Записки из подполья

ТЕКСТ:
Кристина Майер

ФОТО:
GETTY IMAGES, АРХИВЫ ПРЕСС-СЛУЖБ

Cosmoscow традиционно привлекает внимание к личным коллекциям искусства и знакомит своих посетителей с лучшими частными собраниями. The Blueprint инициативу всецело поддерживает и рассказывает об одном из важнейших коллекционеров советского авангарда, «седовласом колдуне» Леониде Талочкине.

ЛИАНОЗОВО И ВСЕ-ВСЕ

Дмитрий Плавинский, Николай Вечтомов, Леонид Талочкин, Владимир Немухин и Вячеслав Калинин

Талочкина в 1960-е невозможно было не знать всем, «вхожим» в андеграунд. Время было такое, что в отсутствие частных галерей и при государственной цензуре, запрещавшей примерно все, кроме соцреализма и сурового стиля, вся арт-тусовка ходила друг к другу в гости, называя все это «салоном». В одном из таких салонов Леонид Талочкин, советский инженер-энергетик, впервые познакомился с художниками из группы «Лианозово», передовым отрядом советского нонконформизма, которые поначалу совсем его не приняли: Талочкин не отличался большим культурным кругозором, но сильно хотел стать ближе к свободным «экзотическим птицам» серой советской действительности. В бараках поселка Лианозово действительно кипела жизнь: здесь встречались увлеченные абстракцией Лидия Мастеркова и Владимир Немухин, периодически захаживал эксцентричный Эдуард Лимонов и выглядывал новые имена будущий легендарный коллекционер Георгий Костаки, чье собрание, как и Талочкина, теперь заняло почетное место в залах Третьяковской галереи.

«А моя коллекция... Это очень трудно. Это ведь жизнь, прожитая с людьми. Когда я о них думаю, они не просто художники для меня»

Герман Виноградов и Леонид Талочкин. 1990-е годы

Сейчас такой сюжет трудно представить: не предвкушая финансовых выгод и социальных бенефитов, а ощущая внутреннюю необходимость, Талочкин уволился с перспективной по меркам СССР работы на турбинном заводе и ушел в лифтеры. Советская интеллигенция в сторожа и лифтеры шла неспроста: так можно было избежать статьи за тунеядство, а относительно свободный график позволял вволю заниматься своими делами. У Талочкина появилось время записывать за художниками, составлять библиографию и вести картотеку их работ. Параллельно Талочкин занимался, как сейчас бы сказали, фрилансом, а тогда фарцой — одной из любимых и наиболее удачных подработок была перепродажа книг.

То есть Талочкин точно умел продавать, причем с наценкой, но из своей коллекции он не продаст ни одной работы: «Можно было бы продать что-нибудь не самое ценное, чтобы ремонт в квартире сделать, шубу жене купить. Но здесь ведь как — одну работу продал, потом еще отдашь и еще. Так и втянешься. И погибла коллекция. А моя коллекция... Это очень трудно. Это ведь жизнь, прожитая с людьми. Когда я о них думаю, они не просто художники для меня. С ними были и хорошие, и плохие дни. Вот в 60-е иностранцы нас баловали. Они же к нам табунами ходили, возили деликатесы из „Березок“. Случалось, правда, когда и картошины в доме не было. Но все равно это естественная была жизнь», — вспоминал он в своем последнем интервью.

Бесконечно самообразовываясь и дискутируя об искусстве, он стал в среде художников своим. А где случайная беседа — там и дружба. «В 1970-е же были просто круги творческих людей, которые общались друг с другом, дружили, верили друг другу. Были своеобразные локусы — Лианозово, Сретенка, Таруса, просто дома — Кропивницких, Русанова с его коллекцией, Ицкова... Талочкин не столько объединял вокруг себя, сколько переносил информацию друг о друге между домами, кухнями. Все это имело большое значение», — писал художник и хроникер второго советского авангарда Георгий Кизевальтер, чье имя прежде всего связано с группой «Коллективные действия».

КОЛЛЕКЦИОНЕР, ХРАНИТЕЛЬ, КУРАТОР И БОЛЬШОЙ ДРУГ

Татьяна Вендельштейн, вдова коллекционера, делилась воспоминаниями о первом визите в коммунальную квартиру Леонида, доверху напичканную объектами и холстами: «Работа Колейчука служила люстрой. На стене — „Ломберный стол“ Немухина, деревянный человечек Тильмана стоял в углу и как будто писал... и, чтобы не соврать, кубики и „Глобус СССР“ Герловиных! Были там и мейл-арты Толстого... и книги, господи ты боже мой — какие книги, журналы, фотографии... И „Дверь“ Рогинского». Первый «рисуночек» подарил ближайший друг — один из первых художников-шестидесятников Борис Козлов, с него и началась стихийная коллекция, которая в итоге насчитывала более чем 2000 работ.

«Это была попытка сохранить тот круг явлений, который тебе дорог и без тебя просто не сохранится. Сейчас в художественном процессе мы видим некую капитализируемую ценность, но во времена Талочкина искусство, с которым он работал, искусством не считалось»

1.

«Геометрическая композиция», Эдуард Штейнберг, 1986

2.

«Пьяная кукла», Оскар Рабин, 1972

3.

«Оптимистический пейзаж», Оскар Рабин, 1959

Но если коллекция пополнялась спорадически (при этом хорошие друзья дарили, конечно, лучшее), то картотеку он вел вполне целенаправленно. Видя, как работы товарищей утекают на Запад, а творческие люди не особо заботятся о судьбе своего наследия, он ходил за ними и записывал все, что потом может послужить истории. Списки произведений, записки о художниках и приглашения на секретные для посторонних людей выставки и вернисажи. Вся макулатура, которая тогда казалась совершенно не важной и ненужной, стала для потомков вещественным доказательством бурлящей художественной жизни. «Это была попытка сохранить тот круг явлений, который тебе дорог и без тебя просто не сохранится. Сейчас в художественном процессе мы видим некую капитализируемую ценность, но во времена Талочкина искусство, с которым он работал, искусством не считалось. Оно было мазней, профанацией и даже вражеским проявлением капиталистических влияний. Культура андеграунда была буквально отменена на всех уровнях: на социальном, экономическом и идеологическом, она отрицалась. Как если бы сегодняшние коллекционеры собирали только то искусство, которое находится под запретом», — рассказала The Blueprint о влиянии Талочкина на судьбу советского нонконформизма историк искусства и кураторка архива музея «Гараж» Саша Обухова.

4.

«В покер на пляже», Владимир Немухин, 1965

5.

«Без названия»,

Эдуард Штейнберг, 1969 

Постепенно собирая коллекцию, Леонид и сам стал знатоком «своих» художников, легко мог поведать, как в творчестве любого из них возник тот или иной стиль или почему вдруг сменился любимый жанр. Силами Талочкина собирались первые официально разрешенные выставки андеграунда и печатались каталоги. Одним из самых ранних выставочных проектов стала ретроспектива, устроенная для общества «Эрмитаж» в 1970-е годы.

ХЭППИ-ЭНД

Тогда же, в 1970-е, случилось невероятное. Тогда дом Талочкина в районе «Новослободской» определили под снос, а взамен предложили две комнаты в коммунальной квартире в «безотрадном районе Отрадное», куда даже физически нельзя было вместить всю картотеку и коллекцию. Друзья коллекционера предложили пойти по чиновникам, пытавшимся смыть грехи скандальной «Бульдозерной выставки». Талочкину повезло наткнуться на образованного — начальника управления ИЗО Минкульта Дмитрия Халтурина. Увидев лишь список имен художников в собрании Талочкина, даже без указания самих работ, тот сразу предложил Леониду зарегистрировать коллекцию как памятник культуры. И это в 1976 году! Регистрация обеспечивала помощь с реставрацией и собственную мастерскую, которую Талочкин обменял на двухкомнатную квартиру в родном районе. Этот эпизод в карьере коллекционера и хранителя, конечно, подбодрил его — всю жизнь просидевшего на гречке и не вылезавшего из одного-единственного рабочего комбинезона.

Бульдозерная выставка, 1974

Впрочем, настоящее признание Талочкин получит в последние годы жизни. В 2000 году, за два года до смерти коллекционера, весь столичный бомонд открывал музей Леонида Талочкина «Другое искусство» в РГГУ, из которого позднее коллекция уйдет в Третьяковку. В интервью художнику Никите Алексееву наш герой признавался: «Я всегда считал, что в мой век этого не случится. Я просто делал что-то, чтобы коллекция сохранилась, не распылилась, не оказалась на помойке. Понятно, что Рабина или Плавинского, Краснопевцева или Немухина все-таки сохранят. Ясно, что они денег стоят. Их продадут. А вот какую-нибудь Эльскую запросто выбросят. Я могу вполне согласиться, что она не очень интересна, но без нее история будет неполной».