же «Дон Жуан» Моцарта! Моя любимая, оно и логично. Секьюрити ведут меня за кулисы, словно президента в бункер, по дороге я пытаюсь объяснить всем вокруг, что и опера вон какая хорошая, что у меня много классных проектов и идей, ведь я режиссер, и куратор, и, чем черт не шутит, публицист, но какой-то представительный седой мужчина в твидовом костюме берет меня за плечи, трясет и говорит:

— Да всем насрать! Просто выйди и покажи людям то, ради чего они пришли. Плитку.

За кулисами уже ждут две помощницы в маленьких черных платьях и гарнитурах, перед ними стоят три коробки с чертовой плиткой, которые мы начинаем судорожно распаковывать, нервно поглядывая на солистов сквозь щелочку, но тут оказывается, что плитки эти натурально слишком большие. Чтобы показать всю красоту ориентальных узоров, каждый из нас должен нести по 3 штуки в руках минимум.

— Ну все, ну куда это, мы не идем, — говорю я.

— Ты что! Не поймут! — шипят на меня девушки...

И тут же предлагают решение: мы все выйдем с ламинированными фотографиями плитки на A4, идеальное решение, тем более, что фото уже готовы (кто бы сомневался). А на сцене Командор вот-вот отправит знаменитого сердцееда в ад и повсюду разносится: «M’invitasti e son venuto!» (ит. «Вы меня звали и я пришел!»). Приходится нам собрать все силы и под последние аккорды выбежать на сцену, держа впереди на вытянутых руках фотографии треклятых плиток. Оказывается, там натянут огромный проекционный экран, операторы с авансцены нацелены прямо на снимки, то есть это же репродукция репродукции! Но никого это не смущает, наезд камеры, крупное зернистое изображение керамического чуда высотой в 10 метров и-и-и... КРЕЩЕНДО! Весь зал встает, взрываясь аплодисментами. Далее резкое затемнение в зале, экран гаснет, а сверху на сцену и зал сыпятся монеты по 5 и 10 рублей.

Люди визжат от восторга, монетки ласково струятся по укладкам светских львиц, все подбегают с поздравлениями, но я... просыпаюсь.

Тянусь к телефону, чтобы все это записать. Тут же залипаю в соцсетях. Плитки чужих фотографий с премьер, путешествий, вечеринок и свадеб пробегают в сантиметрах от моего носа. Нос и весь остальной я — мы грустнеем. Особенно, конечно, огорчают премьеры. Особенно то, что они у менее талантливых и трудолюбивых людей, чем я. Особенно то, что они в богатых и шикарных театрах. Особенно то, что некоторые — вообще за границей. В такую-то тяжелую эпоху! Кого надо убить, кому надо поцеловать зад, что надо сделать, чтобы оказаться на месте тех... этих. Да чтоб вас! Это мое место, моя роль. А секрет успеха только что парил так близко, сон был явью, а теперь только это черное зеркало, где явь хуже сна. Эта эрзац-реальность, она же как наш черный банан в Театре Наций: вот, любуйся, стоит, огромный, но ненастоящий. Это не для тебя. Это метафора. Я лежу в тяжелых раздумьях. Кому все это надо? Одно расстройство. Немного поразмыслив, пишу в телеграм своей мудрой подруге-драматургине Алине, кратко пересказывая всю историю сна. Она отвечает:

— Егор. Это пиздец как смешно. Но мне кажется, это многое объясняет. Может быть, скоро ты найдешь ту самую «плитку». И все охуеют. И это, конечно, разговор не про ремонт. А про путь.

Любопытно, что Алина непроизвольно ссылается на картину Юрия Альберта 1986 года под названием «Вот бы сделать такую работу, чтобы все ахнули!..» Действительно, когда мы говорим про искусство как расширение пространства борьбы, как набор ресурса для социального созидания, то это самые верные слова для анализа проблемы. Слава Малевича, Уорхола, Херста поколениями заставляет обывателей презирать то, что называют «современным искусством» вот уже лет 120, а всех остальных художников — сжимать трудовые мозоли в бессильной злобе и зависти. Людей поражает та простота, с которой великие гении искусства, иногда отличники, иногда двоечники, но всегда бунтари, взламывают канон. А история подбрасывает новые примеры.

Личные вещи Канье Уэста на сцене — часть презентации альбома Donda, 2021

Урс Фишер увеличивает свою подручную глину, Кателлан приклеивает банан скотчем, Канье три раза просто включает драфты своего альбома на целый стадион (Donda! Donda! Donda! DONDA!), Моргенштерн* вставляет «Чебупели» в клип и окупает его еще до выхода, Марк Джейкобс в свой день рождения бегает по подиуму, вертит руками и вообще срать на всех хотел, а я из сна беру плитку и выношу ее на сцену Большого театра, срывая овации... что объединяет все это, где общий знаменатель? Ну, кроме нереальности последнего — плитку, если что, я еще даже не начинал выбирать, хотя уже пора. Но тем не менее, вопрос остается: в чем рецепт успеха? Ах, если бы знать. Если бы знать. Как говорится, tutto a tue colpe è poco. Пора вставать.

* Признан иноагентом